КАК ВОЗМОЖНА СОВРЕМЕННАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ? (2-1)
Размышления над книгой Daron Acemoglu, James Robinson "Why Nations Fail", часть 2-1
Предыдущие части: 1
Предисловие: "европейское чудо".
В это трудно поверить, но для понимания дальнейшего изложения стоит попытаться. "Двести лет назад мировая экономика застыла на уровне современных Чада или Бангладеш... В 1800 году потребление среднего жителя Земли, приведенное к современным ценам, составляло примерно 3 доллара в день, плюс-минус доллар-другой. Только 3 доллара в день, в современных ценах, чтобы прожить например в Лос-Анжелесе. Те немногие, кто имел доход чуть выше 3 долларов, были лордами, епископами или богатыми торговцами. И так было всегда, во всей предшествующей истории человечества..." [McCloskey, 2010, глава 1].
Как же так получилось, что уже через какие-то 200 лет - ничтожный срок для тысячелетних империй! - часть человечества зажила совсем иначе, заботясь нынче не столько о черством хлебе, сколько о мелком жемчуге и очередями за пятым айфоном? В этом и заключается мой любимый вечный вопрос. Почему современная цивилизация возникла только в 19-м веке? Чего дожидалось человечество предыдущие две, а то и три тысячи лет? Какие инопланетяне подучили европейцев построить паровую машину, какой волшебник наколдовал "европейское чудо"?
Перед тем, как обстоятельно изложить гипотезу Асемоглу-Робинсона на этот счет, я хочу рассказать о других уже придуманных человечеством ответах. Вечный вопрос остается вечным не потому, что на него никто не отвечает, а потому, что ни один из предложенных ответов не удовлетворяет большинство спрашивающих. История гипотез о Промышленной революции, "европейской исключительности" и "Великом разрыве" - хороший пример того, как с каждым новым ответом вопрос становится все менее понятным. Итак, почему именно Европа, почему только 19 век?
Первая половина двадцатого века. Превосходство европейской цивилизации над остальным миром настолько очевидно, что "почему именно Европа", знает каждый школьник. Конечно же, потому, что европейцы - белые люди, а остальное население Земли - отсталые дикари. В "Протестантской этике" Макса Вебера [Weber, 1930] эта культурная гипотеза формулируется на основе анализа европейской религий, протестантизма. Страны, исповедующие более правильную религию, опережают в своем развитии все прочие - поскольку протестантизм лучше стимулирует "дух капитализма". Гипотеза приносит Максу Веберу мировую славу, однако остается ответом на пока еще не заданный вопрос.
1974 год. Прошедшие пятьдесят лет вместили в себя две мировые войны, крушение колониальной системы и появление "социалистического лагеря". Превосходство "белых людей" над "дикарями" перестает быть очевидным, в моду входят равенство и свободы, акцент на культурных различиях народов начинает восприниматься как расизм. Пора объяснять "европейское чудо" чем-то иным, нежели расовым превосходством. И вот появляется первый том "Современной Мир-Системы" [Wallerstein, 1974], выдвигающий колонизаторскую гипотезу "европейского чуда". Начиная с Великих географических открытий, вся Земля постепенно превращается в единую экономику ("мир-систему"), в которой большинство операций проходят через ее центр (Европу и США), оставляя именно там большую часть прибыли. Европе посчастливилось первой стать таким центром, после чего эта роль уже была занята; нескольким центрам на Земле нет места, возможно лишь перемещение такого центра из одного места в другое, как в 20 веке - из Англии в США.
1979 год. Фернан Бродель публикует долгожданный трехтомник "Материальной цивилизации" (в английском переводе - "Цивилизация и капитализм"). Монблан фактов обосновывает институциональную гипотезу "европейского чуда":
"Если сравнивать европейскую экономику с экономикой остального мира, то, как представляется, она обязана своим более быстрым развитием первосходству своих экономических инструментов и институтов - биржам и различным формам кредита". [Braudel, 1985]
1981 год. Австралийский историк экономики Эрик Джонс выпускает книгу "Европейское чудо" [Jones, 1981], наконец называя наш вечный вопрос своим именем. Впервые целая монография посвящается интересующему нас вопросу - почему именно Европа, а не более населенная и богатая Азия, стала местом взрывного экономического роста? Наряду с уже известными гипотезами (культурной, центра-периферии, институциональной), Джонс выдвигает еще одну - демографическую. Европейская "нуклеарная" семья и поздние браки обеспечивали контроль за численностью населения, в отличие от азиатских традиций ранних браков и "расширенной" семьи, провоцировавших неограниченное размножение. В результате именно в Европе создались предпосылки для преодоления "мальтузианской ловушки", при которой весь рост производства компенсируется ростом населения. Все рассмотренные гипотезы в совокупности хорошо обосновывают "европейскую исключительность", возвращая научную мысль к идеям о культурных различиях народов.
1982 год. Выдающийся американский экономист Мансур Олсон продолжает свою знаменитую "Логику коллективного действия" вторым томом - "Возвышением и упадком наций" [Olson, 1982]. Институциональная гипотеза "европейского чуда" дополняется негативными (в отличие от позитивных у Броделя) институтами, препятствующими экономическому развитию. Олсон обосновывает существование во многих обществах локальных "групп влияния", обеспечивающих себе исключительные преимущества - и тем самым ограничивающих активность общества в целом. Состояние, в котором такие группы влияния полностью блокируют экономическое развитие, получает название "социальный склероз".
1993 год. Профессор антропологии Джеймс Блаут встает на защиту отсталых народов, издавая весьма критическую книгу "Колонизаторская модель мира" [Blaut, 1993]. Вторая ее глава прямо так и называется - "Миф о европейском чуде". Никакого чуда разумеется не было, до начала Великих географических открытий Европа ничем не отличалась от других регионов Земли, а после 1492 - тот, кто захватил Америку, и оказался колонизатором. Триумф капитализма в Европе Блаут связывает с трансатлантической торговлей, породившей торгово-финансовый капитал, а причину, по которой Америку захватили именно европейцы, видит в самом элементарном обстоятельстве:
"Европейцы имели только одно преимущество. Америка была намного более доступна из иберийских портов, нежели из любого другого (неевропейского) региона океанской торговли." [Blaut, 1983, глава 4]. Так у колонизаторской гипотезы появляется второе название - она становится географической.
В 1997 году эта гипотеза получает мощную поддержку от разностороннего (но работающего профессором географии) ученого Джареда Даймонда. В вышедшей в этом году книге "Ружья, микробы и сталь" [Diamond, 1997] Даймонд объясняет "европейское чудо" серией географических факторов - наличием подоходящих для одомашнивания растений и животных, изрезанностью рельефа Европы, обеспечившей существование относительно независимых государств (в результате чего запрет одного государства на огнестрельное оружие привел бы лишь к его захвату соседями), разнообразием болезнетворных микробов (обеспечившим иммунитет к большему числу болезей).
1998 год. К теме "европейского чуда" подключается историк и экономист Дэвид Ландес, с 1969 года разрабатывавший историю Промышленной революции. В книге "Богатство и нищета наций" [Landes, 1998] он возвращается к культурной гипотезе, критикуя "колонизаторский" подход и выдвигая в качестве объяснения "чуда" новую особенность европейской цивилизации: способность накапливать знания и технологии. Компас и порох были изобретены в Китае, а вот ружья и заморские колонии появились у европейцев. Важно не кто первым придумал, а кто первым пустил в дело, и вот это "пустил в дело" зависит от культурных особенностей нации, ее отношения к инновациям. Идеи Ландеса - "культура объясняет почти все" [Ландес, 2002] - оказались настолько ярким воплощением "культурной" гипотезы, что к ним обратился даже Митт Ромни в своей предвыборной кампании 2012 года. Со вполне предсказуемым результатом - он тут же был обвинен в расизме.
2000 год. На горизонте исторической экономики появляется сверхновая звезда - профессор истории Чикагского университета Кеннет Померанц публикует "Великий разрыв" [Pomeranz, 2000]. Впервые проблема "европейского чуда" получает всестороннее освещение - с обзором и критикой предшествующих идей, обстоятельным сравнением фактов европейской истории с аналогичными фактами из истории Китая, подробным рассмотрением "уникальных особенностей" европейской цивилизации, оказывающихся совсем не уникальными. Померанц преодолевает "евроцентризм" предшественников (располагавших значительно большим объемом сведений о Европе, чем о Китае, в результате чего все европейское казалось чем-то особенным) и приходит к парадоксальному выводу: до самого начала Промышленной революции Китай ничем принципиально не отличался от "капиталистической" Европы. Для объяснения, почему же все-таки Европа, Померанц вслед за предшественниками обращается к географической гипотезе, дополняя колониальную торговлю еще одним фактором: легкодоступными запасами каменного угля в Англии. В Китае угля не было, вот Промышленной революции и не получилось. Не слишком глубокая идея, по сравнению с действительно великолепной аналитикой автора.
2007 год. Историк экономики Грегори Кларк своей книгой "Прощай, нищета!" [Clark, 2007] задает новый уровень рассмотрения проблемы: в тексте появляются многочисленные таблицы с численными данными и графики с линейными регрессиями. Для объяснения "европейского чуда" Кларк возвращается к изрядно подзабытой демографической гипотезе:
Рис. 1 - демографическая статистика Кларка.
"Два важных фактора могут помочь объяснить [почему Англия, а не Китай или Япония]. Население росло намного быстрее в Китае и Японии, нежели в Англии. И демографическая система этих двух социумов давала меньше репродуктивных преимуществ богатым, нежели в Англии". [Clark, 2007, глава 13]. В то время как в Китае и Японии росла численность бесправного крестьянства, в Англии все большая часть населения оказывалась обедневшими потомками обеспеченных классов. Такая "нисходящая социальная мобильность" как раз и могла привести к культурным особенностям, позволившим англичанам в 19 веке устроить Промышленную революцию.
2009 год. По вопросу "европейского чуда" высказывается патриарх институциональной экономки Дуглас Норт. Совместно с Уоллисом и Вайнгастом он издает книгу "Насилие и социальные порядки" [North, 2009]. Пребывавшая в забвении с 1982 года институциональная гипотеза возвращается к жизни, и как возвращается! Впервые оказавшиеся по разные стороны "великого разрыва" страны трактуются не как два последовательных (и неизбежных) этапы развития любого социума, а как два совершенно разных способа организации жизни, совершенно не обязанных превращаться друг в друга. Вводится понятие "естественных государств", способных тысячелетиями существовать в нищете безо всяких Промышленных революций, - и "неестественных", в которых становится возможным технологическое развитие. Естественных государств на Земле до сих пор подавляющее большинство, лишь небольшая группа развитых стран сохраняют случайно возникшее в 17-19 веках неестественное состояние. Основной особенностью "неестественного" государства является сложившиеся в нем механизмы ограничения насилия по отношению к желающим попасть в элиту (заработать больше, чем положено) - "порядки открытого доступа". В естественных государствах господствуют "порядки ограниченного доступа", в которых вход в элиту производится только через чей-то труп. Авторы выделяют и описывают три необходимых условия "неестественного" государства (верховенство права, безличные организации, коллективное управление силовиками); но на ключевой вопрос: а как же все-таки государство становится "неестественным"? - отвечают весьма расплывчато:
"Великобритания, Франция и США пришли к открытому доступу отнюдь не по одному и тому же пути и вовсе не за счет одних и тех же институтов" [Норт, 2011]. Наряду с новым подходом к описанию социального "прогресса", здесь появляется и новый подход к объяснению причинности: когда предпосылки сложились, любое изменение может привести к "кристаллизации" нового порядка. Но может и не привести - как до сих пор и происходит в большинстве существующих на Земле государств.
2010 год. Широко известная в определенных кругах профессор экономики Дейрдра МакКлоски публикует второй том предполагаемого шеститомника (!) о капитализме - "Буржуазное достоинство". Подзаголовок книги гласит: "Почему экономика не в состоянии объяснить современный мир", и дальнейшее ее содержание вполне соответствует заданному критическому настрою. МакКлоски проходится по всем приведенным выше гипотезам возникновения "европейского чуда", подвергая их уничтожающей критике (правда, исключительно словесной, без таблиц и графиков). Приговор экономической науке выносится уже на 37 странице книги:
"Отрицательный результат, подводящий итог пятидесяти годам исследований экономистов и историков, таков:
Зарубежная торговля была слишком мала и слишком повсеместна, чтобы объяснить подъем северо-западной Европы. Накопление капитала не являлось решающим фактором, поскольку его везде хватало. Уголь мог быть перевезен и вполне себе перевозился. Империи, вопреки расхожему мнению, не обогащали свои метрополии, и либо существующая хронология неверна, либо империализм был обычным делом еще на заре цивилизации. Точно так же и институты прав собственности сформировались за много столетий до индустриализации. Запад не был родиной алчности. В капиталистических странах в период Промышленной революции католики действовали точно так же, как и протестанты. Мусульмане, индусы и буддисты, и если хотите, конфуцианцы и даже анимисты, подсчитывали свои прибыли и убытки не хуже христиан. Рост населения наблюдался в разные времена и в разных местах. До восемнадцатого века многие районы Дальнего, Ближнего и Южного Востока были столь же богаты, и казались столь же восприимчивыми к инновациям, как и страны Запада - за исключением только ключевой особенности, свободы и достоинства буржуазии. До семнадцатого века научные изыскания в Китае и в арабских странах превосходили по сложности европейские...
... Коротко говоря, экономически европейцы не представляли собой ничего особенного примерно до 1700 года. Они ясно показали свою особенную изобретательность, совместно со столь же особенной жестокостью, лишь в два коротких столетия начиная с 1800 года. В начале 21 века они вернулись к исходному "ничего особенного", даже по части жестокости."[McCloskey, 2010, p.37-38]
Как можно догадаться даже из этой короткой цитаты, МакКлоски все же формулирует собственную гипотезу о причинах "европейского чуда". Поскольку экономика этого "объяснить не в состоянии", это снова культурная гипотеза. Причной всего является "буржуазное достоинство", высокий этический статус занятия бизнесом, невиданный для других стран и эпох (взять современную Россию - предприниматель у нас до сих пор "барыга, спекулянт", вот так и воспринимались буржуа везде кроме "европейского чуда").
Таков современный интеллектуальный пейзаж вокруг "европейского чуда" - все гипотезы хороши, и ни одна не разделяется даже относительным большинством авторов. Начав с "протестантской этики", научная мысль сделала полный круг и закончила "буржуазным достоинством". Книга Асемоглу-Робинсона - самое свежее слово экономической науки в этом вечном вопросе. Как же ее авторы объясняют "европейское чудо"?
Часть II. Производство богатства, или вовлекающие институты
1. Европейское чудо: в поисках "фактора Х"
Перед тем как приступить к изложению гипотезы Асемоглу-Робинсона, конкретизирую свое понимание "европейского чуда". Что должна объяснить расыскиваемая мной теория? Вот это [исходные данные Maddison, 2008]:
Рис. 2 - взрывной рост подушевого ВВП в ходе "европейского чуда".
На этих графиках численность населения (синяя линия) измерена в тысячах человек, реальный ВВП (сиреневая линия) - в миллионах "1990 International Geary-Khamis dollars" (вымышленный доллар, имеющий на международном рынке ту же покупательную способность, что и доллар США в самих США). Там, где кривые пересекаются, ВВП получается (миллион делим на тысячу) 1000 GKD на человека в год, то есть 2.74 доллара в день. Это и есть та самая нищета, попрощаться с которой некоторые страны не могут до сих пор.
В период с 1820 по 1913 годы кривая ВВП отрывается от кривой численности населения и ракетой уходит в небо. Но только в некоторых странах; в других ВВП и численность населения продолжают колебаться вместе:
Рис. 3 - отсутствие "европейского чуда" в других странах.
Видимо, в одних странах возник некоторый "фактор Х", которого не хватало другим. Кроме того, существуют промежуточные страны, в которых этот "фактор Х" действовал, но очень слабо:
Рис. 4 - неевропейское недо-чудо.
Так вот, теория должна назвать этот "фактор Х". И тем самым объяснить, 1) почему рост подушевого ВВП начался только в 19 веке, 2) почему он начался именно в Западной Европе, 3) и что делать все еще бедным странам, если они хотят жить так же хорошо, как богатые. Не больше - но и не меньше.
2. Теории, которые не работают
Так называется вторая глава книги Асемоглу и Робинсона, в которой авторы рассматривают и отвергают некоторые из перечисленных выше подходов (называя их за непонятно какие заслуги "теориями"). Чести подвергнуться критике удостоились географическая и культурная гипотезы, а третьим в их компанию затесался типичный "мальчик для битья" - гипотеза невежественности правителей.
Что не так с географией?
Рассмотрение географических подходов авторы начинают с модели Джеффри Сакса (не вошедшую в мой обзор), согласно которой жаркие страны отстают в развитии от стран с умеренным климатом из-за тропических болезней и меньшей продуктивности почв. Поскольку загадка "европейского чуда" заключается не в разнице историй прохладной Европы и жаркой Африки, а в разнице историй бедной (в 1500 году) Европы и богатого (в том же 1500 году) Китая, явно не страдавшего ни от тропических болезней, ни от низкой продуктивности рисового земледелия, Асемоглу с Робинсоном ограничиваются очевидным возражением:
The great inequality of the modern world that emerged in the nineteenth century was caused by the uneven dissemination of industrial technologies and manufacturing production. It was not caused by divergence in agricultural performance. [Acemoglu, Robinson, 2012, глава 2]
[Великое неравенство современного мира, внезапно возникшее в 19 веке, имело своей причиной неравномерное распространение промышленных технологий и мануфактурного производства. Оно не было порождено различиями в производительности сельского хозяйства.]
Следом приходит очередь Джерарда Даймонда с его "ружьями, микробами и сталью". Хорошо, пишут Асемоглу с Робинсоном, пускай испанцы захватили Америку в силу превосходства своих зерновых культур и доместикации лошадей. Но произошло это еще в 16 веке, а "европейское чудо" датируется 19-м:
The average income of a Spaniard was probably less than double that of a citizen of the Inca Empire. Diamond’s thesis implies that once the Incas had been exposed to all the species and resulting technologies that they had not been able to develop themselves, they ought quickly to have attained the living standards of the Spanish. Yet nothing of the sort happened. On the contrary, in the nineteenth and twentieth centuries, a much larger gap in incomes between Spain and Peru emerged. Today the average Spaniard is more than six times richer than the average Peruvian. [Acemoglu, Robinson, 2012, глава 2]
[Средний доход испанцев был примерно вдвое выше, чем у граждан Империи Инков. Из гипотезы Даймонда следует, что когда инкам были переданы биологические виды и технологии, которые они не могли получить самостоятельно, они должны были быстро достигнуть жизненного уровня испанцев. Однако ничего подобного не случилось. Напротив, в девятнадцатом и двадцатом веках разрыв в доходах между испанцами и перуанцами резко увеличился. Сегодня средний испанец более чем в шесть раз богаче среднего перуанца.]
Но самым наглядным контрпримером к гипотезе Даймонда служит история Ближнего Востока. Именно здесь произошла неолитическая революция, возникли первые города-государства, в эпоху европейских Темных веков существовали высокоразвитые Византия и Халифат. Какие географические факторы могли привести к тому, что Промышленная революция обошла Ближний Восток стороной? Асемоглу и Робинсон справедливо заключают, что "нам нужна другая, более лучшая теория".
Что не так с культурой?
Вебер, Ландес и отчасти МакКлоски полагают, что "культура объясняет почти все". Но так ли это на самом деле? Протестантские Голландия и Англия достигли выдающихся экономических успехов; но Южная Корея и Сингапур повторили их в 20 веке без какой-либо поддержки "протестантской этики". Эмигранты с европейской культурой, заселившие Северную Америку, создали там богатейшие США и Канаду; но точно такие же европейцы, переехавшие в Аргентину и Уругвай, оказались в конечном счете в странах третьего мира. Наконец, какая новая культура вдруг образовалась в Китае в середине 70-х, дав начало самому выдающемуся экономическому росту 20-го века?
Рис. 5 - "европейское" чудо в Китае.
На самом деле, в 1976 году умер Председатель Мао, и этот фактор разом отодвинул всю тысячелетнюю "культуру бедности" на второй план (идея графика позаимствована в [Jones, Olken, 2005]). Культурная гипотеза, вслед за географической, не выдерживает критики, особенно в части "экономических чудес" Китая и Юго-Восточной Азии. Нам все еще нужна более лучшая теория.
Виноваты ли правители?
Гипотеза "невежества" заключатся в том, что бедные страны бедны, поскольку не знают (в лице своих политиков и экономистов), как быть богатыми. Причем "не знают" в самом прямом смысле: если советники из МВФ научат правителей уму-разуму, то их страна моментально разбогатеет. Для русскоязычного читателя одного упоминания МВФ достаточно, чтобы закрыть вопрос с данной гипотезой (слишком большой оказалась разница между "девяностыми", когда экономическая политика в России диктовалась МВФ, и "нулевыми", когда Россия начала обходиться без этой уважаемой организации). Для остального мира Асемоглу и Робинсон приводят парочку примеров. Во-первых, историю премьер-министра Ганы Кофи Бусиа, который в 1971 году заключил экономическое соглашение с МВФ, чтобы сделать экономическую политику "менее невежественной". В состав соглашения входила девальвация национальной валюты (в которой получали жалование военные), и результатом "менее невежественной" политики стал военный переворот. Во-вторых, экономический рост в Китае - который стал результатом победы "партии реформ" внутри КПК, а вовсе не продуктом мудрых советов МВФ. "Невежество" правителей на деле оказывается мудростью - лишь та экономическая политика имеет смысл, которая позволяет сохранить политическую власть.
Экономическое процветание возможно лишь тогда, когда сохранение политической власти не требует воспроизводства нищеты. Перечисленные гипотезы не рассматривают политическое устройство общества как существенный фактор экономического развития - а потому совершенно беспомощны по отношению к реальным случаям "экономических чудес". Explaining world inequality still needs economics to understand how different types of policies and social arrangements affect economic incentives and behavior [Acemoglu, Robinson, 2012, глава 2] - Для объяснение мирового неравенства экономическая наука должна разобраться, как разные типы политических и социальных отношений влияют на экономическую мотивацию и поведение, заключают авторы. "Разные типы политических и социальных отношений" - это институциональная гипотеза; именно ее дальше и развивают Асемоглу с Робинсоном.
3. Вовлекающие институты
Рассуждая о влиянии политических режимов на экономическое развитие стран, невозможно удержаться от хрестоматийного примера - Северной и Южной Кореи:
Рис. 6 - разница в экономическом развитии видна даже из космоса, но только ночью.
Рисунок скопирован из книги Асемоглу-Робинсона, ссылка ведет на сайт НАСА с современной картой ночной освещенности Земли. В 1945 году Корея была разделена на две страны, с совершенно разными политическими и экономическими режимами. Результат спустя полвека оказался настолько наглядным, что картинка эта стала своего рода "визитной карточкой" институциональной экономики.
Асемоглу и Робинсон так формулируют свою версию институциональной гипотезы:
Countries differ in their economic success because of their different institutions, the rules influencing how the economy works, and the incentives that motivate people [Acemoglu, Robinson, 2012, глава 3]
[Страны различаются по своим экономическим успехам по причине различий их институтов, то есть правил, влиящих на работу экономики, и стимулов, мотивирующих население к экономической активности]
По сравнению с предыдущими версиями институционализма (Олсон, Норт) мы видим особый акцент на мотивации населения. Институты могут мотивировать что-то делать - а могут "бить дубинкой по башке" и требовать "дома сидеть". Ранее мы рассматривали (первая часть настоящего текста, предисловие к этой части) только "запрещающие" институты; теперь же пришла очередь "мотивирующих". Таким институтам Асемоглу и Робинсон посвящают большую часть своей книги, называя их inclusive - "вовлекающими":
Inclusive economic institutions, such as those in South Korea or in the United States, are those that allow and encourage participation by the great mass of people in economic activities that make best use of their talents and skills and that enable individuals to make the choices they wish. To be inclusive, economic institutions must feature secure private property, an unbiased system of law, and a provision of public services that provides a level playing field in which people can exchange and contract; it also must permit the entry of new businesses and allow people to choose their careers. [Acemoglu, Robinson, 2012, глава 3]
[Вовлекающие экономические институты, такие как в Южной Корее или в США, это те, которые разрешают и поощряют участие множества людей в экономической деятельности, позволяющей наилучшим образом использовать их таланты и способности, и которые дают возможность индивидуумам принимать самостоятельные решения. Чтобы быть вовлекающими, экономические институты должны обладать такими чертами, как защита частной собственности, непредвзятая судебная система и наличие общедоступных служб, обеспечивающих единые правила игры, по которым люди могут обмениваться товарами и заключать сделки; они также должны разрешать вход в новый бизнес и позволять людям свободно выбирать профессию]
Вовлекающие институты - это не просто "биржи и кредит" Броделя (которые существовали повсеместно - но только для своих). Но это и не "открытый доступ" в элиту, как у Норта-Уоллиса-Вайнгаста - речь идет о правилах игры для всех, без каких-либо предварительных условий. Асемоглу и Робинсон приводят пример Барбадоса, где сделки по купле-продаже рабов между плантаторами были очень хорошо защищены законом, а суды, разбирающие конфликты между этими же плантаторами, совершенно непредвзяты. Вот только маленькая загвоздка - две трети населения Барбадоса составляли рабы, лишенные всяческих прав. Конечно же, плантаторам вполне хватало доходов от их эксплуатации, и совсем ни к чему была Промышленная революция.
Вовлекающие институты, по утверждению авторов, порождают экономический рост через два фактора: технологии и образование. И то, и другое имеет смысл лишь при условии, что их результатами можно будет воспользоваться - то есть менее технологически развитые конкуренты и менее образованные работники не смогут помешать Вам получить конкурентное преимущество.
Кто же защитит умников и изобретателей от их менее сообразительных, но куда более многочисленных сограждан? Никто иной, как сама власть, однажды переставшая отбирать у своих подданных последнее и вдруг занявшаяся обеспечением равных правил игры. Действовать столь странным образом правящие круги могут по двум причинам: 1) в силу личных симпатий верховного правителя-реформатора к определенным порядкам (подсмотренным чаще всего на пресловутом Западе), 2) в силу особого устройства самой власти, которое авторы называют вовлекающими политическими институтами. Коллективные органы руководства (всевозможные парламенты и советы), разделение законодательной, судебной и исполнительной ветвей власти, существование нескольких сменяющих друг друга у власти группировок, ни одна из которых не пытается уничтожить другую - все эти набившие оскомину русскоязычному читателю признаки собраны у Асемоглу-Робинсона под одним названием "плюрализм", означающий широкое участие разнообразных субъектов в политической власти.
Авторы так изобразили взаимодействие политических и экономических институтов:
Рис. 7 - взаимодействие политики и экономики [перевод с Acemoglu, 2011, слайд 8]
Сочетание однотипной экономики и политики устойчиво, сочетание разнотипных - чревато изменениями. Вовлекающие институты под властью диктатора-реформатора могут запросто испариться с его смертью, вовлекающие политические институты в условиях монополизации экономики каким-нибудь наркокартелем перестают работать. Но в некоторых случаях возможны и обратные процессы: вовлекающие политические институты обеспечивают изменение экономических в ту же сторону, и тогда (по мнению авторов) свершается экономическое чудо.
Итак, фактор Х назван: это вовлекающие институты (сначала политические, потом экономические). Осталось объяснить, как же эти институты появились (причем именно в Европе и именно в 19 веке), и где можно их прикупить для обеспечения экономического чуда в какой-нибудь отдельно взятой стране.
Предыдущие части: 1
Предисловие: "европейское чудо".
В это трудно поверить, но для понимания дальнейшего изложения стоит попытаться. "Двести лет назад мировая экономика застыла на уровне современных Чада или Бангладеш... В 1800 году потребление среднего жителя Земли, приведенное к современным ценам, составляло примерно 3 доллара в день, плюс-минус доллар-другой. Только 3 доллара в день, в современных ценах, чтобы прожить например в Лос-Анжелесе. Те немногие, кто имел доход чуть выше 3 долларов, были лордами, епископами или богатыми торговцами. И так было всегда, во всей предшествующей истории человечества..." [McCloskey, 2010, глава 1].
Как же так получилось, что уже через какие-то 200 лет - ничтожный срок для тысячелетних империй! - часть человечества зажила совсем иначе, заботясь нынче не столько о черством хлебе, сколько о мелком жемчуге и очередями за пятым айфоном? В этом и заключается мой любимый вечный вопрос. Почему современная цивилизация возникла только в 19-м веке? Чего дожидалось человечество предыдущие две, а то и три тысячи лет? Какие инопланетяне подучили европейцев построить паровую машину, какой волшебник наколдовал "европейское чудо"?
Перед тем, как обстоятельно изложить гипотезу Асемоглу-Робинсона на этот счет, я хочу рассказать о других уже придуманных человечеством ответах. Вечный вопрос остается вечным не потому, что на него никто не отвечает, а потому, что ни один из предложенных ответов не удовлетворяет большинство спрашивающих. История гипотез о Промышленной революции, "европейской исключительности" и "Великом разрыве" - хороший пример того, как с каждым новым ответом вопрос становится все менее понятным. Итак, почему именно Европа, почему только 19 век?
Первая половина двадцатого века. Превосходство европейской цивилизации над остальным миром настолько очевидно, что "почему именно Европа", знает каждый школьник. Конечно же, потому, что европейцы - белые люди, а остальное население Земли - отсталые дикари. В "Протестантской этике" Макса Вебера [Weber, 1930] эта культурная гипотеза формулируется на основе анализа европейской религий, протестантизма. Страны, исповедующие более правильную религию, опережают в своем развитии все прочие - поскольку протестантизм лучше стимулирует "дух капитализма". Гипотеза приносит Максу Веберу мировую славу, однако остается ответом на пока еще не заданный вопрос.
1974 год. Прошедшие пятьдесят лет вместили в себя две мировые войны, крушение колониальной системы и появление "социалистического лагеря". Превосходство "белых людей" над "дикарями" перестает быть очевидным, в моду входят равенство и свободы, акцент на культурных различиях народов начинает восприниматься как расизм. Пора объяснять "европейское чудо" чем-то иным, нежели расовым превосходством. И вот появляется первый том "Современной Мир-Системы" [Wallerstein, 1974], выдвигающий колонизаторскую гипотезу "европейского чуда". Начиная с Великих географических открытий, вся Земля постепенно превращается в единую экономику ("мир-систему"), в которой большинство операций проходят через ее центр (Европу и США), оставляя именно там большую часть прибыли. Европе посчастливилось первой стать таким центром, после чего эта роль уже была занята; нескольким центрам на Земле нет места, возможно лишь перемещение такого центра из одного места в другое, как в 20 веке - из Англии в США.
1979 год. Фернан Бродель публикует долгожданный трехтомник "Материальной цивилизации" (в английском переводе - "Цивилизация и капитализм"). Монблан фактов обосновывает институциональную гипотезу "европейского чуда":
"Если сравнивать европейскую экономику с экономикой остального мира, то, как представляется, она обязана своим более быстрым развитием первосходству своих экономических инструментов и институтов - биржам и различным формам кредита". [Braudel, 1985]
1981 год. Австралийский историк экономики Эрик Джонс выпускает книгу "Европейское чудо" [Jones, 1981], наконец называя наш вечный вопрос своим именем. Впервые целая монография посвящается интересующему нас вопросу - почему именно Европа, а не более населенная и богатая Азия, стала местом взрывного экономического роста? Наряду с уже известными гипотезами (культурной, центра-периферии, институциональной), Джонс выдвигает еще одну - демографическую. Европейская "нуклеарная" семья и поздние браки обеспечивали контроль за численностью населения, в отличие от азиатских традиций ранних браков и "расширенной" семьи, провоцировавших неограниченное размножение. В результате именно в Европе создались предпосылки для преодоления "мальтузианской ловушки", при которой весь рост производства компенсируется ростом населения. Все рассмотренные гипотезы в совокупности хорошо обосновывают "европейскую исключительность", возвращая научную мысль к идеям о культурных различиях народов.
1982 год. Выдающийся американский экономист Мансур Олсон продолжает свою знаменитую "Логику коллективного действия" вторым томом - "Возвышением и упадком наций" [Olson, 1982]. Институциональная гипотеза "европейского чуда" дополняется негативными (в отличие от позитивных у Броделя) институтами, препятствующими экономическому развитию. Олсон обосновывает существование во многих обществах локальных "групп влияния", обеспечивающих себе исключительные преимущества - и тем самым ограничивающих активность общества в целом. Состояние, в котором такие группы влияния полностью блокируют экономическое развитие, получает название "социальный склероз".
1993 год. Профессор антропологии Джеймс Блаут встает на защиту отсталых народов, издавая весьма критическую книгу "Колонизаторская модель мира" [Blaut, 1993]. Вторая ее глава прямо так и называется - "Миф о европейском чуде". Никакого чуда разумеется не было, до начала Великих географических открытий Европа ничем не отличалась от других регионов Земли, а после 1492 - тот, кто захватил Америку, и оказался колонизатором. Триумф капитализма в Европе Блаут связывает с трансатлантической торговлей, породившей торгово-финансовый капитал, а причину, по которой Америку захватили именно европейцы, видит в самом элементарном обстоятельстве:
"Европейцы имели только одно преимущество. Америка была намного более доступна из иберийских портов, нежели из любого другого (неевропейского) региона океанской торговли." [Blaut, 1983, глава 4]. Так у колонизаторской гипотезы появляется второе название - она становится географической.
В 1997 году эта гипотеза получает мощную поддержку от разностороннего (но работающего профессором географии) ученого Джареда Даймонда. В вышедшей в этом году книге "Ружья, микробы и сталь" [Diamond, 1997] Даймонд объясняет "европейское чудо" серией географических факторов - наличием подоходящих для одомашнивания растений и животных, изрезанностью рельефа Европы, обеспечившей существование относительно независимых государств (в результате чего запрет одного государства на огнестрельное оружие привел бы лишь к его захвату соседями), разнообразием болезнетворных микробов (обеспечившим иммунитет к большему числу болезей).
1998 год. К теме "европейского чуда" подключается историк и экономист Дэвид Ландес, с 1969 года разрабатывавший историю Промышленной революции. В книге "Богатство и нищета наций" [Landes, 1998] он возвращается к культурной гипотезе, критикуя "колонизаторский" подход и выдвигая в качестве объяснения "чуда" новую особенность европейской цивилизации: способность накапливать знания и технологии. Компас и порох были изобретены в Китае, а вот ружья и заморские колонии появились у европейцев. Важно не кто первым придумал, а кто первым пустил в дело, и вот это "пустил в дело" зависит от культурных особенностей нации, ее отношения к инновациям. Идеи Ландеса - "культура объясняет почти все" [Ландес, 2002] - оказались настолько ярким воплощением "культурной" гипотезы, что к ним обратился даже Митт Ромни в своей предвыборной кампании 2012 года. Со вполне предсказуемым результатом - он тут же был обвинен в расизме.
2000 год. На горизонте исторической экономики появляется сверхновая звезда - профессор истории Чикагского университета Кеннет Померанц публикует "Великий разрыв" [Pomeranz, 2000]. Впервые проблема "европейского чуда" получает всестороннее освещение - с обзором и критикой предшествующих идей, обстоятельным сравнением фактов европейской истории с аналогичными фактами из истории Китая, подробным рассмотрением "уникальных особенностей" европейской цивилизации, оказывающихся совсем не уникальными. Померанц преодолевает "евроцентризм" предшественников (располагавших значительно большим объемом сведений о Европе, чем о Китае, в результате чего все европейское казалось чем-то особенным) и приходит к парадоксальному выводу: до самого начала Промышленной революции Китай ничем принципиально не отличался от "капиталистической" Европы. Для объяснения, почему же все-таки Европа, Померанц вслед за предшественниками обращается к географической гипотезе, дополняя колониальную торговлю еще одним фактором: легкодоступными запасами каменного угля в Англии. В Китае угля не было, вот Промышленной революции и не получилось. Не слишком глубокая идея, по сравнению с действительно великолепной аналитикой автора.
2007 год. Историк экономики Грегори Кларк своей книгой "Прощай, нищета!" [Clark, 2007] задает новый уровень рассмотрения проблемы: в тексте появляются многочисленные таблицы с численными данными и графики с линейными регрессиями. Для объяснения "европейского чуда" Кларк возвращается к изрядно подзабытой демографической гипотезе:
Рис. 1 - демографическая статистика Кларка.
"Два важных фактора могут помочь объяснить [почему Англия, а не Китай или Япония]. Население росло намного быстрее в Китае и Японии, нежели в Англии. И демографическая система этих двух социумов давала меньше репродуктивных преимуществ богатым, нежели в Англии". [Clark, 2007, глава 13]. В то время как в Китае и Японии росла численность бесправного крестьянства, в Англии все большая часть населения оказывалась обедневшими потомками обеспеченных классов. Такая "нисходящая социальная мобильность" как раз и могла привести к культурным особенностям, позволившим англичанам в 19 веке устроить Промышленную революцию.
2009 год. По вопросу "европейского чуда" высказывается патриарх институциональной экономки Дуглас Норт. Совместно с Уоллисом и Вайнгастом он издает книгу "Насилие и социальные порядки" [North, 2009]. Пребывавшая в забвении с 1982 года институциональная гипотеза возвращается к жизни, и как возвращается! Впервые оказавшиеся по разные стороны "великого разрыва" страны трактуются не как два последовательных (и неизбежных) этапы развития любого социума, а как два совершенно разных способа организации жизни, совершенно не обязанных превращаться друг в друга. Вводится понятие "естественных государств", способных тысячелетиями существовать в нищете безо всяких Промышленных революций, - и "неестественных", в которых становится возможным технологическое развитие. Естественных государств на Земле до сих пор подавляющее большинство, лишь небольшая группа развитых стран сохраняют случайно возникшее в 17-19 веках неестественное состояние. Основной особенностью "неестественного" государства является сложившиеся в нем механизмы ограничения насилия по отношению к желающим попасть в элиту (заработать больше, чем положено) - "порядки открытого доступа". В естественных государствах господствуют "порядки ограниченного доступа", в которых вход в элиту производится только через чей-то труп. Авторы выделяют и описывают три необходимых условия "неестественного" государства (верховенство права, безличные организации, коллективное управление силовиками); но на ключевой вопрос: а как же все-таки государство становится "неестественным"? - отвечают весьма расплывчато:
"Великобритания, Франция и США пришли к открытому доступу отнюдь не по одному и тому же пути и вовсе не за счет одних и тех же институтов" [Норт, 2011]. Наряду с новым подходом к описанию социального "прогресса", здесь появляется и новый подход к объяснению причинности: когда предпосылки сложились, любое изменение может привести к "кристаллизации" нового порядка. Но может и не привести - как до сих пор и происходит в большинстве существующих на Земле государств.
2010 год. Широко известная в определенных кругах профессор экономики Дейрдра МакКлоски публикует второй том предполагаемого шеститомника (!) о капитализме - "Буржуазное достоинство". Подзаголовок книги гласит: "Почему экономика не в состоянии объяснить современный мир", и дальнейшее ее содержание вполне соответствует заданному критическому настрою. МакКлоски проходится по всем приведенным выше гипотезам возникновения "европейского чуда", подвергая их уничтожающей критике (правда, исключительно словесной, без таблиц и графиков). Приговор экономической науке выносится уже на 37 странице книги:
"Отрицательный результат, подводящий итог пятидесяти годам исследований экономистов и историков, таков:
Зарубежная торговля была слишком мала и слишком повсеместна, чтобы объяснить подъем северо-западной Европы. Накопление капитала не являлось решающим фактором, поскольку его везде хватало. Уголь мог быть перевезен и вполне себе перевозился. Империи, вопреки расхожему мнению, не обогащали свои метрополии, и либо существующая хронология неверна, либо империализм был обычным делом еще на заре цивилизации. Точно так же и институты прав собственности сформировались за много столетий до индустриализации. Запад не был родиной алчности. В капиталистических странах в период Промышленной революции католики действовали точно так же, как и протестанты. Мусульмане, индусы и буддисты, и если хотите, конфуцианцы и даже анимисты, подсчитывали свои прибыли и убытки не хуже христиан. Рост населения наблюдался в разные времена и в разных местах. До восемнадцатого века многие районы Дальнего, Ближнего и Южного Востока были столь же богаты, и казались столь же восприимчивыми к инновациям, как и страны Запада - за исключением только ключевой особенности, свободы и достоинства буржуазии. До семнадцатого века научные изыскания в Китае и в арабских странах превосходили по сложности европейские...
... Коротко говоря, экономически европейцы не представляли собой ничего особенного примерно до 1700 года. Они ясно показали свою особенную изобретательность, совместно со столь же особенной жестокостью, лишь в два коротких столетия начиная с 1800 года. В начале 21 века они вернулись к исходному "ничего особенного", даже по части жестокости."[McCloskey, 2010, p.37-38]
Как можно догадаться даже из этой короткой цитаты, МакКлоски все же формулирует собственную гипотезу о причинах "европейского чуда". Поскольку экономика этого "объяснить не в состоянии", это снова культурная гипотеза. Причной всего является "буржуазное достоинство", высокий этический статус занятия бизнесом, невиданный для других стран и эпох (взять современную Россию - предприниматель у нас до сих пор "барыга, спекулянт", вот так и воспринимались буржуа везде кроме "европейского чуда").
Таков современный интеллектуальный пейзаж вокруг "европейского чуда" - все гипотезы хороши, и ни одна не разделяется даже относительным большинством авторов. Начав с "протестантской этики", научная мысль сделала полный круг и закончила "буржуазным достоинством". Книга Асемоглу-Робинсона - самое свежее слово экономической науки в этом вечном вопросе. Как же ее авторы объясняют "европейское чудо"?
Часть II. Производство богатства, или вовлекающие институты
1. Европейское чудо: в поисках "фактора Х"
Перед тем как приступить к изложению гипотезы Асемоглу-Робинсона, конкретизирую свое понимание "европейского чуда". Что должна объяснить расыскиваемая мной теория? Вот это [исходные данные Maddison, 2008]:
Рис. 2 - взрывной рост подушевого ВВП в ходе "европейского чуда".
На этих графиках численность населения (синяя линия) измерена в тысячах человек, реальный ВВП (сиреневая линия) - в миллионах "1990 International Geary-Khamis dollars" (вымышленный доллар, имеющий на международном рынке ту же покупательную способность, что и доллар США в самих США). Там, где кривые пересекаются, ВВП получается (миллион делим на тысячу) 1000 GKD на человека в год, то есть 2.74 доллара в день. Это и есть та самая нищета, попрощаться с которой некоторые страны не могут до сих пор.
В период с 1820 по 1913 годы кривая ВВП отрывается от кривой численности населения и ракетой уходит в небо. Но только в некоторых странах; в других ВВП и численность населения продолжают колебаться вместе:
Рис. 3 - отсутствие "европейского чуда" в других странах.
Видимо, в одних странах возник некоторый "фактор Х", которого не хватало другим. Кроме того, существуют промежуточные страны, в которых этот "фактор Х" действовал, но очень слабо:
Рис. 4 - неевропейское недо-чудо.
Так вот, теория должна назвать этот "фактор Х". И тем самым объяснить, 1) почему рост подушевого ВВП начался только в 19 веке, 2) почему он начался именно в Западной Европе, 3) и что делать все еще бедным странам, если они хотят жить так же хорошо, как богатые. Не больше - но и не меньше.
2. Теории, которые не работают
Так называется вторая глава книги Асемоглу и Робинсона, в которой авторы рассматривают и отвергают некоторые из перечисленных выше подходов (называя их за непонятно какие заслуги "теориями"). Чести подвергнуться критике удостоились географическая и культурная гипотезы, а третьим в их компанию затесался типичный "мальчик для битья" - гипотеза невежественности правителей.
Что не так с географией?
Рассмотрение географических подходов авторы начинают с модели Джеффри Сакса (не вошедшую в мой обзор), согласно которой жаркие страны отстают в развитии от стран с умеренным климатом из-за тропических болезней и меньшей продуктивности почв. Поскольку загадка "европейского чуда" заключается не в разнице историй прохладной Европы и жаркой Африки, а в разнице историй бедной (в 1500 году) Европы и богатого (в том же 1500 году) Китая, явно не страдавшего ни от тропических болезней, ни от низкой продуктивности рисового земледелия, Асемоглу с Робинсоном ограничиваются очевидным возражением:
The great inequality of the modern world that emerged in the nineteenth century was caused by the uneven dissemination of industrial technologies and manufacturing production. It was not caused by divergence in agricultural performance. [Acemoglu, Robinson, 2012, глава 2]
[Великое неравенство современного мира, внезапно возникшее в 19 веке, имело своей причиной неравномерное распространение промышленных технологий и мануфактурного производства. Оно не было порождено различиями в производительности сельского хозяйства.]
Следом приходит очередь Джерарда Даймонда с его "ружьями, микробами и сталью". Хорошо, пишут Асемоглу с Робинсоном, пускай испанцы захватили Америку в силу превосходства своих зерновых культур и доместикации лошадей. Но произошло это еще в 16 веке, а "европейское чудо" датируется 19-м:
The average income of a Spaniard was probably less than double that of a citizen of the Inca Empire. Diamond’s thesis implies that once the Incas had been exposed to all the species and resulting technologies that they had not been able to develop themselves, they ought quickly to have attained the living standards of the Spanish. Yet nothing of the sort happened. On the contrary, in the nineteenth and twentieth centuries, a much larger gap in incomes between Spain and Peru emerged. Today the average Spaniard is more than six times richer than the average Peruvian. [Acemoglu, Robinson, 2012, глава 2]
[Средний доход испанцев был примерно вдвое выше, чем у граждан Империи Инков. Из гипотезы Даймонда следует, что когда инкам были переданы биологические виды и технологии, которые они не могли получить самостоятельно, они должны были быстро достигнуть жизненного уровня испанцев. Однако ничего подобного не случилось. Напротив, в девятнадцатом и двадцатом веках разрыв в доходах между испанцами и перуанцами резко увеличился. Сегодня средний испанец более чем в шесть раз богаче среднего перуанца.]
Но самым наглядным контрпримером к гипотезе Даймонда служит история Ближнего Востока. Именно здесь произошла неолитическая революция, возникли первые города-государства, в эпоху европейских Темных веков существовали высокоразвитые Византия и Халифат. Какие географические факторы могли привести к тому, что Промышленная революция обошла Ближний Восток стороной? Асемоглу и Робинсон справедливо заключают, что "нам нужна другая, более лучшая теория".
Что не так с культурой?
Вебер, Ландес и отчасти МакКлоски полагают, что "культура объясняет почти все". Но так ли это на самом деле? Протестантские Голландия и Англия достигли выдающихся экономических успехов; но Южная Корея и Сингапур повторили их в 20 веке без какой-либо поддержки "протестантской этики". Эмигранты с европейской культурой, заселившие Северную Америку, создали там богатейшие США и Канаду; но точно такие же европейцы, переехавшие в Аргентину и Уругвай, оказались в конечном счете в странах третьего мира. Наконец, какая новая культура вдруг образовалась в Китае в середине 70-х, дав начало самому выдающемуся экономическому росту 20-го века?
Рис. 5 - "европейское" чудо в Китае.
На самом деле, в 1976 году умер Председатель Мао, и этот фактор разом отодвинул всю тысячелетнюю "культуру бедности" на второй план (идея графика позаимствована в [Jones, Olken, 2005]). Культурная гипотеза, вслед за географической, не выдерживает критики, особенно в части "экономических чудес" Китая и Юго-Восточной Азии. Нам все еще нужна более лучшая теория.
Виноваты ли правители?
Гипотеза "невежества" заключатся в том, что бедные страны бедны, поскольку не знают (в лице своих политиков и экономистов), как быть богатыми. Причем "не знают" в самом прямом смысле: если советники из МВФ научат правителей уму-разуму, то их страна моментально разбогатеет. Для русскоязычного читателя одного упоминания МВФ достаточно, чтобы закрыть вопрос с данной гипотезой (слишком большой оказалась разница между "девяностыми", когда экономическая политика в России диктовалась МВФ, и "нулевыми", когда Россия начала обходиться без этой уважаемой организации). Для остального мира Асемоглу и Робинсон приводят парочку примеров. Во-первых, историю премьер-министра Ганы Кофи Бусиа, который в 1971 году заключил экономическое соглашение с МВФ, чтобы сделать экономическую политику "менее невежественной". В состав соглашения входила девальвация национальной валюты (в которой получали жалование военные), и результатом "менее невежественной" политики стал военный переворот. Во-вторых, экономический рост в Китае - который стал результатом победы "партии реформ" внутри КПК, а вовсе не продуктом мудрых советов МВФ. "Невежество" правителей на деле оказывается мудростью - лишь та экономическая политика имеет смысл, которая позволяет сохранить политическую власть.
Экономическое процветание возможно лишь тогда, когда сохранение политической власти не требует воспроизводства нищеты. Перечисленные гипотезы не рассматривают политическое устройство общества как существенный фактор экономического развития - а потому совершенно беспомощны по отношению к реальным случаям "экономических чудес". Explaining world inequality still needs economics to understand how different types of policies and social arrangements affect economic incentives and behavior [Acemoglu, Robinson, 2012, глава 2] - Для объяснение мирового неравенства экономическая наука должна разобраться, как разные типы политических и социальных отношений влияют на экономическую мотивацию и поведение, заключают авторы. "Разные типы политических и социальных отношений" - это институциональная гипотеза; именно ее дальше и развивают Асемоглу с Робинсоном.
3. Вовлекающие институты
Рассуждая о влиянии политических режимов на экономическое развитие стран, невозможно удержаться от хрестоматийного примера - Северной и Южной Кореи:
Рис. 6 - разница в экономическом развитии видна даже из космоса, но только ночью.
Рисунок скопирован из книги Асемоглу-Робинсона, ссылка ведет на сайт НАСА с современной картой ночной освещенности Земли. В 1945 году Корея была разделена на две страны, с совершенно разными политическими и экономическими режимами. Результат спустя полвека оказался настолько наглядным, что картинка эта стала своего рода "визитной карточкой" институциональной экономики.
Асемоглу и Робинсон так формулируют свою версию институциональной гипотезы:
Countries differ in their economic success because of their different institutions, the rules influencing how the economy works, and the incentives that motivate people [Acemoglu, Robinson, 2012, глава 3]
[Страны различаются по своим экономическим успехам по причине различий их институтов, то есть правил, влиящих на работу экономики, и стимулов, мотивирующих население к экономической активности]
По сравнению с предыдущими версиями институционализма (Олсон, Норт) мы видим особый акцент на мотивации населения. Институты могут мотивировать что-то делать - а могут "бить дубинкой по башке" и требовать "дома сидеть". Ранее мы рассматривали (первая часть настоящего текста, предисловие к этой части) только "запрещающие" институты; теперь же пришла очередь "мотивирующих". Таким институтам Асемоглу и Робинсон посвящают большую часть своей книги, называя их inclusive - "вовлекающими":
Inclusive economic institutions, such as those in South Korea or in the United States, are those that allow and encourage participation by the great mass of people in economic activities that make best use of their talents and skills and that enable individuals to make the choices they wish. To be inclusive, economic institutions must feature secure private property, an unbiased system of law, and a provision of public services that provides a level playing field in which people can exchange and contract; it also must permit the entry of new businesses and allow people to choose their careers. [Acemoglu, Robinson, 2012, глава 3]
[Вовлекающие экономические институты, такие как в Южной Корее или в США, это те, которые разрешают и поощряют участие множества людей в экономической деятельности, позволяющей наилучшим образом использовать их таланты и способности, и которые дают возможность индивидуумам принимать самостоятельные решения. Чтобы быть вовлекающими, экономические институты должны обладать такими чертами, как защита частной собственности, непредвзятая судебная система и наличие общедоступных служб, обеспечивающих единые правила игры, по которым люди могут обмениваться товарами и заключать сделки; они также должны разрешать вход в новый бизнес и позволять людям свободно выбирать профессию]
Вовлекающие институты - это не просто "биржи и кредит" Броделя (которые существовали повсеместно - но только для своих). Но это и не "открытый доступ" в элиту, как у Норта-Уоллиса-Вайнгаста - речь идет о правилах игры для всех, без каких-либо предварительных условий. Асемоглу и Робинсон приводят пример Барбадоса, где сделки по купле-продаже рабов между плантаторами были очень хорошо защищены законом, а суды, разбирающие конфликты между этими же плантаторами, совершенно непредвзяты. Вот только маленькая загвоздка - две трети населения Барбадоса составляли рабы, лишенные всяческих прав. Конечно же, плантаторам вполне хватало доходов от их эксплуатации, и совсем ни к чему была Промышленная революция.
Вовлекающие институты, по утверждению авторов, порождают экономический рост через два фактора: технологии и образование. И то, и другое имеет смысл лишь при условии, что их результатами можно будет воспользоваться - то есть менее технологически развитые конкуренты и менее образованные работники не смогут помешать Вам получить конкурентное преимущество.
Кто же защитит умников и изобретателей от их менее сообразительных, но куда более многочисленных сограждан? Никто иной, как сама власть, однажды переставшая отбирать у своих подданных последнее и вдруг занявшаяся обеспечением равных правил игры. Действовать столь странным образом правящие круги могут по двум причинам: 1) в силу личных симпатий верховного правителя-реформатора к определенным порядкам (подсмотренным чаще всего на пресловутом Западе), 2) в силу особого устройства самой власти, которое авторы называют вовлекающими политическими институтами. Коллективные органы руководства (всевозможные парламенты и советы), разделение законодательной, судебной и исполнительной ветвей власти, существование нескольких сменяющих друг друга у власти группировок, ни одна из которых не пытается уничтожить другую - все эти набившие оскомину русскоязычному читателю признаки собраны у Асемоглу-Робинсона под одним названием "плюрализм", означающий широкое участие разнообразных субъектов в политической власти.
Авторы так изобразили взаимодействие политических и экономических институтов:
Рис. 7 - взаимодействие политики и экономики [перевод с Acemoglu, 2011, слайд 8]
Сочетание однотипной экономики и политики устойчиво, сочетание разнотипных - чревато изменениями. Вовлекающие институты под властью диктатора-реформатора могут запросто испариться с его смертью, вовлекающие политические институты в условиях монополизации экономики каким-нибудь наркокартелем перестают работать. Но в некоторых случаях возможны и обратные процессы: вовлекающие политические институты обеспечивают изменение экономических в ту же сторону, и тогда (по мнению авторов) свершается экономическое чудо.
Итак, фактор Х назван: это вовлекающие институты (сначала политические, потом экономические). Осталось объяснить, как же эти институты появились (причем именно в Европе и именно в 19 веке), и где можно их прикупить для обеспечения экономического чуда в какой-нибудь отдельно взятой стране.