Robert Wilson - Старуха Хармса.
Спектакль произвел сильное впечатление и даже вызвал некоторое замешательство с однозначной внутренней оценкой. Зачем давать непременно оценочное суждение, - спросят меня, а я соглашусь, что не нужно, и все-равно попытаюсь, ибо так уж по-дурацки устроен.
Мне кажется, любой режиссер, собирающийся
поставить на сцене или экранизировать тот или иной литературный текст, находится между двух крайностей: будет ли этот текст применен в качестве строительного материала для новой самостоятельной конструкции, или же цель донести уже построенное писателем здание, вдохнув в него новую жизнь в других визуально-исполнительских жанрах. Первый подход иллюстрируются, скажем, фильмами "Сталкер" и "Солярис" Тарковского; второй, - "Парфюмером" Тыквера. Естественно, бывает много промежуточных вариантов, ведь главным критерием остается убедительность получившегося результата. Я начал издалека и вообще с кинематографа, тем не менее, желание разобраться, как один авангардист интерпретирует другого, и кто из них превалирует в спектакле, и является целью всего ниженаписанного.
Режиссер "Старухи" Robert Wilson написал в комментариях к спектаклю, что давно хотел затеять совместное предприятие с Барышниковым, возможно на русский текст. Кто-то посоветовал "Старуху", которую ни Вилсон, ни Барышников в то время еще не знали; повесть понравилась, и это послужило началом проекта. Таким образом, Хармс, случайно подвернулся под руку, и с таким же успехом Вилсон мог выбрать другой текст (о чем мы потом еще пофантазируем). Вилсон создал чрезвычайно экспрессивный, гротескный, яркий, эмоциональный спектакль. Актеры использовали Хармса для выражения самых разнообразных переживаний, чувств, намерений, часто повторяя одни и те же цитаты, но с разными интонациями, вкладывая разные эмоции. Когда в традиционной постановке режиссер добавляет игровые эпизоды, невыписанные драматургом, они, как правило, составляют лишь маленькую часть пьесы. Здесь же, пожалуй, весь спектакль сложился в один полуторачасовой игровой эпизод, по большей части Хармсом непрописанный. Именно поэтому сперва осталось отчасти справедливое впечатление, что и сам текст, и его автор являются только материалом для творческой фантазии Вилсона, Барышникова и Дефо. В какой-то момент я даже задумался, а что случится, если в этой постановке заменить текст Хармса на текст другого талантливого писателя, скажем, Достоевского (к примеру рассказ "Крокодил", или даже "Преступление и Наказание"), или произведения Довлатова, или "Собачье Сердце". Заменить слова, но оставить все те же выразительные средства актеров и приемы режиссера, просто используя другие "кирпичи", - насколько изменится спектакль? И мне даже на секунду показалось, что впечатление сильно бы не поменялось, однако, допустив подобную идею, я сразу же нашел для себя опровержение.
Во-первых, находки режиссера были вдохновлены именно произведениями Хармса. Да, те же театральные приемы, может, и получилось бы использовать в задействовании текстов других писателей (таким же образом, как джазовый музыкант способен употреблять одни и те же обыгрыши для импровизации на темы самых разных композиторов, а Элла Фитцжеральд по легенде могла спеть телефонную книгу). Тем не менее другие писатели скорее всего были бы иначе восприняты Вилсоном, вызвали бы у него другую отдачу, образы, другое вдохновление.. Во-вторых, надо отдать должное Вилсону и автору адаптированного текста (Darryl Pickney): в спектакле я не заметил никакой литературной отсебятины, и каждое слово было написано самим Хармсом. Встречались сокращения и купюры, перетасовки, обыгрывания русского оригинала и переводов на английский, повторения, выборочные цитаты, вкропления из прочих Хармсовских рассказов, но нигде не было измененно или добавленно ни единого слова (вырезано - да, изменено - нет). То есть режиссер и автор сценария дали шанс Хармсу постоять за себя в потоке самых активных постановочных и игровых эффектов. И текст Хармса все-таки придал спектаклю субстанцию, "мясо", какое нельзя заменить просто первым попавшимся, пусть даже хорошим, текстом. Да и форма подачи при всей своей броскости не смогла затмить содержание. Один из приемов Вилсона включал в себя многократные повторы текста: несколько строчек читались снова и снова и давали основание для целых сцен. Подобная манера помогала аудитории прочувтвовать и переварить написанное Хармсом. Так же режиссер отнесся бережно не только к тексту, но и к деталям повествования: сардельки, вставная челюсть, часы без стрелок, поезд, чемодан, молоток и многое другое было отображено и подчеркнуто в спектакле точно в соответствии с описаниями в Старухе. Таким образом прослеживается уважительное отношение режиссера и автора сценария к Хармсовскому творчеству и это есть хорошо. Правда, стоит заметить, что, если сам Хармс немалое внимание уделял быту (соприкосновения героев с бытом, бытом, вызванным сложившейся системой, бытом убогим и безрадостным), Вилсон больше концентрируется на переживаниях героев и эффектной подаче этих переживаний. И еще о тексте: мои американские соседи по ряду первую половину спектакля смотрели очень озадаченно, напряженно и даже недоуменно. Однако, в момент, когда актер рассказал про "рыжего человека, у которого не было волос, поэтому рыжим его назвали условно", они вдруг расслабились, улыбнулись и, наконец-то, включились. Потому что Хармс.
Вилсоновская "авангардная" (хотя по нынешним временам, такая уж она и авангардная?) интерпретация Хармса, в отличии от подобных интерпретаций многих классических опер, не вызвала у меня никакого отторжения. И декорации, и костюмы, и реквизит, мне кажется, вполне соответствуют абстрактным персонажам Хармса, да и кто скажет, что сам Хармс не авангарден? И Барышников, и Willem Dafoe - играли изумительно, и химия между ними чувстовалась невероятная. Вообще актерская игра (no shit) вызвала особое восхищение. Так же не могу не отметить музыку, удивительно удачно подобранную (немножко в традициях Феллини), и помогающую создать общий гротескно-фарсовый настрой. Несмотря на то, что Старуха использовалась, скорее как подспорье для собственных задумок режиссера, - засчет хорошей подачи невероятно сильного текста, и уважительного отношения режиссера к источнику, Хармсу все-таки не позволили оказаться в тени. Напротив, баланс буйных выдумок Вилсона, сумасшедшей игры Барышникова и Дефо, и мощного материала Хармса принес весьма интересный творческий результат. В заключении добавлю, что с одной стороны было бы здорово, если бы кто-нибудь калибра Вилсона захотел сделать спектакль с первичной целью донести еще больше Хармсовских текстов, с другой - Вилсону удалось превосходное творение, а победителей не судят.
Мне кажется, любой режиссер, собирающийся
поставить на сцене или экранизировать тот или иной литературный текст, находится между двух крайностей: будет ли этот текст применен в качестве строительного материала для новой самостоятельной конструкции, или же цель донести уже построенное писателем здание, вдохнув в него новую жизнь в других визуально-исполнительских жанрах. Первый подход иллюстрируются, скажем, фильмами "Сталкер" и "Солярис" Тарковского; второй, - "Парфюмером" Тыквера. Естественно, бывает много промежуточных вариантов, ведь главным критерием остается убедительность получившегося результата. Я начал издалека и вообще с кинематографа, тем не менее, желание разобраться, как один авангардист интерпретирует другого, и кто из них превалирует в спектакле, и является целью всего ниженаписанного.
Режиссер "Старухи" Robert Wilson написал в комментариях к спектаклю, что давно хотел затеять совместное предприятие с Барышниковым, возможно на русский текст. Кто-то посоветовал "Старуху", которую ни Вилсон, ни Барышников в то время еще не знали; повесть понравилась, и это послужило началом проекта. Таким образом, Хармс, случайно подвернулся под руку, и с таким же успехом Вилсон мог выбрать другой текст (о чем мы потом еще пофантазируем). Вилсон создал чрезвычайно экспрессивный, гротескный, яркий, эмоциональный спектакль. Актеры использовали Хармса для выражения самых разнообразных переживаний, чувств, намерений, часто повторяя одни и те же цитаты, но с разными интонациями, вкладывая разные эмоции. Когда в традиционной постановке режиссер добавляет игровые эпизоды, невыписанные драматургом, они, как правило, составляют лишь маленькую часть пьесы. Здесь же, пожалуй, весь спектакль сложился в один полуторачасовой игровой эпизод, по большей части Хармсом непрописанный. Именно поэтому сперва осталось отчасти справедливое впечатление, что и сам текст, и его автор являются только материалом для творческой фантазии Вилсона, Барышникова и Дефо. В какой-то момент я даже задумался, а что случится, если в этой постановке заменить текст Хармса на текст другого талантливого писателя, скажем, Достоевского (к примеру рассказ "Крокодил", или даже "Преступление и Наказание"), или произведения Довлатова, или "Собачье Сердце". Заменить слова, но оставить все те же выразительные средства актеров и приемы режиссера, просто используя другие "кирпичи", - насколько изменится спектакль? И мне даже на секунду показалось, что впечатление сильно бы не поменялось, однако, допустив подобную идею, я сразу же нашел для себя опровержение.
Во-первых, находки режиссера были вдохновлены именно произведениями Хармса. Да, те же театральные приемы, может, и получилось бы использовать в задействовании текстов других писателей (таким же образом, как джазовый музыкант способен употреблять одни и те же обыгрыши для импровизации на темы самых разных композиторов, а Элла Фитцжеральд по легенде могла спеть телефонную книгу). Тем не менее другие писатели скорее всего были бы иначе восприняты Вилсоном, вызвали бы у него другую отдачу, образы, другое вдохновление.. Во-вторых, надо отдать должное Вилсону и автору адаптированного текста (Darryl Pickney): в спектакле я не заметил никакой литературной отсебятины, и каждое слово было написано самим Хармсом. Встречались сокращения и купюры, перетасовки, обыгрывания русского оригинала и переводов на английский, повторения, выборочные цитаты, вкропления из прочих Хармсовских рассказов, но нигде не было измененно или добавленно ни единого слова (вырезано - да, изменено - нет). То есть режиссер и автор сценария дали шанс Хармсу постоять за себя в потоке самых активных постановочных и игровых эффектов. И текст Хармса все-таки придал спектаклю субстанцию, "мясо", какое нельзя заменить просто первым попавшимся, пусть даже хорошим, текстом. Да и форма подачи при всей своей броскости не смогла затмить содержание. Один из приемов Вилсона включал в себя многократные повторы текста: несколько строчек читались снова и снова и давали основание для целых сцен. Подобная манера помогала аудитории прочувтвовать и переварить написанное Хармсом. Так же режиссер отнесся бережно не только к тексту, но и к деталям повествования: сардельки, вставная челюсть, часы без стрелок, поезд, чемодан, молоток и многое другое было отображено и подчеркнуто в спектакле точно в соответствии с описаниями в Старухе. Таким образом прослеживается уважительное отношение режиссера и автора сценария к Хармсовскому творчеству и это есть хорошо. Правда, стоит заметить, что, если сам Хармс немалое внимание уделял быту (соприкосновения героев с бытом, бытом, вызванным сложившейся системой, бытом убогим и безрадостным), Вилсон больше концентрируется на переживаниях героев и эффектной подаче этих переживаний. И еще о тексте: мои американские соседи по ряду первую половину спектакля смотрели очень озадаченно, напряженно и даже недоуменно. Однако, в момент, когда актер рассказал про "рыжего человека, у которого не было волос, поэтому рыжим его назвали условно", они вдруг расслабились, улыбнулись и, наконец-то, включились. Потому что Хармс.
Вилсоновская "авангардная" (хотя по нынешним временам, такая уж она и авангардная?) интерпретация Хармса, в отличии от подобных интерпретаций многих классических опер, не вызвала у меня никакого отторжения. И декорации, и костюмы, и реквизит, мне кажется, вполне соответствуют абстрактным персонажам Хармса, да и кто скажет, что сам Хармс не авангарден? И Барышников, и Willem Dafoe - играли изумительно, и химия между ними чувстовалась невероятная. Вообще актерская игра (no shit) вызвала особое восхищение. Так же не могу не отметить музыку, удивительно удачно подобранную (немножко в традициях Феллини), и помогающую создать общий гротескно-фарсовый настрой. Несмотря на то, что Старуха использовалась, скорее как подспорье для собственных задумок режиссера, - засчет хорошей подачи невероятно сильного текста, и уважительного отношения режиссера к источнику, Хармсу все-таки не позволили оказаться в тени. Напротив, баланс буйных выдумок Вилсона, сумасшедшей игры Барышникова и Дефо, и мощного материала Хармса принес весьма интересный творческий результат. В заключении добавлю, что с одной стороны было бы здорово, если бы кто-нибудь калибра Вилсона захотел сделать спектакль с первичной целью донести еще больше Хармсовских текстов, с другой - Вилсону удалось превосходное творение, а победителей не судят.