Волшебство Эллады
Ладно, попробую про мифы и волшебство. Возводить систему понятий с тонкими артикуляциями я пока не стану, до этого ещё далеко. И кроме того, одно дело читать Леви-Стросса, семиотиков или Лосева с Кассирером, а совсем другое дело - самому. Тут пупок недолго надорвать. Поэтому пока лишь импрессионистически, alla prima, намечу свои интуиции и помогающие им образы. А говорить я буду про античные мифы и античное волшебство. Это совершенно конкретные вещи. Но живут они в странных местах. «Их родина - дремучий лес Тайгета, их пища - время, медуница, мята». Нечто становится доступным лишь в определённых позициях восприятия. И уж тем более для понимания требуется то расположение ума, что достигается лишь на путях открытости миру. Я не могу похвастать, что мне всё ясно с опытом радости. Но понять очень хочется. Так как же пчёлы Персефоны мёд превратили в солнце?
Боги Эллады деятельны. Они делают. Божья работа названа Аристотелем энергейей. Это дословно «деятельность» и есть - ἐνέργεια. И кроме того, энергейя есть «развёрнутая мощь, реализованная сила, вышедшая из потенции в актуальность». Боги делают вещи. Но и сам эллинский космос есть агальма демиурга, его ритуальное тело. Это, конечно, пантеизм. Но все эти школьные термины - пантеизм, анимизм, гилозоизм, хоть и верны, но уводят сознание в сторону псевдопонимания - они суть дурацкие бирки на пыльных полках чужих мыслей.
Так вот, пантеизм, пусть пока будет. Люди живут внутри бога. Или богини, тут как посмотреть. Поэтому боги не творят вещи ex nihilo. Боги буквально порождают вещи. Боги зачинают вещи в священном браке с богинями и смертными девами. Вещи появляются от брака Хтонии и Заса.
Но, однако, Атман-Брахман - это не про эллинов. У Парменида махавакья была, а у нормальных чуваков не было. Античный космос не слипается в ПервоЕдиное, он разъят. Демиург сочетается в иерогамии с вечной хорой - с самой простираемостью. Она примордиальная носительница диссипации. Диониса разрывают титаны. Но только благодаря этому параклазу возможны отдельные вещи.
Ферекид Сиросский говорил, что Зас-Зевс дарит Хтонии свадебный подарок - покрывало, на котором выткан весь мир. После этого Хтония становится Геей. Чистое пространство, бездна материи в браке с богом превращается в светоносный простор. Появляются два качества: от хоры - равномерность-рядность, а от отца - светимость. Равномерная, мерцающая, золотистая светимость свободного мира вещей.
Такой взгляд позволяет смотреть на сущее не только через оптику платоников с их иерархиями, но и через архе и стихийоны ионийцев-досократиков. Как это возможно прекрасно показал Гастон Башляр, философ совершенно исключительный. Как можно чувствовать и мыслить водой? Что такое Стимфалийское болото? Что происходит от смешения стихий огня и воды? Что такое активное воображение воды? Недаром на Башляра с уважением ссылался Евгений Головин, последователь Влажного Пути.
Далее. Поскольку вещи - дети богов, то они, вещи, становятся симболонами. Символ радикально отличается от аллегории. Аллегористы тоже были среди античных философов, работавших с мифологией, но они чушь писали. Это всё слабо очень. Что такое символ адекватно поняли поздние неоплатоники - Ямвлих, Прокл, Дамаский и ещё некоторые. Именно они на закате языческой античности вернули мысли эллинскую мифологию без утраты аутентичности. Неоплатоники-теурги сознательно и почтительно оперировали мифемами Гомера, Гесиода, Орфея, этих древнегреческих богословов. Старые народные культы и мистерии получили у поздних неоплатоников философское осмысление. Неоплатоники суть экзегеты эллинского язычества. И, будучи теургами-телестами, они и сами продолжали практиковать культы богов с жертвами, молитвами, ритуалами и прочим религиозным хозяйством.
Различие между символом и аллегорией замечательно описал в своё время Алексей Фёдрыч Лосев. Скажу несколько слов о нём. Помню, в нулевых бонтонно было ругать Лосева. Ну как ругать… рожу кривить. Дескать, мощный старик, но пора его в архив. Какая может быть символология, когда плывущее Означающее и новая французская философия? Так уже не носят. Все как с писаной торбой таскались с постмодерном, с Бодрийяром-шмодрийяром и осторожненько подступались к Лакану. Ну как все… те, кто модничал и гнался за актуальностью. И в принципе правильно делали. Надо было нагонять и осваивать современную западную философию. Не только французов, конечно, но и аналитическую философию, феноменологию и чего там ещё. Даже была изысканная мода на латинскую схоластику. Существовал устойчивый запрос вырваться из провинциальности, чтоб как в лучших домах Лондона и Филадельфии.
Кроме того, тогда же стали отмахиваться от Лосева православные богословы. И абсолютно по тем же причинам. Ну как же - у нас тут знатоки с сирийского и коптского переводят, читают редчайшие византийские манускрипты. Лосев просто устарел для современной патрологии. Но это бы ещё ладно, для развития науки устаревание - это нормально. Но Лосева обвиняли и в отходе от христианской ортодоксии и в богословском фантазировании. То есть Лосев «от еретик бо се навыкоша». К таким утверждениям надо относиться спокойно. Это не пейоратив, а простая фиксация позиции.
Но прошло время, и оно всё расставило по своим местам. Ну или начало расставлять. Можно как угодно относиться к Лосеву, но вот что несомненно, во всяком случае для меня. Лосев - последовательный продолжатель огромной законорожденной традиции. При погружении в изучение неоплатонизма, становится очевидным что он никуда не делся, даже после запрета язычества. Он целыми структурными кусками ушёл в христианство. И я говорю не о трюизмах из учебников по истории философии. Речь не просто о том, что языческий неоплатонизм повлиял на т.н. христианский неоплатонизм, не о том, что все эти поздние античные интеллектуалы - политеисты и христиане - вместе учились, тусовались и чтили Платона. И я не о византийских салонных умниках, навроде Пселла и Плифона. Я имею в виду, что в христианство ушла именно теургия с её магизмом. И не абы куда в маргиналии, а к самым что ни на есть авторитетнейшим авторам - к Псевдо-Дионисию Ареопагиту и преп. Максиму Исповеднику. Была заимствована концептуальная, структурная «архитектура» и даже сами рабочие термины позднего языческого, магического неоплатонизма: «теургия», «симболон», «синфема», «золотая цепь», «восхождение/нисхождение» и т.д. Сейчас об этом уже написано достаточно академических исследований, не стану останавливаться на этом подробно.
Но вообще важно понимать вот что. Христианство есть античный мистериальный культ. И несмотря на свою конфессиональную специфику, тотальность и эксклюзивизм, христианство структурно родственно античным культам, прежде всего мистериальным. И я вовсе не о пошлом редукционизме в духе почившей мифологической школы и булгаковского Берлиоза. Просто вдумайтесь в это: живая античная религиозная традиция непрерывно существует до наших дней. Ладно, это тема огромная, не буду пока её трогать. Скажу лишь, что христианство - это религия, образованная вокруг Таинства (μυστήριον) - Евхаристии. В этом всё дело.
В Средние века в Византии, во времена исихастских споров, у св. Григория Паламы и его сторонников интересующая нас структура получила наконец-то чёткую формулировку: «Энергия Божия есть сам Бог. Но Бог не есть Его энергия и не есть энергия вообще».
Так вот. Как известно, русские ономатодоксы считали имяславие прямым продолжением паламистского исихазма и его учения об энергиях Божьих. Лосев, вслед за своим учителем Павлом Флоренским, сформулировал кредо имяславия предельно ясно в духе исихазма: «Имя Божие есть сам Бог. Но Бог не есть своё Имя и не имя вообще». А в «Диалектике мифа» Лосев идёт ещё дальше и без обиняков утверждает: «Миф есть развёрнутое магическое имя». Это, конечно, всё скандально. Такая картина мира по ту сторону современных концептов о плывущем Означающем, обязанных своим происхождением Фердинанду де Соссюру. Учение Лосева архаично.
Кроме прочего, у Лосева есть своя классификация знака. Она-то нас и будет интересовать. По Лосеву, всё многообразие знаковых отношений можно свести к трём понятиям: схема, аллегория, символ. Если очень грубо, то суть в следующем. Схема представляет собой недостаточное явление сущности. Поэтому форма схемы обеднена, голый костяк. Аллегория представляет собой смещение сущности по отношению к явлению. Форма обладает переносным значением. Сюда можно смело относить большинство тропов - метафору, метонимию и т.д. А символ есть равновесие сущности и явления. Сущность полностью воплощена в форму, полностью явлена. Поэтому, как совершенно справедливо замечает сам Лосев, с христианской точки зрения, настоящий символ, в строгом смысле этого слова, в истории был один-единственный - это Иисус Христос, Сын Божий.
Конечно, для христиан в такой оптике эллины-пантеисты суть идолопоклонники. Вот красивое дерево, в нём живёт дриада. Вот статуя богини, лучше её на ночь приковать, а то убежит. Вот палладиум, а вот пуп Земли. У эллинов-политеистов кругом сплошные символы-симболоны. Космос - это живая статуя демиурга. Вещи мира сущностно причастны божественному. Даже у Платона с его мифом о пещере. Несмотря на то, что его мысль в значительной мере инспирирована элеатскими настроениями, всё же именно он в «Тимее» признавал вещи результатом брака демиурга и хоры. А Аристотель для нашей темы так вообще просто батька, отец родной.
Есть ещё одна важная тема, которую надо рассмотреть. Тема фаллоцентризма. Лосев в «Очерках античного символизма и мифологии», ругая платоновскую педерастию, очень прикольно, как он всегда умел, описал свою интерпретацию эллинского пра-мифа. По Лосеву, платоновская онтология сводится к образу огромного, освещённого Солнцем, фаллоса, каковой есть одновременно полубог Эрос и… мнэ-э… бес. Не могу отказать себе в удовольствии цитирования такой шикарной штуки:
[Оказывается, для Платона весь мир, космос есть не что иное, как огромный фаллос, огромный Эрос, в котором вечное и временное соединено в одном прекрасном существе, вечно стремящемся. <…> Если мы вывели - в качестве пра-мифа для Платона - Эроса как хитрого диалектика и риторика, то сейчас мы можем с полной уверенностью сказать, что вся эта диалектика и риторика имеет единственную цель - осознать (а след., и насадить) чисто дионисийский, вакхический разгул, узаконить кровавое и жестокое радение как норму жизни, человеческой и космической. Эрос оказывается соблазнителем на оргийные исступления. <…> Не старый ли это знакомый? Не дух ли соблазна, прельщения, уловляющий всех красотою и телесными чарами? "Милостив, ласков... отец наслаждения, нежности, неги, прелести, любовного стремления, вожделения; ...в труде, в страхе, в тоске, в речи - рулевой, вестовой, рядовой; наилучший спаситель, всех богов и людей краса, вождь прекраснейший и наилучший" (197е). Позвольте, да это сам дьявол, бес. Дьявол и есть.]
Понятно, что для православного христианина и монаха Лосева, все эти дионисийские экстазы суть прелесть духовная и блуд. Но меня интересуют не инвективы Лосева, а ухваченная им, задолго до всякого Деррида, тема фаллоцентризма. Интуиция и проблема явно законные. В самом деле, когда в мифах бог или богиня хочет показать свой истинный облик, то формульным выражением теофании является увеличение божества в размерах и фотизма - яркий свет. Обычно божество, сияя и вырастая на глазах смертного, упирается головой в притолоку (но скорей всего, это, всё-таки, не притолока, а балка перекрытия, надо как-нибудь глянуть в древнегреческие оригиналы). И смертный, разумеется, тут же падает ниц, а то и без чувств. То есть некто божественный, телесно-духовный заполняет собой пространство. Это зримо господское и телесное присутствие. Но дело в том, что боги делают не просто фаллическую Вещь, которая настырно маячит. Боги делают вещи. Их много. И богов много и вещей много, всего много. Эллинский космос - это мир изобилия и щедрости.
Вещи организованы в особые хронотопы. Боги делают сюжеты. Боги делают мифы и ритуалы. Ритуальный миф, мифический ритуал. Пластичные вещи представляют собой терминусы - межевые камни. Вещи образовывают перибол - ограду сакрального пространства теменоса и саму архитектуру храма, в наосе которого стоит статуя божества. Сама агальма тоже полая. Вселенная разъята и стянута в выделенные пространства сюжетов. Средним членом-метаксю, связывающим Небо и Землю, выступает не статуя, не вещь, не символ, а собрание вещей, статуй и символов. Архитектурный ордер - вот эмблема древнегреческой культуры. Социальным аналогом такой собранности, стянутости вместе одной сюжетной судьбой является древнегреческая демократия. Агора пуста в центре, храмы и статуи располагаются по её периметру. А в центре - экклесия граждан, которые судят, рядят, ссорятся, мирятся.
Каждый миф завершён в себе - совершён. Но, тем не менее, от каждой мифической истории тянутся тонкие нити к другим мифам. Каждый герой - чей-то родственник и ксен. Структурное родство разных сюжетов, часто неочевидное, превращает древнегреческую мифологию в аналог карты Эллады. В долинах между гор раскиданы полисы, между ними хтонические дебри, попробуй ещё дойди. Будешь пробираться, как Тесей из Трезена в Афины через Истмийский перешеек. Тут тебе и разбойники, и великаны и какие хочешь приключения. А островные государства Эгеиды разделяет бурная таласса, попробуй ещё доплыви. Такого насмотришься, что в любой миф поверишь.
Несмотря на то, что Зевс - Панкрат, Корифей, Басилей, то есть Зевс - Владыка, у него есть ещё три десятка имён-эпиклез. И все они о сюжетном разнообразии. В некоторых мифах и Аид - Другой Зевс. Всё сдвигается, превращается, одно порождает другое.
И ещё один важный момент. Бог женится на хтонической богине. Можно и наоборот: Зевс Хтоний вступает в связь с богиней-жизнеподательницей. Может быть соитие бога и смертной девушки. И даже наоборот, как в мифе об Афродите и Анхисе. Не столько важны элементы и персоналии, сколько структурно-функциональные связи. Это брак жизни и смерти. Связь божественного и хтонического. Плодом их связи становится двуприродное дитя - полубог. Он в прямом смысле персонифицированная связь между двумя мирами. Символ это не бог. Это герой. Связующий средний член даймоничен. Дионис Второй - полубог. Бог Дионис - точка притяжения всякого полубога. Недаром самым популярным персонажем Эллады был Геракл, он даже присутствует в Элевсинском мифе. Геракл - герой апофеоза. Эллинский миф - это завершённый сюжет о героях.
Миф - развёрнутое магическое имя. Сияние божественного, растворённое в героическом мифе, имеет выраженную нарративную сторону. Эпиклезность мифа-ритуала, обращённого к богам, которые делают тот же миф-вещь, имеет своим результатом славу. Герой - носитель славы. Это та самая слава Эллады - докса, клеос, которая служила предметом заботы и вопрошания любого эллина. Достойна ли твоя жизнь славы, спартиат-гераклид? Сложат ли о тебе, фиванец, героический миф, пусть даже такой, как о жизни и смерти Эдипа-тирана? Поставят ли твою статую в посмертном наиске, афинянин? Возьмут ли тебя Дионис и Персефона в свою мистериальную историю? Превратишь ли ты мёд в солнце?
Слава - это фотизма. Но свет этот полубожественный. Это прорывающийся наружу внутренний свет телесных вещей, освещающий простор мира. Эллинские вещи мерцают. Мерный золотистый свет и есть поэтичное волшебство Эллады. Да, не превозмочь в дремучей жизни страха. Но этот свет на радость.
Боги Эллады деятельны. Они делают. Божья работа названа Аристотелем энергейей. Это дословно «деятельность» и есть - ἐνέργεια. И кроме того, энергейя есть «развёрнутая мощь, реализованная сила, вышедшая из потенции в актуальность». Боги делают вещи. Но и сам эллинский космос есть агальма демиурга, его ритуальное тело. Это, конечно, пантеизм. Но все эти школьные термины - пантеизм, анимизм, гилозоизм, хоть и верны, но уводят сознание в сторону псевдопонимания - они суть дурацкие бирки на пыльных полках чужих мыслей.
Так вот, пантеизм, пусть пока будет. Люди живут внутри бога. Или богини, тут как посмотреть. Поэтому боги не творят вещи ex nihilo. Боги буквально порождают вещи. Боги зачинают вещи в священном браке с богинями и смертными девами. Вещи появляются от брака Хтонии и Заса.
Но, однако, Атман-Брахман - это не про эллинов. У Парменида махавакья была, а у нормальных чуваков не было. Античный космос не слипается в ПервоЕдиное, он разъят. Демиург сочетается в иерогамии с вечной хорой - с самой простираемостью. Она примордиальная носительница диссипации. Диониса разрывают титаны. Но только благодаря этому параклазу возможны отдельные вещи.
Ферекид Сиросский говорил, что Зас-Зевс дарит Хтонии свадебный подарок - покрывало, на котором выткан весь мир. После этого Хтония становится Геей. Чистое пространство, бездна материи в браке с богом превращается в светоносный простор. Появляются два качества: от хоры - равномерность-рядность, а от отца - светимость. Равномерная, мерцающая, золотистая светимость свободного мира вещей.
Такой взгляд позволяет смотреть на сущее не только через оптику платоников с их иерархиями, но и через архе и стихийоны ионийцев-досократиков. Как это возможно прекрасно показал Гастон Башляр, философ совершенно исключительный. Как можно чувствовать и мыслить водой? Что такое Стимфалийское болото? Что происходит от смешения стихий огня и воды? Что такое активное воображение воды? Недаром на Башляра с уважением ссылался Евгений Головин, последователь Влажного Пути.
Далее. Поскольку вещи - дети богов, то они, вещи, становятся симболонами. Символ радикально отличается от аллегории. Аллегористы тоже были среди античных философов, работавших с мифологией, но они чушь писали. Это всё слабо очень. Что такое символ адекватно поняли поздние неоплатоники - Ямвлих, Прокл, Дамаский и ещё некоторые. Именно они на закате языческой античности вернули мысли эллинскую мифологию без утраты аутентичности. Неоплатоники-теурги сознательно и почтительно оперировали мифемами Гомера, Гесиода, Орфея, этих древнегреческих богословов. Старые народные культы и мистерии получили у поздних неоплатоников философское осмысление. Неоплатоники суть экзегеты эллинского язычества. И, будучи теургами-телестами, они и сами продолжали практиковать культы богов с жертвами, молитвами, ритуалами и прочим религиозным хозяйством.
Различие между символом и аллегорией замечательно описал в своё время Алексей Фёдрыч Лосев. Скажу несколько слов о нём. Помню, в нулевых бонтонно было ругать Лосева. Ну как ругать… рожу кривить. Дескать, мощный старик, но пора его в архив. Какая может быть символология, когда плывущее Означающее и новая французская философия? Так уже не носят. Все как с писаной торбой таскались с постмодерном, с Бодрийяром-шмодрийяром и осторожненько подступались к Лакану. Ну как все… те, кто модничал и гнался за актуальностью. И в принципе правильно делали. Надо было нагонять и осваивать современную западную философию. Не только французов, конечно, но и аналитическую философию, феноменологию и чего там ещё. Даже была изысканная мода на латинскую схоластику. Существовал устойчивый запрос вырваться из провинциальности, чтоб как в лучших домах Лондона и Филадельфии.
Кроме того, тогда же стали отмахиваться от Лосева православные богословы. И абсолютно по тем же причинам. Ну как же - у нас тут знатоки с сирийского и коптского переводят, читают редчайшие византийские манускрипты. Лосев просто устарел для современной патрологии. Но это бы ещё ладно, для развития науки устаревание - это нормально. Но Лосева обвиняли и в отходе от христианской ортодоксии и в богословском фантазировании. То есть Лосев «от еретик бо се навыкоша». К таким утверждениям надо относиться спокойно. Это не пейоратив, а простая фиксация позиции.
Но прошло время, и оно всё расставило по своим местам. Ну или начало расставлять. Можно как угодно относиться к Лосеву, но вот что несомненно, во всяком случае для меня. Лосев - последовательный продолжатель огромной законорожденной традиции. При погружении в изучение неоплатонизма, становится очевидным что он никуда не делся, даже после запрета язычества. Он целыми структурными кусками ушёл в христианство. И я говорю не о трюизмах из учебников по истории философии. Речь не просто о том, что языческий неоплатонизм повлиял на т.н. христианский неоплатонизм, не о том, что все эти поздние античные интеллектуалы - политеисты и христиане - вместе учились, тусовались и чтили Платона. И я не о византийских салонных умниках, навроде Пселла и Плифона. Я имею в виду, что в христианство ушла именно теургия с её магизмом. И не абы куда в маргиналии, а к самым что ни на есть авторитетнейшим авторам - к Псевдо-Дионисию Ареопагиту и преп. Максиму Исповеднику. Была заимствована концептуальная, структурная «архитектура» и даже сами рабочие термины позднего языческого, магического неоплатонизма: «теургия», «симболон», «синфема», «золотая цепь», «восхождение/нисхождение» и т.д. Сейчас об этом уже написано достаточно академических исследований, не стану останавливаться на этом подробно.
Но вообще важно понимать вот что. Христианство есть античный мистериальный культ. И несмотря на свою конфессиональную специфику, тотальность и эксклюзивизм, христианство структурно родственно античным культам, прежде всего мистериальным. И я вовсе не о пошлом редукционизме в духе почившей мифологической школы и булгаковского Берлиоза. Просто вдумайтесь в это: живая античная религиозная традиция непрерывно существует до наших дней. Ладно, это тема огромная, не буду пока её трогать. Скажу лишь, что христианство - это религия, образованная вокруг Таинства (μυστήριον) - Евхаристии. В этом всё дело.
В Средние века в Византии, во времена исихастских споров, у св. Григория Паламы и его сторонников интересующая нас структура получила наконец-то чёткую формулировку: «Энергия Божия есть сам Бог. Но Бог не есть Его энергия и не есть энергия вообще».
Так вот. Как известно, русские ономатодоксы считали имяславие прямым продолжением паламистского исихазма и его учения об энергиях Божьих. Лосев, вслед за своим учителем Павлом Флоренским, сформулировал кредо имяславия предельно ясно в духе исихазма: «Имя Божие есть сам Бог. Но Бог не есть своё Имя и не имя вообще». А в «Диалектике мифа» Лосев идёт ещё дальше и без обиняков утверждает: «Миф есть развёрнутое магическое имя». Это, конечно, всё скандально. Такая картина мира по ту сторону современных концептов о плывущем Означающем, обязанных своим происхождением Фердинанду де Соссюру. Учение Лосева архаично.
Кроме прочего, у Лосева есть своя классификация знака. Она-то нас и будет интересовать. По Лосеву, всё многообразие знаковых отношений можно свести к трём понятиям: схема, аллегория, символ. Если очень грубо, то суть в следующем. Схема представляет собой недостаточное явление сущности. Поэтому форма схемы обеднена, голый костяк. Аллегория представляет собой смещение сущности по отношению к явлению. Форма обладает переносным значением. Сюда можно смело относить большинство тропов - метафору, метонимию и т.д. А символ есть равновесие сущности и явления. Сущность полностью воплощена в форму, полностью явлена. Поэтому, как совершенно справедливо замечает сам Лосев, с христианской точки зрения, настоящий символ, в строгом смысле этого слова, в истории был один-единственный - это Иисус Христос, Сын Божий.
Конечно, для христиан в такой оптике эллины-пантеисты суть идолопоклонники. Вот красивое дерево, в нём живёт дриада. Вот статуя богини, лучше её на ночь приковать, а то убежит. Вот палладиум, а вот пуп Земли. У эллинов-политеистов кругом сплошные символы-симболоны. Космос - это живая статуя демиурга. Вещи мира сущностно причастны божественному. Даже у Платона с его мифом о пещере. Несмотря на то, что его мысль в значительной мере инспирирована элеатскими настроениями, всё же именно он в «Тимее» признавал вещи результатом брака демиурга и хоры. А Аристотель для нашей темы так вообще просто батька, отец родной.
Есть ещё одна важная тема, которую надо рассмотреть. Тема фаллоцентризма. Лосев в «Очерках античного символизма и мифологии», ругая платоновскую педерастию, очень прикольно, как он всегда умел, описал свою интерпретацию эллинского пра-мифа. По Лосеву, платоновская онтология сводится к образу огромного, освещённого Солнцем, фаллоса, каковой есть одновременно полубог Эрос и… мнэ-э… бес. Не могу отказать себе в удовольствии цитирования такой шикарной штуки:
[Оказывается, для Платона весь мир, космос есть не что иное, как огромный фаллос, огромный Эрос, в котором вечное и временное соединено в одном прекрасном существе, вечно стремящемся. <…> Если мы вывели - в качестве пра-мифа для Платона - Эроса как хитрого диалектика и риторика, то сейчас мы можем с полной уверенностью сказать, что вся эта диалектика и риторика имеет единственную цель - осознать (а след., и насадить) чисто дионисийский, вакхический разгул, узаконить кровавое и жестокое радение как норму жизни, человеческой и космической. Эрос оказывается соблазнителем на оргийные исступления. <…> Не старый ли это знакомый? Не дух ли соблазна, прельщения, уловляющий всех красотою и телесными чарами? "Милостив, ласков... отец наслаждения, нежности, неги, прелести, любовного стремления, вожделения; ...в труде, в страхе, в тоске, в речи - рулевой, вестовой, рядовой; наилучший спаситель, всех богов и людей краса, вождь прекраснейший и наилучший" (197е). Позвольте, да это сам дьявол, бес. Дьявол и есть.]
Понятно, что для православного христианина и монаха Лосева, все эти дионисийские экстазы суть прелесть духовная и блуд. Но меня интересуют не инвективы Лосева, а ухваченная им, задолго до всякого Деррида, тема фаллоцентризма. Интуиция и проблема явно законные. В самом деле, когда в мифах бог или богиня хочет показать свой истинный облик, то формульным выражением теофании является увеличение божества в размерах и фотизма - яркий свет. Обычно божество, сияя и вырастая на глазах смертного, упирается головой в притолоку (но скорей всего, это, всё-таки, не притолока, а балка перекрытия, надо как-нибудь глянуть в древнегреческие оригиналы). И смертный, разумеется, тут же падает ниц, а то и без чувств. То есть некто божественный, телесно-духовный заполняет собой пространство. Это зримо господское и телесное присутствие. Но дело в том, что боги делают не просто фаллическую Вещь, которая настырно маячит. Боги делают вещи. Их много. И богов много и вещей много, всего много. Эллинский космос - это мир изобилия и щедрости.
Вещи организованы в особые хронотопы. Боги делают сюжеты. Боги делают мифы и ритуалы. Ритуальный миф, мифический ритуал. Пластичные вещи представляют собой терминусы - межевые камни. Вещи образовывают перибол - ограду сакрального пространства теменоса и саму архитектуру храма, в наосе которого стоит статуя божества. Сама агальма тоже полая. Вселенная разъята и стянута в выделенные пространства сюжетов. Средним членом-метаксю, связывающим Небо и Землю, выступает не статуя, не вещь, не символ, а собрание вещей, статуй и символов. Архитектурный ордер - вот эмблема древнегреческой культуры. Социальным аналогом такой собранности, стянутости вместе одной сюжетной судьбой является древнегреческая демократия. Агора пуста в центре, храмы и статуи располагаются по её периметру. А в центре - экклесия граждан, которые судят, рядят, ссорятся, мирятся.
Каждый миф завершён в себе - совершён. Но, тем не менее, от каждой мифической истории тянутся тонкие нити к другим мифам. Каждый герой - чей-то родственник и ксен. Структурное родство разных сюжетов, часто неочевидное, превращает древнегреческую мифологию в аналог карты Эллады. В долинах между гор раскиданы полисы, между ними хтонические дебри, попробуй ещё дойди. Будешь пробираться, как Тесей из Трезена в Афины через Истмийский перешеек. Тут тебе и разбойники, и великаны и какие хочешь приключения. А островные государства Эгеиды разделяет бурная таласса, попробуй ещё доплыви. Такого насмотришься, что в любой миф поверишь.
Несмотря на то, что Зевс - Панкрат, Корифей, Басилей, то есть Зевс - Владыка, у него есть ещё три десятка имён-эпиклез. И все они о сюжетном разнообразии. В некоторых мифах и Аид - Другой Зевс. Всё сдвигается, превращается, одно порождает другое.
И ещё один важный момент. Бог женится на хтонической богине. Можно и наоборот: Зевс Хтоний вступает в связь с богиней-жизнеподательницей. Может быть соитие бога и смертной девушки. И даже наоборот, как в мифе об Афродите и Анхисе. Не столько важны элементы и персоналии, сколько структурно-функциональные связи. Это брак жизни и смерти. Связь божественного и хтонического. Плодом их связи становится двуприродное дитя - полубог. Он в прямом смысле персонифицированная связь между двумя мирами. Символ это не бог. Это герой. Связующий средний член даймоничен. Дионис Второй - полубог. Бог Дионис - точка притяжения всякого полубога. Недаром самым популярным персонажем Эллады был Геракл, он даже присутствует в Элевсинском мифе. Геракл - герой апофеоза. Эллинский миф - это завершённый сюжет о героях.
Миф - развёрнутое магическое имя. Сияние божественного, растворённое в героическом мифе, имеет выраженную нарративную сторону. Эпиклезность мифа-ритуала, обращённого к богам, которые делают тот же миф-вещь, имеет своим результатом славу. Герой - носитель славы. Это та самая слава Эллады - докса, клеос, которая служила предметом заботы и вопрошания любого эллина. Достойна ли твоя жизнь славы, спартиат-гераклид? Сложат ли о тебе, фиванец, героический миф, пусть даже такой, как о жизни и смерти Эдипа-тирана? Поставят ли твою статую в посмертном наиске, афинянин? Возьмут ли тебя Дионис и Персефона в свою мистериальную историю? Превратишь ли ты мёд в солнце?
Слава - это фотизма. Но свет этот полубожественный. Это прорывающийся наружу внутренний свет телесных вещей, освещающий простор мира. Эллинские вещи мерцают. Мерный золотистый свет и есть поэтичное волшебство Эллады. Да, не превозмочь в дремучей жизни страха. Но этот свет на радость.