ДЕСАНТНИКИ. Часть 2. Кировабад. Глава II. Учения
Дорогие друзья!
Размещаю новую главу своих воспоминаний о службе в ВДВ - Часть 2. Кировабад. Глава II. Учения.
Фото моего армейского альбома.
Воспоминания об армии
Посвящается моему другу гвардии старшине ВДВ
Константину Борисовичу Павлóвичу
Часть 2. Кировабад
Глава II. Учения
Учения Самое тяжёлое на службе в армии - это были учения. Учения бывают ротные, батальонные, полковые, дивизионные и армейские. На самом деле, тяжёлые все, но ответственность и, собственно говоря, подготовка к разному уровню учений, конечно же, различная.
Батальонные и ротные проходили довольно часто, не всегда они сопровождались прыжками, но там всё было привычно: "сопка наша - сопка ваша - ура!" - вот и все дела. Но, когда проводились учения полкового уровня либо дивизионного, либо ещё круче, армейского, - вот это серьёзно.
Сначала я хочу рассказать, как мы с Костиком на всех дивизионных учениях искали друг друга.
Дело в том, что Костика действительно сделали освобожденным комсоргом батальона, потом он даже, по-моему, стал комсоргом полка. Служба у него была полегче моей. За все полтора года службы в Кировабаде увиделись мы с ним только один раз и то издалека во время полковой комсомольской конференции.
Он, конечно, подошёл, пожал мне руку, обнялись, но больше мы так и не виделись. Зато на всех дивизионных учениях, где участвовали все полки, то есть, и Бакинский, и два наших Кировабадских и артиллерийский в Шамхоре, всегда было одинаково, как какой-то рок витал над нами. Только где-то окапывались и появлялась передышка, я, не скрою, пользуясь своим положением фактического командира (почему-то запомнилось, что практически на всех учениях Шаврина не было, а я исполнял обязанности командира взвода), оставлял взвод на командира второго отделения, а сам бежал искать Бакинский полк.
И всегда была практически одна и та же картина: высунув язык, пробежав километров 10-15, я, наконец, находил бакинцев и начинал бегать от окопа к окопу, либо от стоянки к стоянке, крича: "Не видели, где тут старший сержант Павлóвич?" И в ответ очень часто слышал: "Да нет, не знаем, куда-то побёг". И вдруг кто-то из них спрашивал:
- А ты случайно не Миронов?
- Да, Серёга Миронов.
- Так он тебя побежал искать.
И верите или нет, все учения мы так и бегали - и ни разу не увиделись: он бегал меня искал, а я бегал его искать. Всё-таки нас очень тянуло друг к другу, но, как я уже сказал, повидались всего лишь один раз на какой-то комсомольской конференции.
А вот, кстати, об окопах.
На одном из учений была такая ситуация. Мы уже суток двое бегали по горам, и была дана команда окапываться, причём, как бы наш условный противник должен был наступать из долины и мы в предгорьях должны были занять жёсткую, глухую оборону - поэтому была дана команда выкопать окопы в полный профиль. А в полный профиль - это значит в полный рост, когда ты стоишь и только голова у тебя торчит из окопа, вот такой глубины он должен быть.
Причем окоп не одиночный, а на отделение, то есть длиной метров 20, и ты, как командир, должен сделать и правильно расставить огневые точки: где у тебя пулемётчик, где гранатомётчик, где стрелки, да сделать несколько огневых запасных точек так, чтобы в любой момент боя по твоей команде пулемётчик и гранатомётчик, да и боец, если, не дай Бог, кого-то из сослуживцев "убьют", мог переместиться по траншее и занять место "убитого".
И вот, получив такую команду, я опытным взглядом, можно сказать, "профессионального" геолога, вижу, что тут местами даже коренные породы выходят, то есть, земли как таковой нет и как здесь долбить окоп в полный профиль - абсолютно непонятно. В геологии в таких случаях закладывали взрывчатку в шурфы и взрывали. Но делать нечего.
А из инструментария, кстати, у нас всего лишь сапёрная лопатка, правда, комбат где-то разжился и привёз нам пару ломов. Но опять же, это, видимо, были какие-то осенние учения 72-го года и мне до дембеля ещё год, поэтому дембеля в моем взводе считали ниже своего достоинства "пахать".
Вся надежда была на свой призыв, да на "салаг". Ну и сам не гнушался взять лом, да и лопату в руки. Вот наметил я траншею, и начали долбить. Долбили, наверное, часов шесть, уже стемнело, а утром сказали, что будет объезжать комдив с проверкой.
Место для окопа я выбрал, не скрою, из соображений дальнейшей хитрости, о которой напишу, - ровно посередине склона, над дорогой. До дороги было метров 200, а до вершины холма было метров 150. Мотивировал я для начальства это таким образом: именно с этой высоты, с одной стороны, была максимальная видимость дороги и простреливались все подходы, а, с другой стороны, можно было в случае необходимости быстро эти 200 метров пробежать для контратаки. И опят же на вершине холма мы не маячили бы на фоне неба и наши головы не служили бы отличной мишенью.
Но кроме этой, была ещё одна хитрость.
Я был реалистом и понимал, что окоп в полный профиль при всём желании и даже возможностях мы не выдолбим. В конечном итоге мы выдолбили траншею глубиной сантиметров 50. Но я приказал таскать камни и выкладывать перед окопом бруствер. Когда утром мы проснулись, приехала полевая кухня, мы подзаправились, и я стал ждать начальства.
У меня был бинокль, я вглядывался в тот отрезок дороги, который был километрах в пяти от нас, в ожидании машины. Сначала появился столбик пыли, потом из-за ближайшей гряды скал выскочили два УАЗика, я своим бойцам приказал сесть на корточки в окопе так, чтобы только головы торчали, выставить пулемёт и гранатомёт и ждать моей команды.
Весь мой расчёт был на то, что встречу я командиров у дороги, а им лень будет подниматься 200 метров в гору. У меня уже была нарисована схема расположения огневых точек, схема пристрелянных секторов, одним словом, - всё, как учили.
И вот подъезжает комдив, вместе с ним на втором УАЗике наш командир полка, комбат и мой ротный. Выходит командир дивизии (тогда это был гвардии генерал-майор Спирин), я отдаю ему честь и рапортую: "Товарищ гвардии генерал-майор, второй взвод третьей парашютно-десантной роты занял оборону в соответствии с боевым предписанием. Сектора обстрела…" - и начинаю докладывать, показывая рукой на своих бойцов, которые (хоть и не очень их было видно), я чувствовал, делают зверские рожи, чтобы вселить уверенность в командиров, что здесь враг не пройдёт.
Не успев даже доложить, где и какие у меня ориентиры и какая главная задача (а задача: не допустить прорыва противника с направления - дальше назывались населенные пункты, и потом говорилось - в каком направлении через нас мог прорваться противник), комдив оборвал меня и сказал: "Ай, да сержант, ай, да молодец!" - повернулся к офицерам: "А вы мне говорите, что невозможно в полный профиль вырыть окопы. Могут, значит, бойцы". Потом вдруг спрашивает: "А почему ты докладываешь, где командир взвода?" Ну тут ротный сказал, что командир болеет и его замещаю я, как замкомвзвода. Комдив повернулся к офицерам: "Вот вы - офицеры, а сержант и то всё сделал. Смотрите, как чётко докладывает. И бойцы у него - только одни панамы торчат. Значит, смог всё-таки, молодец!".
Я стою не жив, не мёртв, больше всего опасаясь, что тот же комбат, прекрасно понимая, что не могли мы выдолбить такой окоп, скажет: "Товарищ генерал-майор, давайте пройдём, проверим всё на месте". Но, с другой стороны, это взвод его полка, так что, если хвалят младшего командира, значит, это косвенно похвала и комполка. Объявив мне устную благодарность и попросив передать благодарность бойцам, комдив махнул им, на что мои молодцы даже не пошевельнулись, и уехал. Довольный, я подошёл к своим, сказал, что от лица командования им объявлена благодарность. Народ с удовольствием засмеялся.
Как я уже говорил, большинство всё-таки учений было с прыжками. Правила проведения учений были суровые. За несколько дней до учений (причём в какой именно день прозвучит сигнал тревоги, никто не знал, даже офицеры) мы проводили так называемую боевую укладку парашютов.
Это, значит, предстояли действительно ответственные учения.
Честно говоря, обычно, если учения крупного уровня, всё-таки офицеры догадывались, когда может быть объявлена тревога, иногда даже разрешали спать в хэбэ, в обмундировании, но оружие всегда стояло в ружпарке, то есть всё должно быть штатно.
Потом мы на платформы, которые десантируются, грузили боеприпасы, устанавливали станковые противотанковые гранатомёты (четвёртый взвод в каждом полку был взвод станковых противотанковых гранатомётов - это такая труба на колёсиках, как у пулемёта Максима, общим весом где-то килограмм под сто). Потом тщательно готовили оружие и ждали.
И вот ночью, где-то часа в два-три, когда самый сон, прибегал нарочный из штаба и докладывал дежурному по роте слово "Тревога!" И дневальный что есть мочи кричал: "Рота, подъём! Тревога!" Все вскакивали, быстро одевались (если были раздетые), бежали в ружпарк, брали автомат, противогаз, ранец десантника, лопатку сапёрную, одним словом, - полную боевую, и выбегали строиться на плац.
Причем, в каждом отделении был боец-посыльный, который по этой команде должен был бежать в дома офицерского состава (ДОС) и сообщать своему командиру роты, взвода, всем офицерам роты о том, что объявлена тревога. Обычно офицеры сами знали, но порядок был такой: обязательно нужно было бежать посыльному, который бежал тоже в полной боевой. Потом быстро выдвигались либо маршем, либо на машинах из полка, как правило, на аэродром. Кстати, норматив покидания части был тоже, не помню, сколько давалось времени, но очень быстро.
А самый главный, самый тяжёлый норматив заключался вот в чём.
Представьте себе, что идут дивизионные учения, это значит, прыгает более тысячи человек одновременно. Самолёты Ан-12-ые идут тройками, каждая последующая тройка выше предыдущей метров на сто, так, чтобы парашютисты друг другу не попадали в купол, и идут с таким коротким разрывом, что бывает момент, когда практически вся дивизия находится в воздухе, то есть первые только подлетают к земле, а у последних только-только раскрываются парашюты.
Вот такая должная быть слаженность и чёткая работа военно-транспортной авиации и десантников. Но самое главное заключалось вот в чём. Когда появлялась первая тройка и первый десантник выпрыгивал из люка, проверяющие внизу засекали время. Так вот, ровно через 40 минут, как показался первый десантник, на площадке приземления не должно было оставаться никого - ни одной единицы техники, ни одного бойца: мы все должны были уже наступать развёрнутым фронтом с соответствующей поставленной перед каждым подразделением боевой задачей. Более того, если на поле боя находили хотя бы штык-нож или какой-то магазин, подсумок, то есть, любую амуницию, я уж не говорю о каком-либо оружии или том же станковом гранатомёте или автомате, не важно, всё - дивизии ставилась двойка.
Вот такие были суровые нормативы.
И здесь самое место рассказать о своём ротном Валентине Репкине. Мы очень его уважали, и я бы даже сказал, гордились им. Вот история о том, как лейтенант Репкин стал старшим лейтенантом досрочно и получил повышение по службе - стал командиром нашей роты.
Шли дивизионные учения. Дивизия десантировалась.
Командование, в том числе из Москвы, в шатре, через специальные большие бинокли внимательно наблюдает за всем происходящим в воздухе и на земле. И вот уже практически вся дивизия на земле, цепью уходит с площадки приземления, буквально несколько последних человек сбрасывают подвесную систему, парашюты и устремляются за остальными, на ходу разбирают тяжёлое вооружение с платформ (в частности, на одной платформе укреплялось девять станковых гранатомётов). И тут наблюдающий видит платформу, на которой остался последний гранатомёт, а бойцов уже не видно, и расчёта тоже, видимо их разметало ветром и бойцы не нашли своего гранатомёта.
Комдив с ужасом понимает, что всё - это провал, это два бала. И вдруг видит: бежит какой-то боец в комбинезоне (а нужно сказать, что и офицеры, и солдаты прыгали практически в одинаковых комбинезонах и в воздухе вообще нельзя было понять, кто это - офицер или солдат), в портупее и с полевой сумкой - значит, офицер, - он бежит мимо платформы, которая находится метрах в пятистах, но тут он замечает, что на платформе стоит гранатомёт - резко поворачивает, подбегает, одним ударом ноги сбивает замки. (Обычно гранатомёт тащат трое: один боец тянет за верёвку, а двое - за специальные ручки, которые находятся с двух сторон ствола. И так втроём они катят реально небольшую пушечку). Все в шатре наблюдают, как этот офицер взваливает себе спину этот гранатомёт, бегом(!) догоняет цепь и кричит бойцам, те останавливаются, забирают у него гранатомёт и дивизия благополучно покидает площадку приземления, не оставив на ней ни одной единицы вооружения.
После двух дней учений на одном из полевых военных запасных аэродромов выстраивается дивизия - идёт подведение итогов. Начальство из Москвы благодарит за отличную выучку, говорит, что всё прошло отлично, но потом дают слово комдиву, который говорит строгим голосом: "Дивизия выступила на отлично. Вы слышали оценку командования из Москвы, но не прошло без шероховатостей." И тут он спрашивает: "Кто из офицеров тащил на себе СПГ (станково-противотанковый гранатомёт)?"
И спрашивает он таким тоном, что становится понятно - этот офицер получит нахлобучку за то, что выполнил не свою работу - ведь командир должен быть впереди и командовать, а он тащил эту пушку. И тут из рядов чётким шагом выходит молодой офицер, недавний выпускник Рязанского воздушно-десантного командного училища, и рапортует: "Лейтенант Репкин". А комдив через микрофон на весь аэродром говорит: "Отставить. Старший лейтенант Репкин".Так наш Репкин досрочно получил очередное воинское звание и был направлен к нам в роту.
О нём я ещё расскажу в двух других главках про лучшую роту по спорту и про картошку.
А сейчас хочу рассказать об эпизоде, который оставил очень глубокий след на всю мою жизнь и который очень хорошо показывает, что такое ВДВ, а может быть и объясняет, почему я так горжусь, что служил в десанте и почему для десантника действительно свят и дорог его род войск.
В нашей роте служил парень, почему-то мне кажется, что звали его, как и меня, Сергей, и даже фамилия вспоминается - Морозов. По-моему, был он из Москвы. До армии он окончил швейное профтехучилище и был, наверное, портным. Естественно, попав в армию, узнав какая у него специальность, сразу же после карантина (то есть, после той же Герани) его определили служить на складе парашютно-десантной службы, где он занимался по своей профессии - на швейной машинке чинил, латал парашюты, различные детали к нему (купола и так далее), которые, конечно же, рвались после каждых учений.
Работа у него была не пыльная, он не посещал боевые занятия, даже, по-моему, в столовую ходил отдельно от нас. Мы его практически не видели, приходил он только спать в расположение роты. И вот, по-моему, это было то ли весной 73-го года, врать не буду, не помню, одним словом, должны были быть крупные учения, минимум дивизионные. Вдруг этот Серёга говорит: "Я хочу прыгнуть - скоро на дембель, а у меня всего три прыжка". Ему говорит начальство: "Ты должен на площадке приземления парашюты собирать" (потому что во время боевых учений мы бросали парашюты на площадке, а не собирали их, как во время тренировочных прыжков).
Но он настоял на своём. К сожалению.
Наступил день учений.
Погода была хорошая, солнечная, тепло. Когда я выпрыгнул с Ан-12-го, лёг на поток, раскрыл купол, то увидел красивейшее зрелище - почти тысяча куполов в небе. Я быстро оглядывался: нет ли кого рядом, чтобы не сойтись. И вдруг услышал крик, причём, это не один человек кричал, а кричали сразу же несколько десятков, а может быть и сотен, а уже через долю секунды кричали все, потому что мы видели, как камнем к земле летит комок спутанных куполов и мы понимали, что ничего сделать нельзя. Было понятно, что там даже не один купол, а, как минимум, два.
Это значит - кто-то сошёлся в воздухе, кто-то кому-то пробил купол, и теперь надежда была только на то, что они смогут стропорезами отрезать запутавшийся купол, оттолкнуться друг от друга и открыть запаски. Перед самой землёй действительно вроде бы показался купол запаски, но было поздно. В ужасном состоянии мы приземлялись, но боевая задача - есть боевая задача. И площадка приземления должна быть покинута не более чем за 40 минут. Мы пошли в наступление. Учения длились, по-моему, трое суток. Уже вечером этого дня мы узнали, что наш сослуживец Серёжка Морозов погиб. Ещё мы узнали, что к нему в купол попал офицер, лейтенант, и он тоже погиб.
Но о том, что и как всё происходило, мы узнали на подведении итогов учений от нашего комдива - гвардии генерал-майора Спирина.
Вот что мы узнали, когда он, проглатывая комок слёз, в микрофон рассказывал нам, как всё это случилось.
Сергей выпрыгнул, купол раскрылся нормально, то ли следующая тройка "кораблей" шла чуть-чуть пониже, то ли ещё какие-то обстоятельства (так и осталось непонятным) - одним словом, неожиданно его купол пробивает другой парашютист, лейтенант (фамилии я, к сожалению, не помню). А у Серёжки это четвертый или пятый прыжок. Нас готовили к таким ситуациям и первое, что необходимо сделать, понимая, что твой купол пробит и смят и он уже не расправится, нужно перерезать стропы, отлететь в свободном падении и в чистом небе открывать запаску.
А Серёжка, увидев нештатную ситуацию, тут же дёрнул свою запаску. Купол лейтенанта тоже уже был раскрыт, он раскрылся автоматически, и два купола просто сплелись. Запаска Серёгина тоже примешалась сюда - это был огромный комок перкаля и капрона. У лейтенанта оставалась его запаска и он мог спастись, ему просто нужно было отрезать свои стропы, отбросить комок куполов вместе с Серёжкой и в чистом небе раскрыть свою запаску и тогда бы лейтенант остался жив. Но это был лейтенант Воздушно-десантных войск, и он поступил так, как и должен поступать настоящий офицер, настоящий десантник. Он не бросил Сергея, он стал пробовать вырезать запутавшиеся стропы и купола с тем, чтобы освободить свою запаску и отбросить купол своей запаски в сторону, при этом одной рукой он держал соскальзывающего на стропах Сергея.
Лейтенант боролся за обе жизни до конца, до земли. Перед самой землёй, как мы видели, он всё-таки успел выбросить запаску, но раскрыться она не успела. Сергей погиб сразу же, а лейтенант, когда к нему подбежал комдив, был ещё жив. Наверное, не было ни одной целой кости - удар был страшный, но он был в сознании. Тут же подлетел вертолёт.
Когда лейтенанта поднимали, он кричал, потому что любое движение приносило невыносимую боль. Комдив сел в вертолёт вместе с лейтенантом, и они полетели в Тбилиси - ближайшее место, где был мощный военный госпиталь. В вертолёте лейтенант потерял сознание, потом, видимо, от тряски вертолёта, пришёл в себя, открыл глаза (а за руку его держал комдив), увидел комдива, узнал его и сказал всего лишь два слова: "Не жалею!".
Когда мы услышали это от комдива, у нас у самих комок в горле стоял, да, собственно, многие заплакали. Ужасно было жалко Сергея, жалко было лейтенанта, но что-то иное заставляло глаза наполняться слезами и челюсти наши сжимались так, что ходили желваки, потому что мы поняли, о чём не жалел лейтенант. А не жалел он о том, что выбрал профессию - Родину защищать - и выбрал Воздушно-десантные войска.
Ведь по-человечески в такой ситуации можно было сказать: "Да будь проклят тот день и час, когда я поступил в Рязанское десантное училище! Зачем я выбрал себе такую судьбу!" Но лейтенант сказал так, как сказал: "Не жалею!"
Размещаю новую главу своих воспоминаний о службе в ВДВ - Часть 2. Кировабад. Глава II. Учения.
Фото моего армейского альбома.
Воспоминания об армии
Посвящается моему другу гвардии старшине ВДВ
Константину Борисовичу Павлóвичу
Часть 2. Кировабад
Глава II. Учения
Учения Самое тяжёлое на службе в армии - это были учения. Учения бывают ротные, батальонные, полковые, дивизионные и армейские. На самом деле, тяжёлые все, но ответственность и, собственно говоря, подготовка к разному уровню учений, конечно же, различная.
Батальонные и ротные проходили довольно часто, не всегда они сопровождались прыжками, но там всё было привычно: "сопка наша - сопка ваша - ура!" - вот и все дела. Но, когда проводились учения полкового уровня либо дивизионного, либо ещё круче, армейского, - вот это серьёзно.
Сначала я хочу рассказать, как мы с Костиком на всех дивизионных учениях искали друг друга.
Дело в том, что Костика действительно сделали освобожденным комсоргом батальона, потом он даже, по-моему, стал комсоргом полка. Служба у него была полегче моей. За все полтора года службы в Кировабаде увиделись мы с ним только один раз и то издалека во время полковой комсомольской конференции.
Он, конечно, подошёл, пожал мне руку, обнялись, но больше мы так и не виделись. Зато на всех дивизионных учениях, где участвовали все полки, то есть, и Бакинский, и два наших Кировабадских и артиллерийский в Шамхоре, всегда было одинаково, как какой-то рок витал над нами. Только где-то окапывались и появлялась передышка, я, не скрою, пользуясь своим положением фактического командира (почему-то запомнилось, что практически на всех учениях Шаврина не было, а я исполнял обязанности командира взвода), оставлял взвод на командира второго отделения, а сам бежал искать Бакинский полк.
И всегда была практически одна и та же картина: высунув язык, пробежав километров 10-15, я, наконец, находил бакинцев и начинал бегать от окопа к окопу, либо от стоянки к стоянке, крича: "Не видели, где тут старший сержант Павлóвич?" И в ответ очень часто слышал: "Да нет, не знаем, куда-то побёг". И вдруг кто-то из них спрашивал:
- А ты случайно не Миронов?
- Да, Серёга Миронов.
- Так он тебя побежал искать.
И верите или нет, все учения мы так и бегали - и ни разу не увиделись: он бегал меня искал, а я бегал его искать. Всё-таки нас очень тянуло друг к другу, но, как я уже сказал, повидались всего лишь один раз на какой-то комсомольской конференции.
А вот, кстати, об окопах.
На одном из учений была такая ситуация. Мы уже суток двое бегали по горам, и была дана команда окапываться, причём, как бы наш условный противник должен был наступать из долины и мы в предгорьях должны были занять жёсткую, глухую оборону - поэтому была дана команда выкопать окопы в полный профиль. А в полный профиль - это значит в полный рост, когда ты стоишь и только голова у тебя торчит из окопа, вот такой глубины он должен быть.
Причем окоп не одиночный, а на отделение, то есть длиной метров 20, и ты, как командир, должен сделать и правильно расставить огневые точки: где у тебя пулемётчик, где гранатомётчик, где стрелки, да сделать несколько огневых запасных точек так, чтобы в любой момент боя по твоей команде пулемётчик и гранатомётчик, да и боец, если, не дай Бог, кого-то из сослуживцев "убьют", мог переместиться по траншее и занять место "убитого".
И вот, получив такую команду, я опытным взглядом, можно сказать, "профессионального" геолога, вижу, что тут местами даже коренные породы выходят, то есть, земли как таковой нет и как здесь долбить окоп в полный профиль - абсолютно непонятно. В геологии в таких случаях закладывали взрывчатку в шурфы и взрывали. Но делать нечего.
А из инструментария, кстати, у нас всего лишь сапёрная лопатка, правда, комбат где-то разжился и привёз нам пару ломов. Но опять же, это, видимо, были какие-то осенние учения 72-го года и мне до дембеля ещё год, поэтому дембеля в моем взводе считали ниже своего достоинства "пахать".
Вся надежда была на свой призыв, да на "салаг". Ну и сам не гнушался взять лом, да и лопату в руки. Вот наметил я траншею, и начали долбить. Долбили, наверное, часов шесть, уже стемнело, а утром сказали, что будет объезжать комдив с проверкой.
Место для окопа я выбрал, не скрою, из соображений дальнейшей хитрости, о которой напишу, - ровно посередине склона, над дорогой. До дороги было метров 200, а до вершины холма было метров 150. Мотивировал я для начальства это таким образом: именно с этой высоты, с одной стороны, была максимальная видимость дороги и простреливались все подходы, а, с другой стороны, можно было в случае необходимости быстро эти 200 метров пробежать для контратаки. И опят же на вершине холма мы не маячили бы на фоне неба и наши головы не служили бы отличной мишенью.
Но кроме этой, была ещё одна хитрость.
Я был реалистом и понимал, что окоп в полный профиль при всём желании и даже возможностях мы не выдолбим. В конечном итоге мы выдолбили траншею глубиной сантиметров 50. Но я приказал таскать камни и выкладывать перед окопом бруствер. Когда утром мы проснулись, приехала полевая кухня, мы подзаправились, и я стал ждать начальства.
У меня был бинокль, я вглядывался в тот отрезок дороги, который был километрах в пяти от нас, в ожидании машины. Сначала появился столбик пыли, потом из-за ближайшей гряды скал выскочили два УАЗика, я своим бойцам приказал сесть на корточки в окопе так, чтобы только головы торчали, выставить пулемёт и гранатомёт и ждать моей команды.
Весь мой расчёт был на то, что встречу я командиров у дороги, а им лень будет подниматься 200 метров в гору. У меня уже была нарисована схема расположения огневых точек, схема пристрелянных секторов, одним словом, - всё, как учили.
И вот подъезжает комдив, вместе с ним на втором УАЗике наш командир полка, комбат и мой ротный. Выходит командир дивизии (тогда это был гвардии генерал-майор Спирин), я отдаю ему честь и рапортую: "Товарищ гвардии генерал-майор, второй взвод третьей парашютно-десантной роты занял оборону в соответствии с боевым предписанием. Сектора обстрела…" - и начинаю докладывать, показывая рукой на своих бойцов, которые (хоть и не очень их было видно), я чувствовал, делают зверские рожи, чтобы вселить уверенность в командиров, что здесь враг не пройдёт.
Не успев даже доложить, где и какие у меня ориентиры и какая главная задача (а задача: не допустить прорыва противника с направления - дальше назывались населенные пункты, и потом говорилось - в каком направлении через нас мог прорваться противник), комдив оборвал меня и сказал: "Ай, да сержант, ай, да молодец!" - повернулся к офицерам: "А вы мне говорите, что невозможно в полный профиль вырыть окопы. Могут, значит, бойцы". Потом вдруг спрашивает: "А почему ты докладываешь, где командир взвода?" Ну тут ротный сказал, что командир болеет и его замещаю я, как замкомвзвода. Комдив повернулся к офицерам: "Вот вы - офицеры, а сержант и то всё сделал. Смотрите, как чётко докладывает. И бойцы у него - только одни панамы торчат. Значит, смог всё-таки, молодец!".
Я стою не жив, не мёртв, больше всего опасаясь, что тот же комбат, прекрасно понимая, что не могли мы выдолбить такой окоп, скажет: "Товарищ генерал-майор, давайте пройдём, проверим всё на месте". Но, с другой стороны, это взвод его полка, так что, если хвалят младшего командира, значит, это косвенно похвала и комполка. Объявив мне устную благодарность и попросив передать благодарность бойцам, комдив махнул им, на что мои молодцы даже не пошевельнулись, и уехал. Довольный, я подошёл к своим, сказал, что от лица командования им объявлена благодарность. Народ с удовольствием засмеялся.
Как я уже говорил, большинство всё-таки учений было с прыжками. Правила проведения учений были суровые. За несколько дней до учений (причём в какой именно день прозвучит сигнал тревоги, никто не знал, даже офицеры) мы проводили так называемую боевую укладку парашютов.
Это, значит, предстояли действительно ответственные учения.
Честно говоря, обычно, если учения крупного уровня, всё-таки офицеры догадывались, когда может быть объявлена тревога, иногда даже разрешали спать в хэбэ, в обмундировании, но оружие всегда стояло в ружпарке, то есть всё должно быть штатно.
Потом мы на платформы, которые десантируются, грузили боеприпасы, устанавливали станковые противотанковые гранатомёты (четвёртый взвод в каждом полку был взвод станковых противотанковых гранатомётов - это такая труба на колёсиках, как у пулемёта Максима, общим весом где-то килограмм под сто). Потом тщательно готовили оружие и ждали.
И вот ночью, где-то часа в два-три, когда самый сон, прибегал нарочный из штаба и докладывал дежурному по роте слово "Тревога!" И дневальный что есть мочи кричал: "Рота, подъём! Тревога!" Все вскакивали, быстро одевались (если были раздетые), бежали в ружпарк, брали автомат, противогаз, ранец десантника, лопатку сапёрную, одним словом, - полную боевую, и выбегали строиться на плац.
Причем, в каждом отделении был боец-посыльный, который по этой команде должен был бежать в дома офицерского состава (ДОС) и сообщать своему командиру роты, взвода, всем офицерам роты о том, что объявлена тревога. Обычно офицеры сами знали, но порядок был такой: обязательно нужно было бежать посыльному, который бежал тоже в полной боевой. Потом быстро выдвигались либо маршем, либо на машинах из полка, как правило, на аэродром. Кстати, норматив покидания части был тоже, не помню, сколько давалось времени, но очень быстро.
А самый главный, самый тяжёлый норматив заключался вот в чём.
Представьте себе, что идут дивизионные учения, это значит, прыгает более тысячи человек одновременно. Самолёты Ан-12-ые идут тройками, каждая последующая тройка выше предыдущей метров на сто, так, чтобы парашютисты друг другу не попадали в купол, и идут с таким коротким разрывом, что бывает момент, когда практически вся дивизия находится в воздухе, то есть первые только подлетают к земле, а у последних только-только раскрываются парашюты.
Вот такая должная быть слаженность и чёткая работа военно-транспортной авиации и десантников. Но самое главное заключалось вот в чём. Когда появлялась первая тройка и первый десантник выпрыгивал из люка, проверяющие внизу засекали время. Так вот, ровно через 40 минут, как показался первый десантник, на площадке приземления не должно было оставаться никого - ни одной единицы техники, ни одного бойца: мы все должны были уже наступать развёрнутым фронтом с соответствующей поставленной перед каждым подразделением боевой задачей. Более того, если на поле боя находили хотя бы штык-нож или какой-то магазин, подсумок, то есть, любую амуницию, я уж не говорю о каком-либо оружии или том же станковом гранатомёте или автомате, не важно, всё - дивизии ставилась двойка.
Вот такие были суровые нормативы.
И здесь самое место рассказать о своём ротном Валентине Репкине. Мы очень его уважали, и я бы даже сказал, гордились им. Вот история о том, как лейтенант Репкин стал старшим лейтенантом досрочно и получил повышение по службе - стал командиром нашей роты.
Шли дивизионные учения. Дивизия десантировалась.
Командование, в том числе из Москвы, в шатре, через специальные большие бинокли внимательно наблюдает за всем происходящим в воздухе и на земле. И вот уже практически вся дивизия на земле, цепью уходит с площадки приземления, буквально несколько последних человек сбрасывают подвесную систему, парашюты и устремляются за остальными, на ходу разбирают тяжёлое вооружение с платформ (в частности, на одной платформе укреплялось девять станковых гранатомётов). И тут наблюдающий видит платформу, на которой остался последний гранатомёт, а бойцов уже не видно, и расчёта тоже, видимо их разметало ветром и бойцы не нашли своего гранатомёта.
Комдив с ужасом понимает, что всё - это провал, это два бала. И вдруг видит: бежит какой-то боец в комбинезоне (а нужно сказать, что и офицеры, и солдаты прыгали практически в одинаковых комбинезонах и в воздухе вообще нельзя было понять, кто это - офицер или солдат), в портупее и с полевой сумкой - значит, офицер, - он бежит мимо платформы, которая находится метрах в пятистах, но тут он замечает, что на платформе стоит гранатомёт - резко поворачивает, подбегает, одним ударом ноги сбивает замки. (Обычно гранатомёт тащат трое: один боец тянет за верёвку, а двое - за специальные ручки, которые находятся с двух сторон ствола. И так втроём они катят реально небольшую пушечку). Все в шатре наблюдают, как этот офицер взваливает себе спину этот гранатомёт, бегом(!) догоняет цепь и кричит бойцам, те останавливаются, забирают у него гранатомёт и дивизия благополучно покидает площадку приземления, не оставив на ней ни одной единицы вооружения.
После двух дней учений на одном из полевых военных запасных аэродромов выстраивается дивизия - идёт подведение итогов. Начальство из Москвы благодарит за отличную выучку, говорит, что всё прошло отлично, но потом дают слово комдиву, который говорит строгим голосом: "Дивизия выступила на отлично. Вы слышали оценку командования из Москвы, но не прошло без шероховатостей." И тут он спрашивает: "Кто из офицеров тащил на себе СПГ (станково-противотанковый гранатомёт)?"
И спрашивает он таким тоном, что становится понятно - этот офицер получит нахлобучку за то, что выполнил не свою работу - ведь командир должен быть впереди и командовать, а он тащил эту пушку. И тут из рядов чётким шагом выходит молодой офицер, недавний выпускник Рязанского воздушно-десантного командного училища, и рапортует: "Лейтенант Репкин". А комдив через микрофон на весь аэродром говорит: "Отставить. Старший лейтенант Репкин".Так наш Репкин досрочно получил очередное воинское звание и был направлен к нам в роту.
О нём я ещё расскажу в двух других главках про лучшую роту по спорту и про картошку.
А сейчас хочу рассказать об эпизоде, который оставил очень глубокий след на всю мою жизнь и который очень хорошо показывает, что такое ВДВ, а может быть и объясняет, почему я так горжусь, что служил в десанте и почему для десантника действительно свят и дорог его род войск.
В нашей роте служил парень, почему-то мне кажется, что звали его, как и меня, Сергей, и даже фамилия вспоминается - Морозов. По-моему, был он из Москвы. До армии он окончил швейное профтехучилище и был, наверное, портным. Естественно, попав в армию, узнав какая у него специальность, сразу же после карантина (то есть, после той же Герани) его определили служить на складе парашютно-десантной службы, где он занимался по своей профессии - на швейной машинке чинил, латал парашюты, различные детали к нему (купола и так далее), которые, конечно же, рвались после каждых учений.
Работа у него была не пыльная, он не посещал боевые занятия, даже, по-моему, в столовую ходил отдельно от нас. Мы его практически не видели, приходил он только спать в расположение роты. И вот, по-моему, это было то ли весной 73-го года, врать не буду, не помню, одним словом, должны были быть крупные учения, минимум дивизионные. Вдруг этот Серёга говорит: "Я хочу прыгнуть - скоро на дембель, а у меня всего три прыжка". Ему говорит начальство: "Ты должен на площадке приземления парашюты собирать" (потому что во время боевых учений мы бросали парашюты на площадке, а не собирали их, как во время тренировочных прыжков).
Но он настоял на своём. К сожалению.
Наступил день учений.
Погода была хорошая, солнечная, тепло. Когда я выпрыгнул с Ан-12-го, лёг на поток, раскрыл купол, то увидел красивейшее зрелище - почти тысяча куполов в небе. Я быстро оглядывался: нет ли кого рядом, чтобы не сойтись. И вдруг услышал крик, причём, это не один человек кричал, а кричали сразу же несколько десятков, а может быть и сотен, а уже через долю секунды кричали все, потому что мы видели, как камнем к земле летит комок спутанных куполов и мы понимали, что ничего сделать нельзя. Было понятно, что там даже не один купол, а, как минимум, два.
Это значит - кто-то сошёлся в воздухе, кто-то кому-то пробил купол, и теперь надежда была только на то, что они смогут стропорезами отрезать запутавшийся купол, оттолкнуться друг от друга и открыть запаски. Перед самой землёй действительно вроде бы показался купол запаски, но было поздно. В ужасном состоянии мы приземлялись, но боевая задача - есть боевая задача. И площадка приземления должна быть покинута не более чем за 40 минут. Мы пошли в наступление. Учения длились, по-моему, трое суток. Уже вечером этого дня мы узнали, что наш сослуживец Серёжка Морозов погиб. Ещё мы узнали, что к нему в купол попал офицер, лейтенант, и он тоже погиб.
Но о том, что и как всё происходило, мы узнали на подведении итогов учений от нашего комдива - гвардии генерал-майора Спирина.
Вот что мы узнали, когда он, проглатывая комок слёз, в микрофон рассказывал нам, как всё это случилось.
Сергей выпрыгнул, купол раскрылся нормально, то ли следующая тройка "кораблей" шла чуть-чуть пониже, то ли ещё какие-то обстоятельства (так и осталось непонятным) - одним словом, неожиданно его купол пробивает другой парашютист, лейтенант (фамилии я, к сожалению, не помню). А у Серёжки это четвертый или пятый прыжок. Нас готовили к таким ситуациям и первое, что необходимо сделать, понимая, что твой купол пробит и смят и он уже не расправится, нужно перерезать стропы, отлететь в свободном падении и в чистом небе открывать запаску.
А Серёжка, увидев нештатную ситуацию, тут же дёрнул свою запаску. Купол лейтенанта тоже уже был раскрыт, он раскрылся автоматически, и два купола просто сплелись. Запаска Серёгина тоже примешалась сюда - это был огромный комок перкаля и капрона. У лейтенанта оставалась его запаска и он мог спастись, ему просто нужно было отрезать свои стропы, отбросить комок куполов вместе с Серёжкой и в чистом небе раскрыть свою запаску и тогда бы лейтенант остался жив. Но это был лейтенант Воздушно-десантных войск, и он поступил так, как и должен поступать настоящий офицер, настоящий десантник. Он не бросил Сергея, он стал пробовать вырезать запутавшиеся стропы и купола с тем, чтобы освободить свою запаску и отбросить купол своей запаски в сторону, при этом одной рукой он держал соскальзывающего на стропах Сергея.
Лейтенант боролся за обе жизни до конца, до земли. Перед самой землёй, как мы видели, он всё-таки успел выбросить запаску, но раскрыться она не успела. Сергей погиб сразу же, а лейтенант, когда к нему подбежал комдив, был ещё жив. Наверное, не было ни одной целой кости - удар был страшный, но он был в сознании. Тут же подлетел вертолёт.
Когда лейтенанта поднимали, он кричал, потому что любое движение приносило невыносимую боль. Комдив сел в вертолёт вместе с лейтенантом, и они полетели в Тбилиси - ближайшее место, где был мощный военный госпиталь. В вертолёте лейтенант потерял сознание, потом, видимо, от тряски вертолёта, пришёл в себя, открыл глаза (а за руку его держал комдив), увидел комдива, узнал его и сказал всего лишь два слова: "Не жалею!".
Когда мы услышали это от комдива, у нас у самих комок в горле стоял, да, собственно, многие заплакали. Ужасно было жалко Сергея, жалко было лейтенанта, но что-то иное заставляло глаза наполняться слезами и челюсти наши сжимались так, что ходили желваки, потому что мы поняли, о чём не жалел лейтенант. А не жалел он о том, что выбрал профессию - Родину защищать - и выбрал Воздушно-десантные войска.
Ведь по-человечески в такой ситуации можно было сказать: "Да будь проклят тот день и час, когда я поступил в Рязанское десантное училище! Зачем я выбрал себе такую судьбу!" Но лейтенант сказал так, как сказал: "Не жалею!"