Про мою армию (часть 3-я)
VI.
Наконец нам дали лычки младших сержантов, вещмешки с сухпаем, назвали командирами отделений и вывезли в аэропорт «Курумычи».
Через одиннадцать лет я попал в этот аэропорт по служебной необходимости и ничего не узнал, взгляды сытого командировочного и подневольного младшего сержанта категорически не совпадали.
Стюардесса приветствовала нас на борту лайнера, а потом как-то грустно объявила о пересечении границ нашей Родины. Это был для всех нас первый выезд за границу.
Первое ощущение после приземления в Польше, когда повели к автобусам: небо такое же, как у нас и трава вдоль дороги такая же бурая.
Несколько дней мы провели в каком то перевалочном центре, ничего не делали, только ели в столовой и, потом, доедали сухпайки. Этот санаторий внезапно окончился, нас посадили в поезд и отправили на север Польши. Я знал, что в городе Торунь живет приятель родителей - журналист. Его приезды в наш дом сопровождались распитием водки «Житня» и чешского пива под креветок. В те годы иностранец воспринимался мною как инопланетянин. Я смотрел на Польшу за окном и гадал, будем ли проезжать мимо Торуни, хотя, что с этим делать, все равно не знал.
Через полтора дня рано утром мы оказались в расположении огромного военного городка, где все надписи были на русском, солдаты ходили строем, но попадались гражданские, даже женщины с колясками. Нас оставили на задворках какого-то здания, рядом протекала речушка. Пришел важный прапорщик и сообщил, что скоро начнут приезжать «покупатели» и будут разбирать нас по частям. Как выяснилось, кормить нас никто не собирался, вот когда пожалели о съеденном сухпае. На дворе стоял ноябрь, с неба периодически моросило, присесть было негде. Я развел костерок, возле которого грелись по очереди. Единственным развлечением стали наезды покупателей. Офицер давал команду строиться и зачитывал список по алфавиту, набрав нужное количество, «покупатели» уводили или увозили отобранных. В какой-то момент к нам пришли местные бойцы среднеазиатской наружности и попытались украсть вещмешок. Возникла даже легкая потасовка, но за явным численным преимуществом мешок был отбит, а бойцы ретировались. Так мы прождали до позднего вечера. Пришел все тот же прапорщик и принес нам бачок с селедочными хвостами и черным хлебом. Селедка конечно воспринималась как деликатес, но без воды встала комом. Этот же прапорщик сообщил, что все оставшиеся могут радоваться, за нами приедут из десантно-штурмовой бригады. Верилось мало, т.к. по советским фильмам следовало, что в десант попадают самые сильные и выносливые, к первым я себя точно не причислял. Прапор не обманул. Уже в ночи к нам подъехали три Урала. Оттуда выпрыгнули сержанты с голубыми погонами и петлицами ВДВ и приказали грузиться. Часа через два нас привезли и построили перед казармой. Самым удивительным было количество праздношатающихся солдат, которые интересовались кто откуда родом и как там дома, в СССР?
VII.
Затем нас построили в расположении штаба, и вышедший вперед командир бригады спросил, кто не хочет служить в ВДВ? Таких не оказалось. Потом была медкомиссия, на которой были забракованы все спортсмены и те, кто до армии ходил в ДОСААФ на парашютные курсы. Я успел заявить, что являюсь дипломированным медиком, но заявление проигнорировали. Так я стал командиром отделения в десантно штурмовой бригаде.
Первым делом меня приписали к роте, которую в тот же день отправляли на юг Польши разбирать какой-то военный городок. Наша задача была все разобрать, а сломанное (разбирать не очень получалось) отправлять вагонами как стройматериалы в нашу бригаду. Не сказать, что меня приняли как родного, но особо и не задевали. Все работали, но больше слонялись по городку, подъедая соленые помидоры и морковь из подвалов полуразобранной столовой, которые там были заготовлены в стратегическом количестве.
Так, сидя на крыше с морковкой в руке, я встретил свой девятнадцатый день рождения. Удивляло отсутствие снега и моросящий дождик. Иных признаков зарубежья я не ощущал. К концу декабря нас за неэффективностью отправили обратно. Меня вызвали к командиру роты и с явным сочувствием объявили о переводе в Первую роту, которая проживала в палатках на полигоне возле стрельбища.
В палатке, где квартировало мое отделение, встретили как в тюремной камере. Мне сразу объяснили, что два дедушки и два черпака моим приказам подчиняться не собираются. Оставался сослуживец моего призыва, который служил с ними уже полгода и дух, который метался здесь второй месяц. Одним словом, мне предстояло командовать двумя бойцами и не попадаться под горячую руку старослужащих. В отличие от предыдущей роты, здесь царил реальный беспредел, а командиры на все это смотрели сквозь пальцы. Основным развлечением были набеги на подвалы местных хуторян, где изымались банки с вареньем, яблоки и прочая снедь.
Кое-как уживаясь с новыми сослуживцами, я понимал, что все это временно, надо просто выжить. Помог Новый год. Старослужащие уговорили командиров прикупить лимонада и тортов в местном магазинчике. После столовской еды из двух огромных котлов кремовые тортики со сладкой водицей дали закономерный результат. Наш батальон обосрался.
Слух о моем медицинском образовании уже разнесся и в первых числах января меня стали звать в палатки, где мучились животами доблестные десантники. Единственное средство, которое я им мог посоветовать - дубовая кора, которую исправно драли не менее больные духи. По мере распространения заболевания больных отселяли в выделенные палатки, но со временем, из палаток стали выселять еще здоровых.
Меня сей недуг тоже не обошел. Будучи в дежурстве, я проверил дневальных и пошел прилечь. Проснулся я от ударов по ногам. Это дежурный офицер нашел меня во время утреннего развода. Сначала меня хотели наказать, но увидев состояние, отправили в палатку к обосравшимся. Единственным романтическим воспоминанием является тот факт, что ночными горшками служили цинки из-под патронов. В тот же день началась эвакуация заболевших в госпиталь. Под завывание ветра и начавшимся снегопадом, шатающиеся бойцы стояли в матрацами в ожидании грузовиков. Так я, наконец, очутился в госпитале. Уже на второй день мне полегчало и в местном чипке (магазине) я купил Беломор. От навалившегося счастья курения любимых папирос в тепле меня отвлекли выкрики моей фамилии. Оказалось, что мое дело попало на глаза начальника госпиталя, и он меня искал. Первым делом он попросил написать слово «ректороманоскопия». После сдачи экзамена он посетовал, что служащие санинструкторами сварщики и комбайнеры делают в нем от пяти до семи ошибок и предложил начать обучение в местной лаборатории. Обосравшийся батальон ВДВ вызвал негодование и страх у начальства: медикам была поставлена задача, найти и обезвредить источник заразы.
Началось мое обучение с приказа сделать ремонт в лаборатории госпиталя, так ни одно дело в армии не делается напрямую - все через жопу, что в данных обстоятельствах было логично. Т.к. ремонтами я никогда не занимался мне дали возможность найти выздоравливающих бойцов с навыками ручного труда и приступить немедленно. Начальником моим стал замечательный капитан мед.службы, которого несмотря на специальность хирурга, назначили командовать лабораторией. У нас было что-то общее.
Одним из выбранных мною солдат оказался парень, выживший во время крушения теплохода «Нахимов». Мама перед армией подарила ему путевку, что бы вдоволь поплавал и погрелся на солнце. Поплавал он вдоволь, только загару помешал слой краски, в которой он приплыл к берегу. Парень был явный оптимист.
Ремонт был сделан и я приступил к изучению навыков лаборанта. Пока я числился больным, все проходило в мирном режиме. Я просыпался, завтракал и шел в лабораторию. Там мы с капитаном, который ко всему прочему был калмык, обсуждали перспективы перестройки и постепенно осваивали премудрости лаборатории. Учителями нашими были вольнонаемные девицы - профессиональные лаборантки.
Тем не менее, подошло время моего официального выздоровления. Попрощавшись с капитаном и девушками, я отправился служить дальше в надежде, что начальник госпиталя как-то решит мою дальнейшую судьбу.
VIII.
Неподалеку от Балтийского побережья есть городок Бялогард, по-русски Белгород. В нем во время Второй мировой войны немцы построили и разместили танковую дивизию СС, а неподалеку Геринг построил госпиталь для летчиков Люфтваффе. За столовой располагался бассейн без воды. По слухам, при немцах вода в бассейне была морской, не смотря на 60 километров до моря. Вот собственно в этих декорациях и проходила моя служба.
Встретили из госпиталя меня, мягко говоря, не радушно. Большинство давно бегало и прыгало, в то время как я там прохлаждался. Самым большим испытанием были ночные вызовы в каптерку сержантского состава моего призыва. Нас строили перед развалившимися на стульях дедушками и, предъявив претензии, использовали в качестве живых макивар. Было больно и обидно. Что странно, моя попытка объединиться и дать отпор, не встретила поддержки. Единственным аргументом против, был выход через месяц приказа, после которого мы переходили в разряд «черпаков», которых уже бить не положено. Сама же служба мало напоминала героические фильмы про армию и десантников. Да и какой героизм, когда в роте царили страх и недоверие.
Как-то нас долго везли по лесу на грузовиках, выдав накануне холостые патроны. Высадив на окраине заснеженного поля, объявили, что по округе бродит разведрота в качестве противника и от нее надо обороняться. Пока молодые грызли саперными лопатками землю для окопчиков на себя и пару старослужащих, остальные развели костры и уселись возле них греться. Время от времени вокруг постреливали вероятные противники. Я даже занял позицию после одной такой перестрелки, увидел «врагов» и дал очередь. После чего проснулся…
В другой раз, нас решили десантировать из вертолетов без парашютов. Вертолеты снизились, и нам скомандовали прыгать по очереди, но сначала выбросить миномет. С каждым выпрыгнувшим вертушка чуть приподнималась. Последнему пришлось уже рисковать, прыгая метров с трех. Зимнее поле, редкие кусты, все поле в струнах ПТУРСов, через которые очень неудобно перепрыгивать. Командиры постоянно оглядывались назад, где разместились наблюдатели. После очередной перебежки мы залегли. И в этот момент на цепь, залегшую неподалеку, выскочило несколько косуль. Что там в мозгах у вечно голодных солдат случилось не знаю, но они повскакивали и пытались прикладами забить несчастных животных, абсолютно игнорируя истошные крики командиров. То-то повеселились генералы со своими стереоскопами.
Очередной дурдом прибавил седых волос нашим командирам, когда раздав боевые патроны, нашу роту построили в шеренгу на стрельбище, рассчитанном на двух стрелков.
Со стороны мы, вероятно походили на ненавистных СС-овцев во время карательного рейда. Эта психическая атака на две мишени дала свой вполне предсказуемый результат. Когда мишени поднялись, наша цепь изрядно искривилась, началась беспорядочная пальба. Если перед одними бойцами мишени находились на расстоянии десятка метров прямо по курсу, то другим пришлось стрелять практически вдоль цепи. Идущие сзади командиры срывающимися на фальцет голосами орали прекратить стрельбу. В следующий раз, когда поднимались мишени, раздавалась команда «ложись», а уже потом - «огонь». Все равно было немного неуютно. Единственным спасением, и в то же время самым страшным, является отупение, которое наступает от постоянного психологического напряжения в ожидании обязательной взбучки от командиров или дедов. Большинство же несчастных случаев в армии и происходит от этого отупения, когда все совершается механистически, от безысходности.
Последним аккордом тех стрельб была выпущенный из гранатомета заряд, который упал метрах в пяти перед цепью. Нервы у начальников не выдержали и они приказали нам разрядить оружие, пока никто никого не пристрелил, что уже можно считать чудом.
Причастность к доблестным войскам ВДВ кроме шеврона и петлиц дембелю придают аксельбанты из парашютных строп. Где их берут? Срезают от парашютов во время укладки. Как можно догадаться не своих. На возражения молодых дедушки отвечают, что прыгать можно и на четырнадцати стропах из двадцати восьми, если отрезать через одну. Успокаивает?
Боеготовность бригады была на таком уровне, что как-то раз, весь сержантский состав собрали в актовом зале и рассказали, какая роль отводится нашей части в случае начала боевых действий. Оказалось, что вся бригада будет заброшена в тылы вероятного противника и в составе боевых групп по три пять человек, выполнять поставленные задачи. Каким образом вы будете их выполнять? Задал риторический вопрос выступающий, если после раздачи боевых патронов и выброски, половина перестреляет друг друга. Это были первые правдивые слова офицера в официальной обстановке за год моей службы. К этому времени выездной суд работал по делам дедовщины у нас безвыездно, им даже квартиры дали в офицерском доме.
Наступил апрель, нашу роту начали натаскивать на показательные выступления к 9 мая. Мы отрабатывали так называемые каты. Когда вся рота синхронно выполняет телодвижения из арсенала каратэ. Вот в такой весенний день четвертого апреля я и был вызван к начмеду.
IX.
Мне выдали бумажку, по которой я мог свободно покидать расположение части. Путь в госпиталь занимал минут пятнадцать и пролегал через пустырь и окраины Бялогарда. И все-таки, это была Свобода. Решив с моим обучением в госпитале и выделив мне помещение в медчасти бригады, никто не удосужился перевести меня в медроту. Таким образом, я числился командиром отделения роты, но после завтрака и до вечера отправлялся на учебу в госпиталь. После нескольких стычек в роте по поводу моего отсутствия, я стал ночевать на столе в своей лаборатории, но и это не помогло. В очередной раз меня вызвали в роту, где продемонстрировали беспорядок на койках моего отделения. Я пытался мирно объяснить, что скоро переведусь в медроту и претензии не ко мне. Но педагогические планы старослужащих включали физическое воздействие. Терять мне было уже нечего, и в руках оказалась табуретка…
Смывали кровь в туалете мы вместе с одним из самых активных «педагогов», другие заставили молодых срочно постирать и пришить свежие подвортнички. Уже на следующий день, когда я сидел в лаборатории, раздался стук в дверь и пресловутый «педагог» заискивающе попросил то ли зеленку, то ли йод. От меня отстали.
Решив проблему в своей бывшей роте, я не заметил, как нажил проблему в лице командира медроты. Он невзлюбил меня за то, что я был медиком, и из Москвы, а может, просто не приглянулся. В дальнейшем, он злорадно сообщал, когда к нам приводили очередного обосравшегося солдата, если тот был из Москвы: «Семернин, к тебе землячка привели».
Мне представился случай ответить ему, когда привели такого же из Рязани. Командир шутки не понял.
Продолжение следует...