Больше всего меня поразило то, как она начала сочинять - в роддоме:
Поэтом больше стало на свете,
когда увидела я
жизнь жизни, смерть смерти -
рожденное мной дитя.
Таким оно было, мое начало:
кровь обжигала пах,
душа парила, дитя кричало
у медсестры на руках.
Попался, голубчик? Ты в клетке,
ты в каждой моей клетке,
могу из одной своей клетки
создать тебя, как голограмму,
всего тебя - из миллиграмма,
из Евиной клетки - Адама.
Выстроивший храм
станет ли строить дом?
Станет. И горе нам,
что не мы в нем живем.
Выстругавший алтарь
станет стругать кровать?
Станет. И горе нам.
Во мне погибла балерина.
Во мне погибла героиня.
Во мне погибла лесбиянка.
Во мне погибла негритянка.
Как много их во мне погибло!
И только Пригов жив-здоров.
Не можешь писать - читай.
Не можешь читать - пиши.
Не можешь писать - пиши
письма. Не можешь писать
писем - читай вслух
ребенку "Федорино горе".
Река. Многострунная ива.
Кузнечики. Влажный гранит.
На нём - полужирным, курсивом:
Здесь Павлова Вера лежит,
которая, братья-славяне,
сказала о чувствах своих
такими простыми словами,
что кажется - вовсе без них.
Читайте и наслаждайтесь, только учтите:
оцарапав острым крылом,
пролетел над самым столом
тихий ангел,
и сразу за ним
матерящийся херувим