Музей памяти жертв политических репрессий в Мордовии - Стенд «Гражданский долг перед государством»
В. В. Черкесов (начальник Управления МБ - ФСК - ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области в 1992-1998 гг.): «Всегда всё зависит от общества. Тот режим, который [в большевистское время] убивал людей, устраивал [советское] общество. Это общество в лице своих активных представителей выводило на улицы колонны демонстрантов. Это общество выдвигало из своей среды ярких литераторов, артистов и учёных, которые успешно формулировали оценки и принципы жизни того времени - они прививались всем остальным и были стандартами и правилами поведения. Точно так же всё происходит и сегодня. Поэтому чем здоровее общество, тем спокойнее оно может относиться к деятельности спецслужб… Я подчиняюсь российскому закону, а не приказу. В законе написано, что, если приказ начальника не соответствует закону, то я имею право его не выполнить. Такие возможности есть и у меня, и у любого офицера нашего Управления» (из документального фильма «Мужская работа» от 1996 г.).
Я. Ф. Выпряжкин (прокурор Томской области в 1951-1957 гг.): «За последнее время в практике работы следственных отделов Управлений КГБ широко практикуется метод одновременной проверки дел, если осуждённые обвинялись в принадлежности к одной контрреволюционной организации и проверка этих дел не в ущерб своевременному разрешению жалоб… Следует отметить в этом направлении положительную работу следователя Спраговского, пересмотревшего в 1956 году значительное количество смежных дел… Спраговский также одновременно пересмотрел архивно-следственные дела на группу лиц, из числа профессорско-преподавательского состава, осуждённых Военной Коллегией Верховного Суда СССР за принадлежность к антисоветской троцкистской организации…
Что касается остальных следователей, то метод одновременной проверки дел в своей работе они практикуют мало, только при наличии указания прокуратуры или определения судебного органа, и личной инициативы в этом деле не проявляют… При пересмотре групповых дел вопрос об обоснованности осуждения решался только в отношении осуждённого, подавшего жалобу. Имея в своём распоряжении данные о необоснованности осуждения других лиц, некоторые следователи не определяли своего отношения к делу в целом, а ограничивались решением вопроса об обоснованности осуждения лишь тех лиц, в отношении которых имелась жалоба… Часто остаются без проверки доводы жалобщиков о необъективном расследовании, о применении запрещённых методов ведения следствия, о фальсификации следственных материалов, а также других обстоятельств, имеющие существенное значение для дела.
Проверка дел этой категории показала, что обвинение советских граждан в антисоветской деятельности, как правило, основывалось исключительно на противоречивых материалах предварительного следствия, включающих в себя так называемые «самопризнания» осуждённых. Причём, уголовные дела против советских граждан возбуждались при отсутствии определённых законом поводов и оснований, которые бы указывали на наличие в их действиях состава преступления… Во время следствия осуждённые никаких показаний о своей контрреволюционной деятельности не давали, а в результате физического принуждения подписывали наспех сфабрикованные сотрудниками НКВД так называемые «самопризнания»…
Наиболее полно и всесторонне было проверено архивно-следственное дело по обвинению Бер и других, из материалов проверки которого ясно представилась картина простого, но в то же время изощрённого метода получения «самопризнания» от арестованных путём обмана. Этот обман сводился к тому, что бывшие работники Томского горотдела НКВД [в т.ч. начальник 3-го отдела Томского ГО УНКВД по НСО СССР, впоследствии и.о. начальника Томского ГО УНКВД по НСО СССР А. А.] Романов, [оперуполномоченный 3-го отдела Томского ГО УНКВД по НСО ЗСК СССР Г. И.] Горбенко и другие свои незаконные действия маскировали под «правительственное задание», заявляя арестованным, что материалы следствия требуются советскому государству для предъявления счёта империалистическим странам в целях разоблачения их шпионско-диверсионной деятельности, направленной против СССР, и что арестованные, хотя и ни в чём не повинны, обязаны выполнить свой гражданский долг перед государством, т.е. подписать заранее составленные протоколы их допросов, в которых указывалось, что они являются агентами иностранных разведок и проводят на территории СССР шпионско-диверсионную работу.
Арестованным также на словах гарантировалось освобождение из мест заключения, хотя в последующем они расстреливались и на основании их «показаний» производились новые аресты и расстрелы других ни в чём неповинных советских граждан. К арестованным, отказавшимся от подписи этих материалов, применялись угрозы: им заявлялось, что они не могут рассчитывать на благоприятную характеристику органов НКВД и будут осуждены как неразоружившиеся враги. Если этого было недостаточно, к ним применялась выстойка, избиение, провокационная деятельность внутрикамерной агентуры и т.д. При таких обстоятельствах вполне ясно и понятно, как появилось на свет дело» (из направленного первому секретарю Томского Обкома КПСС В. А. Москвину совершенно секретного обзора «Об итогах и состоянии работы по пересмотру дел о контрреволюционных преступлениях и разрешению жалоб по этой категории дел за 1955-1956 гг.» от 20 декабря 1956 г.).
А. И. Спраговский (следователь Управления КГБ СССР по Томской области в 1955-1960 гг.): «В последнее время в периодической печати стали освещаться события Сталинских репрессий и многие историки обращаются к живым свидетелям с тем, чтобы восстановить правду, каковой она была в действительности. Я отношу себя к таковым свидетелям, знающим о репрессиях 30-х годов по тем документальным материалам, с которыми мне довелось работать с 1955 по 1960 годы, т.е. во время реабилитации советских граждан, объявленной решениями XX съезда КПСС.
В то время я был старшим следователем следственного отдела Управления КГБ по Томской области. На мою долю выпало пересмотреть и составить заключения о реабилитации на десятки тысяч необоснованно расстрелянных советских гражданах в 1937-38 гг. Передо мной раскрылась картина вопиющего беззакония, искусство фальсификации дел бывшими работниками НКВД Запсибкрая, Томского Горотдела и Нарымского Окружкома НКВД. Как известно, до 1946 г. Томская область входила в состав Запсибкрая, а затем Новосибирской области. Проведение массовых репрессий в 37-38 годах осуществлялось под руководством УНКВД по Запсибкраю.
Для того, чтобы понять, как развёртывались события того периода, надо изучить дело по обвинению бывшего начальника Томского Горотдела НКВД Овчинникова Ивана Васильевича. До 1940 года это один из активнейших сотрудников органов НКВД, осуществивший изоляцию многих тысяч томичей, за что был награждён орденом Ленина. А в 1940 году сам он был обвинён в грубых нарушениях соц[иалистической] законности и расстрелян. В деле ОВЧИННИКОВА имелась стенограмма совещания, проведённого начальником УКНВД Запсибкрая МИРОНОВЫМ со всеми начальниками Райгоротделов НКВД края по организации проведения операции на местах.
В памяти у меня сохранились лишь отдельные моменты из этого документа. Прошло ведь более 30 лет, как мне довелось знакомиться с ним в связи с пересмотром ряда дел. Главные из них - тезис Сталина о том, что по мере продвижения вперёд к победе социализма усиливается сопротивление остатков эксплуататорских классов. Отсюда следовала установка на изоляцию всех бывших кулаков, белогвардейцев, переселенцев, колчаковцев, немцев, поляков, латышей, т.е. всех тех, кого считали бывшими людьми.
На совещании, а проводилось оно в начале 1937 г., была дана установка сколько человек арестовать в каждом районе, городе, округе и пустить по первой и по 2-й категории. Это означало - расстрелять, 1-я категория; осудить на 10 лет без права переписки - 2-я категория. Так, г. Томску предлагалось пустить по 1-й категории 10-20 тыс. человек и более, но не менее 10 тыс. По второй категории не менее 20 тыс. человек… Новокузнецк вызвался на соревнование с г. Томском, кто больше арестует «врагов народа» по указанным категориям. Томск оказался победителем, за что ОВЧИННИКОВ и получил орден Ленина…
В 50-х годах многочисленные заявления стали поступать от родственников осуждённых о пересмотре дел… Около 5 лет десятку работников следственного отдела УКГБ по Томской области пришлось посвятить проверке обоснованности обвинения граждан в надуманных преступлениях. Чего только не было в их «признательных» показаниях! Это взрывы мостов через реки Томь и Обь, которых не было; взрывы пихтовых заводов, электростанций и т.д.
Приходилось допрашивать тысячи свидетелей, знавших осуждённых, чтобы установить истину, разъезжая по районам области. И, как правило, все обвинения, которые вменялись в вину осуждённым, не находили своего подтверждения. А бывшие работники НКВД, которых удалось разыскать, как Карпов Сафон Петрович - Нарымский окротдел, Салтымаков, Казанцев, Лев и др., уже работники областного аппарата УКГБ, показали, что фальсификацией следственных дел они вынуждены были заниматься «сверху» в силу той политической обстановки…
В процессе пересмотра дел этой категории было установлено, что подписывать протоколы или оставлять отпечатки пальцев обвиняемые вынуждены были под физическим или моральным воздействием. Широко применялись недозволенные методы ведения следствия: угроза оружием, зажим между дверями и косяком пальцев руки и последующим давлением с вызовом нестерпимой боли; сидением часами на спинках стульев и т.д. Обработке к подписанию протоколов подвергались арестованные и через провокаторов, которые подсаживались специально в камеры сотрудниками НКВД…
По каждому делу составлялось обвинительное заключение, а в конце приобщалась выписка из решения Тройки НКВД, где указывалось, что такой-то осуждён к ВМН - расстрелу с указанием даты принятия Решения… Как приводилось исполнение приговора - Решение Тройки? В г. Колпашево, как показал один из исполнителей Караваев Сергей, была создана специальная бригада. Для поддержания их боевого духа постоянно давался спирт. Рядом со зданием Окротдела НКВД была большая площадка, обнесённая высоким забором, там была вырыта яма, куда можно было подойти по специально устроенному трапу. В момент расстрела исполнители находились в укрытии, а при подходе арестованного к определённому месту раздавался выстрел, и он сваливался в яму.
В целях экономии патронов была внедрена система удуш[ен]ия петлёй с применением мыла. Вот одни из эпизодов того времени. Будучи пьяными, исполнители решили поглумиться над молодой возлюбленной парой, оказавшейся приговорённой к расстрелу. Под предлогом сохранения жизни им предложили совершить половой акт со связанными руками на глазах у исполнителей. Молодой человек выполнил волю своих повелителей, и в этот момент были накинуты и затянуты петли на обе жертвы. В конце 60-х годов р. Обь стала размывать берег, где производились расстрелы в Колпашево. Останки расстрелянных вымывалась водой и уносились в неизвестность.
В г. Томске имел место и такой эпизод. Ночью на двух автомашинах, загруженных трупами расстрелянных, выехали работники НКВД в лес за город для сжигания трупов. Операция проходила строго секретно. Никто из посторонних не должен знать о месте сжигания и о самом факте сжигания трупов. Однако на рассвете в лесу попал пешеход, идущий навстречу автомашин. Руководивший операцией сотрудник обратил внимание, что из-под брезента, которым был укрыт кузов машины, торчит нога. Это дало основание полагать, что встретившийся пешеход понял о цели перевозки. Последнему предложили ехать до места, где было организовано сжигание трупов. А для того, чтобы весь этот процесс остался в строгой тайне, не было лишних свидетелей, в разведённый костёр кинули того пешехода, где он заживо и сгорел.
Для чего я об этом пишу? Для того, чтобы показать какие зверства и произвол чинились в те годы. Это лишь отдельные факты, которые стали мне известны при пересмотре этой категории дел, которые выпали на мою долю. По каждому делу после проверки обоснованности предъявленного обвинения нами составлялось заключение, в котором делались выводы о реабилитации осуждённых. Окончательное решение принималось судебной коллегией Областного Суда или же Военной Прокуратуры, т.е. по поднадзорности. Достоверно мне известно, что из всех пересмотренных дел, лишь только в отношении одного - Пушнина Ивана [Фёдоровича, агента-провокатора Томского горотдела НКВД], осуждённого к 10 годам ИТЛ, приговор был оставлен в силе, а в отношении других десятков тысяч - дела производством прекращены из-за отсутствия в их действиях состава преступления. Об И. Пушнине - ниже.
В какой обстановке, или как это было принято говорить - атмосфере - приходилось нам работать? Во главе управления КГБ по Томской области стоял полковник Прищепа Степан Адамович. Начальниками отделов были подполковник Казанцев Павел Авдеевич, Печенкин Иван Николаевич, Карпов Сафрон Петрович (ОУВД), Салтымаков, Лев А. И., Большаков И. В, и др., т.е. те, кто в 1937-38 годах фальсифицировал эти дела. В своих предписаниях прокуроры требовали допроса работников НКВД, принимавших участие в расследовании дел 37-38 гг., а руководство Управления КГБ всячески препятствовало этому…
К концу 1959 года в распоряжении работников следственного отдела накопилось много компрометирующего материала в отношении названных выше руководителей отделов и Управления, деятельность которых была несовместима с высоким званием чекиста и члена партии. Об этом на одном из партийных собраний Управления я выступил с трибуны собрания и потребовал принятия к ним мер, граничащих с увольнением из органов КГБ и исключением из партии. Тут же после собрания я был приглашён в кабинет начальника Управления Прищепы С. А., где в присутствии всех фальсификаторов был обвинён «в клевете на руководящий состав органов КГБ и охаивании старых чекистских кадров». Такую формулировку им удалось протащить на общем партийном собрании, где уже рассматривалось моё «персональное дело» и был объявлен «строгий выговор» с занесением в учётную карточку члена КПСС.
Через некоторое время моё персональное дело рассматривалось на бюро Кировского РК КПСС, где первым секретарём был Слезко Пётр Яковлевич, ныне зам. отделом агитации и пропаганды ЦК КПСС в Москве. Ни Слезко П. Я., ни другие члены бюро даже не соизволили выслушать мотивы, которыми я руководствовался на собрании, и утвердили решение партсобрания УКГБ по Томской области объявить члену КПСС Спраговскому Анатолию Ивановичу строгий выговор с занесением в учётную карточку «за клевету на руководящий состав и охаивание старых чекистских кадров». Ну, а затем, как говорят, не мытьём, так катаньем, предпринимались попытки избавиться от меня… В апреле 1960 года … я был уволен в звании капитана из органов КГБ…
Необоснованно были арестованы и расстреляны выдающиеся учёные Томских ВУЗов и техникумов. В результате провокаторской деятельности секретаря парткома Томского электромеханического института инженеров транспорта и связи ФЕДОСЕЕВА Луки Григорьевича аресту подверглись многие учёные этого института. Зато в последующие годы ФЕДОСЕЕВ Л. Г. стал Секретарём Томского Обкома КПСС. Много раз я делал попытки допросить его по делам в момент пересмотра, однако ПРИЩЕПА С. А. категорически запрещал. До сих пор появляется в печати имя ЦЕХАНОВСКОГО Александра Ивановича, ветерана лесной промышленности, Лауреата Гос. Премии. В пос. Тимирязево имеется дом-музей. Однако никто, очевидно, не знает, что по вине этого провокатора расстреляны сотни работников Тимирязевского леспромхоза по т.н. делу о вредительстве в Лесной промышленности в 1932 году. Это дело также пересмотрено, и все проходившие по нему обвиняемые посмертно реабилитированы.
Часто задают вопрос, сколько людей погибло в годы необоснованных репрессий? У меня лично сложилось мнение, что погибло примерно столько, сколько в Великую Отечественную войну 1941-45 годов. Когда бывал в населённых пунктах области в связи с пересмотром дел 1937-38 гг., то интересовался у старожилов, сельских Советов и по обелискам, где были написаны имена погибших в годы войны, о потерях. Оказывалось, что число репрессированных превышало число погибших в ВОВ или же было близким к нему.
Что же происходило после тех репрессий? Ярлык «враг народа» надолго укоренялся в умах людей. Вокруг оставшихся семей создавалась обстановка всеобщего презрения и унижения. Слышались и утверждались неоспоримые мнения: жена врага народа, сын или дочь врага народа и далее по родословной лестнице. Напрочь была закрыта дорога в будущее детям, поскольку в анкетных данных фигурировали слова: отец арестован в 1937 г. А в справках органов НКВД - МГБ - КГБ указывалось, что это «враг народа». Близкие родственники репрессированных не допускались к работе на ответственные участки, не принимались в ВУЗ и другие заведения. Прозрение последовало только в 50-годах. Жалобы арестованных и осуждённых к 10 годам, с которыми они обращались в различные инстанции, вплоть до СТАЛИНА, оставались без рассмотрения. Многие из них приобщались к их следственным делам.
Какова же судьба постигла тех, кто выжил и прошёл трудный путь в лагерях? Истории известны зловещие факты беззакония того периода. В 40-х годах появилась директива «66» МГБ СССР, согласно которой аресту подлежали бывшие участники «контрреволюционной организации», т.е. те, кто был осуждён в 1937-38 гг. к 10 годам, выжил и вернулся на родину. Они снова были подвергнуты аресту, им предъявлялись прежние обвинения и решением внесудебного органа, т.н. «Особого совещания» при МГБ CССР, назначалась повторная мера наказания на 10 лет лагерей. Свободно вздохнули уцелевшие от всех бед только после реабилитации в 1956-60 годах.
Хотел бы поведать и ещё об одной несправедливости в отношении уже реабилитированных «врагов народа». Вместо того, чтобы родственникам сказать правду о постигшей судьбе их отца, брата, сестры, деда, арестованных в годы Сталинских репрессий, измышлялись данные о том, что они умерли в лагере от того или иного заболевания. Работникам учётно-архивного отдела УКГБ выдавался специальный перечень заболеваний, так фабриковался документ о причинах смерти и затем через ЗАГС оформлялись свидетельства о смерти. Получив такое свидетельство, родственники успокаивали себя тем, что их отец, например, умер от воспаления лёгких, а не был расстрелян. «Диагноз» ставился с учётом возраста, положения в прошлом и другим признакам. Всё это происходило уже в моё время работы в УКГБ по Томской области…
У читателя может возникнуть вопрос, кто же такой СПРАГОВСКИЙ? Не виноват ли он сам в репрессиях? … В годы массовых репрессий мой отец СПРАГОВСКИЙ Иван Андреевич был председателем Ежинского сельсовета, относившегося в то время к Асиновскому району. Мне было тогда 12 лет. Помню, как к нам часто приезжали работники Асиновского НКВД (САЛОВ, ЯГОДКИН). Отец был исполнителем их воли. Не без его помощи производились аресты в 1937-38-х годах в сёлах Ежинского сельсовета.
Уже в период работы в органах КГБ мне удалось ознакомиться с материалами, в которых отец значился агентом органов НКВД. Только это обстоятельство позволило ему спасти себя и своих взрослых в то время братьев: Адольфа, Виктора, Антона, Савелия. Хотя его дядю, СПРАГОВСКОГО Селиверста Петровича, расстреляли как «врага народа». В последующие годы отец был на советской и хозяйственной работе. Прошёл всю Отечественную войну. После демобилизации в 45-м году стал председателем Пышкино-Троицкого райпотребсоюза, а в 49-м умер. Мать умерла в 90-м. Я с 43-го до конца войны находился на военной службе в 27-й учебно-стрелковой дивизии СибВО, затем недолго был на комсомольской работе в Астрахани, а с 47-го по протекции отца был устроен на службу в органах МГБ - КГБ…
В дни, когда радио объявило о болезни Сталина в 1953 поду, … люди на базаре [г. Томска] плакали, были охвачены всеобщим горем. А один инвалид Великой Отечественной войны (назовём его Новиковым - фамилию сейчас не помню), без ног, двигаясь по базарной площади на коляске, громко кричал: «Дураки, чего вы плачете?» - и дальше следовала нецензурная брань в адрес Сталина… На следующий день за антисоветскую агитацию Новиков был осуждён на 10 лет исправительно-трудовых лагерей. Вот таким образом реагировали тогда карательные и судебные органы на смерть Сталина…
Теперь о Колпашевском Яре. Из публикаций в газетах видно, что вымывание трупов расстрелянных в 1937-38-м в Колпашеве началось в 1979 году. Смею утверждать, что этот процесс начался ещё весной 1959 года. В то время я находился в командировке в Колпашеве по вопросу реабилитации, видел, как Обь подмывала яр, где ранее был забор у здания НКВД, и по реке плыли останки прежнего захоронения. Тогда обсуждался вопрос об укреплении этой части яра бетонным ограждением, но пришли к выводу, что будет очень дорого, и нет необходимой техники. На время половодья были выставлены дежурные пикеты около яра, чтобы не допускать любопытных…
В статье «Свидетельства человека, прошедшего ад сталинских лагерей» (Красное знамя», 29 января 89 года) живой свидетель тех беззаконий Владимир Капишников упоминает некого Пушнина: «Утром нас поднял «староста» Пушнин, арестант-уголовник, и провёл «профилактическую» беседу: «Беспрекословно требую подписывать любую бумагу, которую предъявит следователь Галушки[н]. Иначе будете иметь дело со мной». Это тот самый Иван Пушнин, агент органов НКВД, искусственно создавший «Партию народных героев Польши», которому по ходатайству НКВД заменили расстрел 10 годами. В 37-38-м его использовали в качестве провокатора, подсаживая в камеры к заключённым…
В делах, по которым проходили колхозники, основными пунктами обвинения были рассказанные анекдоты. Они квалифицировались как клевета на колхозный строй… А вот как учительницу обвинили в контрреволюционной агитации. На уроке русского языка она, развесила плакаты перед учениками со спряжением глагола «судим» и пояснила, как спрягается этот глагол: я судим; ты судим; он судим; мы судимы; вы судимы; они будут судимы. Дальше - немного фантазии следователя, чтобы подобные объяснения возвести к фактам практической подрывной деятельности со стороны учительницы…
Теперь о фальсификаторах. Народ требует назвать их имена и подвергнуть моральному осуждению. Конечно, основная масса этих личностей вымерла, многие были расстреляны… Вместе с тем многие бывшие фальсификаторы в 50-х годах оставались на службе в органах КГБ с повышением в должности и звании. В УКГБ по Томской области в период с 52-го по 60-й мне пришлось работать с бывшими фальсификаторами… Все они, как я полагаю, были преданы партии и правительству и действовали с учётом политической обстановки и по указаниям сверху. Очевидно, это присуще было всем живущим в тот или иной период существования страны. Смена в руководстве партии и страны и линия, проводимая во всех направлениях политической, экономической или общественной жизни, всегда находили поддержку и одобрение в народе. Так было при Сталине, Хрущёве, Брежневе и теперь при Горбачёве. Инакомыслящие преследовались. Как будет сейчас - время покажет.
Поэтому фальсификаторы того периода объясняли свои действия требованиями политической обстановки, когда в основе их мышления была навязанная Сталиным теория «обострения классовой борьбы». Не прояви они усердия в борьбе с «классовыми врагами», самих бы обвинили в пособничестве «врагам». В протоколах допросов часто встречались фразы: «Врагу свойственно запираться», «Враг не дремлет», «Враг хитёр». Поэтому, занимаясь фальсификацией следственных дел, они сумели выжить, пройти тот тяжёлый жизненный путь, и, каждый по-своему, завершить его. Где-то в 59-60-м правительство СССР приняло решение о сокращении на 50% пенсии работникам, скомпрометировавшим себя на службе в органах НКВД. Думаю, большего с них взять нельзя. Что же касается пребывания фальсификаторов в партии и продолжения их работы в органах КГБ, этот вопрос вызывал непреодолимое стремление не только во мне, но и у других работников, постигших истину, исключить их из партии и уволить из органов. Жизнь показала, что в решении этого вопроса я поспешил, за что серьёзно поплатился - [в 1960 г. был уволен из КГБ]…
Прищепа, сменивший Великанова на руководящем посту, в 60-м был освобождён от должности начальника УКГБ по Томской области и до лета 88-го работал зав. спецкафедрой в институте подготовки кадров Минсредмаша в Обнинске… В конце 1960 года помощник военного прокурора СибВО И. А. Ларионов предоставил мне возможность ознакомиться с материалами фальсификации в 1938 году дела на работников наркомата внешней торговли бывшим в то время оперуполномоченным в Москве С. Прищепой. Это обстоятельство меня сильно поразило. Никто из нас не думал, что Прищепа причастен к делам такой категории. Оказывается, как и многие другие, Прищепа сфабриковал групповое дело по обвинению работников Внешторга в причастности к японской разведке.
Один из обвиняемых по этому делу (фамилию не помню) в момент приведения постановления Военной коллеги Верховного суда к исполнению, то есть к расстрелу, оказался в тюремной больнице. Расстреляв основную массу обвиняемых, про больного забыли. ВМН ему заменили после выхода из больницы на 10 лет лагерей, затем, согласно директиве МГБ СССР №66, снова осудили, и только в 50-х годах он обратился по вопросу реабилитации в Военную прокуратуру СССР. И. Ларионов имел поручение допросить Прищепу по этому делу. Дело оказалось «липовым». Оставшийся в живых свидетель рассказал, при каких обстоятельствах оно фабриковалось, и все проходившие по нему работники наркомата Внешторга были реабилитированы. Военная прокуратура СССР внесла представление в КГБ СССР в отношении Прищепы. В центре было принято решение освободить Прищепу от должности начальника Управления КГБ по Томской области.
Однако С. Прищепа ещё являлся и членом бюро обкома КПСС. Помню, как всех коммунистов собрали в зал заседаний в здании УКГБ по улице Кирова 18, где с оглашением материалов на С. Прищепу выступил первый секретарь обкома И. Марченко, сменивший В. Москвина. Как и все фальсификаторы, С. Прищепа ссылался на особенности того периода, сложившуюся практику фальсификации дел и продолжал утверждать о своей преданности ленинской партии. На трибуне, раскаиваясь в содеянном, он плакал. Поведал о том, что юношей он пас коров, прошёл сложный путь от пастуха до начальника Управления. На мой вопрос, сколько дел им было сфабриковано в Москве, Прищепа ответил, что это - единственное. Конечно, никто из нас в это не поверил. По служебной лестнице быстрее двигались те работники НКВД, кто фабриковал больше дел…
Партийное собрание Управления КГБ приняло решение объявить Прищепе строгий выговор с занесением в учётную карточку. При этом учли, что он понёс уже серьёзные наказания, освобождён от должности начальника УКГБ и выведен из состава бюро обкома КПСС. Вот после этой истории нам, следственным работникам, стало ясно, почему так рьяно Прищепа защищал стоявших у руководства отделами бывших фальсификаторов Д. К. Салтымакова, И. Н. Печенкина, П. А. Казанцева, А. И. Льва. Стоило в заключении по делу сослаться на фамилию фальсификатора, состряпавшего то или иное дело, как она тут же вычёркивалась…
Располагая фактами злостной фальсификации, гнусной провокации по делам того периода со стороны руководящего состава Управления, я и решил выступить на одном из партийных собраний с требованием об увольнении и партийной ответственности фальсификаторов. Но не тут-то было! Фальсификаторы остались на работе, а я получил взыскание - строгий выговор: «За клевету на руководящий состав и охаивание старых чекистских кадров». Вот вам и социальная справедливость. А в конце 60-го года под благовидным предлогом меня сократили по «Закону о значительном сокращении Вооруженных Сил СССР». Что называется, «достукался». Я не к тому, что сожалею о случившемся. Я хочу предостеречь других о недопустимости поспешных решений в условиях нашей социалистической демократии.
Было бы всё хорошо, если бы на этом всё закончилось. С. Прищепа ушёл из Управления, а последователи его действий остались. В этой связи мне хочется рассказать, какие козни мне чинились при трудоустройстве после увольнения. В первое время я устроился старшим следователем прокуратуры Томска с окладом 105 рублей. Это было в 2,5 раза ниже по сравнению с прежней работой. Вскоре появилась возможность трудоустроиться на режимном предприятии в Томске-7, где материальные условия значительно лучше. Потребовалось три месяца, чтобы преодолеть заслон, который был выставлен аппаратом УКГБ. Благодаря сочувствию майора Тунгусова И. П., удалось выйти на прямых виновников, чинивших препятствия, и через комиссию ЦК КПСС, созданную по моей жалобе, разорвать этот узел.
Начальником 2-го отдела был Авдзейко, полковник, работавший с Прищепой много лет. В календаре у него Тунгусов обнаружил запись: «Спраговского взяли в 1-й отдел, проверить и протестовать». Тунгусов, владея методами криминалистики, сфотографировал эту запись и передал мне. Только с использованием этого вещественного доказательства мне удалось изобличить работников отдела кадров и давивших на них лиц в необоснованных препятствиях к въезду и дальнейшему устройству в системе Сибирского химического комбината, где я проработал последующие 27 лет.
Снова возвращаюсь к массовым репрессиям 1937-38-го. Народ хочет знать, как они проводились в нашей области… Убеждён, что попытка установить это путём опроса оставшихся в живых свидетелей того периода не раскроет истинную картину беззаконий и произвола. Оставшиеся в живых бывшие фальсификаторы, а их единицы, боятся говорить об этом. Их угнетает моральная ответственность перед народом. Всё, что им было известно, они унесут с собой в могилу. Поэтому основным источником для раскрытия истины могут служить конкретные архивно-следственные дела на бывших руководителей аппарата НКВД…
Когда я допрашивал бывших фальсификаторов Горбенко, Доценко, Смирнова, Карпова и предъявлял им конкретные дела на осуждённых к ВМН, они не отрицали своей причастности к фальсификации этих дел. Однако утверждали, что делали они это по указанию руководства сверху. Что же касается применения недозволенных методов ведения следствия, то они не давали вразумительных ответов на вопрос, каким образом они добивались «признания» в совершении таких преступлений, как взрыв мостов через Обь и Томь, не существовавших в природе.
О практике применения таких методов говорили сами обвиняемые, которые смогли выжить. Помню Зиновьева из Парабели с деформированными пальцами обеих рук. Они были переломаны между дверью и косяком. Об избиении во время следствия говорил бывший секретарь Томского горкома партии МАЛЫШЕВ, вернувшийся в Томск в 50-х. Жалко было смотреть в лицо этого человека. Как оказалось, ни в чём он не был виновен. Шёл он по «организации» ЭЙХЕ. Уцелел чисто случайно, так как выдержал все муки и не поддался на провокации, чинимые следствием. Он плакал и дрожал всем старческим телом, рассказывая о себе и судьбе, постигшей его товарищей по Томскому горкому… Признательные показания в делах обвиняемых в причастности к контрреволюционным формированиям и об их практической вредительской деятельности явились следствием физического воздействия на них работников НКВД…
Когда большинство работников следотдела утвердилось во мнении, что все контрреволюционные организации, в причастности к которым обвинялись тысячи расстрелянных жителей области, являются надуманными, я проявил личную инициативу и обратился в ЦК к Хрущёву с предложением принять законодательный акт, которым бы реабилитировались все лица, осуждённые внесудебным органами (тройками, двойками, Особым Совещанием). В письме я изложил и обобщил практику пересмотренных дел. Ответ я получил от начальника следственного управления КГБ СССР товарища Малярова, куда моё письмо было переслано из ЦК. Последний разъяснил, что принятие такого акта считает преждевременным. Как теперь уже известно, он последовал только спустя 30 с лишним лет.
Примечательно, что такое письмо я направил без ведома товарища Прищепы, и он не знал об этом. А ответ пришёл через него. Опять я попал в немилость! «Как ты, щелкопёрый, посмел обращаться к Никите Сергеевичу без моего ведома?» - примерно в таком плане был устроен мне очередной разнос. Подобные препоны ставились в связи с тем, что Прищепа и начальники отделов управления сами были фальсификаторами, и им было крайне небезразлично, как идёт процесс реабилитации…
В возрасте 25 лет я сознательно принял решение вступить в партию. Ещё в комсомольском возрасте мне была привита вера в неизбежность построения коммунизма в нашей стране… Лишь в 55-60-х годах, работая в следственном отделе УКГБ по Томской области и занимаясь пересмотром дел по массовым репрессиям 30-40-х годов, я пришёл к мысли, что несчётные жертвы, геноцид советского народа - это следствие беззаконий и произвола органов НКВД и руководящей ими верхушки власти, в том числе и КПСС» (из книги воспоминаний «Записки следователя КГБ» от 1990 г.).
Я. Ф. Выпряжкин (прокурор Томской области в 1951-1957 гг.): «За последнее время в практике работы следственных отделов Управлений КГБ широко практикуется метод одновременной проверки дел, если осуждённые обвинялись в принадлежности к одной контрреволюционной организации и проверка этих дел не в ущерб своевременному разрешению жалоб… Следует отметить в этом направлении положительную работу следователя Спраговского, пересмотревшего в 1956 году значительное количество смежных дел… Спраговский также одновременно пересмотрел архивно-следственные дела на группу лиц, из числа профессорско-преподавательского состава, осуждённых Военной Коллегией Верховного Суда СССР за принадлежность к антисоветской троцкистской организации…
Что касается остальных следователей, то метод одновременной проверки дел в своей работе они практикуют мало, только при наличии указания прокуратуры или определения судебного органа, и личной инициативы в этом деле не проявляют… При пересмотре групповых дел вопрос об обоснованности осуждения решался только в отношении осуждённого, подавшего жалобу. Имея в своём распоряжении данные о необоснованности осуждения других лиц, некоторые следователи не определяли своего отношения к делу в целом, а ограничивались решением вопроса об обоснованности осуждения лишь тех лиц, в отношении которых имелась жалоба… Часто остаются без проверки доводы жалобщиков о необъективном расследовании, о применении запрещённых методов ведения следствия, о фальсификации следственных материалов, а также других обстоятельств, имеющие существенное значение для дела.
Проверка дел этой категории показала, что обвинение советских граждан в антисоветской деятельности, как правило, основывалось исключительно на противоречивых материалах предварительного следствия, включающих в себя так называемые «самопризнания» осуждённых. Причём, уголовные дела против советских граждан возбуждались при отсутствии определённых законом поводов и оснований, которые бы указывали на наличие в их действиях состава преступления… Во время следствия осуждённые никаких показаний о своей контрреволюционной деятельности не давали, а в результате физического принуждения подписывали наспех сфабрикованные сотрудниками НКВД так называемые «самопризнания»…
Наиболее полно и всесторонне было проверено архивно-следственное дело по обвинению Бер и других, из материалов проверки которого ясно представилась картина простого, но в то же время изощрённого метода получения «самопризнания» от арестованных путём обмана. Этот обман сводился к тому, что бывшие работники Томского горотдела НКВД [в т.ч. начальник 3-го отдела Томского ГО УНКВД по НСО СССР, впоследствии и.о. начальника Томского ГО УНКВД по НСО СССР А. А.] Романов, [оперуполномоченный 3-го отдела Томского ГО УНКВД по НСО ЗСК СССР Г. И.] Горбенко и другие свои незаконные действия маскировали под «правительственное задание», заявляя арестованным, что материалы следствия требуются советскому государству для предъявления счёта империалистическим странам в целях разоблачения их шпионско-диверсионной деятельности, направленной против СССР, и что арестованные, хотя и ни в чём не повинны, обязаны выполнить свой гражданский долг перед государством, т.е. подписать заранее составленные протоколы их допросов, в которых указывалось, что они являются агентами иностранных разведок и проводят на территории СССР шпионско-диверсионную работу.
Арестованным также на словах гарантировалось освобождение из мест заключения, хотя в последующем они расстреливались и на основании их «показаний» производились новые аресты и расстрелы других ни в чём неповинных советских граждан. К арестованным, отказавшимся от подписи этих материалов, применялись угрозы: им заявлялось, что они не могут рассчитывать на благоприятную характеристику органов НКВД и будут осуждены как неразоружившиеся враги. Если этого было недостаточно, к ним применялась выстойка, избиение, провокационная деятельность внутрикамерной агентуры и т.д. При таких обстоятельствах вполне ясно и понятно, как появилось на свет дело» (из направленного первому секретарю Томского Обкома КПСС В. А. Москвину совершенно секретного обзора «Об итогах и состоянии работы по пересмотру дел о контрреволюционных преступлениях и разрешению жалоб по этой категории дел за 1955-1956 гг.» от 20 декабря 1956 г.).
А. И. Спраговский (следователь Управления КГБ СССР по Томской области в 1955-1960 гг.): «В последнее время в периодической печати стали освещаться события Сталинских репрессий и многие историки обращаются к живым свидетелям с тем, чтобы восстановить правду, каковой она была в действительности. Я отношу себя к таковым свидетелям, знающим о репрессиях 30-х годов по тем документальным материалам, с которыми мне довелось работать с 1955 по 1960 годы, т.е. во время реабилитации советских граждан, объявленной решениями XX съезда КПСС.
В то время я был старшим следователем следственного отдела Управления КГБ по Томской области. На мою долю выпало пересмотреть и составить заключения о реабилитации на десятки тысяч необоснованно расстрелянных советских гражданах в 1937-38 гг. Передо мной раскрылась картина вопиющего беззакония, искусство фальсификации дел бывшими работниками НКВД Запсибкрая, Томского Горотдела и Нарымского Окружкома НКВД. Как известно, до 1946 г. Томская область входила в состав Запсибкрая, а затем Новосибирской области. Проведение массовых репрессий в 37-38 годах осуществлялось под руководством УНКВД по Запсибкраю.
Для того, чтобы понять, как развёртывались события того периода, надо изучить дело по обвинению бывшего начальника Томского Горотдела НКВД Овчинникова Ивана Васильевича. До 1940 года это один из активнейших сотрудников органов НКВД, осуществивший изоляцию многих тысяч томичей, за что был награждён орденом Ленина. А в 1940 году сам он был обвинён в грубых нарушениях соц[иалистической] законности и расстрелян. В деле ОВЧИННИКОВА имелась стенограмма совещания, проведённого начальником УКНВД Запсибкрая МИРОНОВЫМ со всеми начальниками Райгоротделов НКВД края по организации проведения операции на местах.
В памяти у меня сохранились лишь отдельные моменты из этого документа. Прошло ведь более 30 лет, как мне довелось знакомиться с ним в связи с пересмотром ряда дел. Главные из них - тезис Сталина о том, что по мере продвижения вперёд к победе социализма усиливается сопротивление остатков эксплуататорских классов. Отсюда следовала установка на изоляцию всех бывших кулаков, белогвардейцев, переселенцев, колчаковцев, немцев, поляков, латышей, т.е. всех тех, кого считали бывшими людьми.
На совещании, а проводилось оно в начале 1937 г., была дана установка сколько человек арестовать в каждом районе, городе, округе и пустить по первой и по 2-й категории. Это означало - расстрелять, 1-я категория; осудить на 10 лет без права переписки - 2-я категория. Так, г. Томску предлагалось пустить по 1-й категории 10-20 тыс. человек и более, но не менее 10 тыс. По второй категории не менее 20 тыс. человек… Новокузнецк вызвался на соревнование с г. Томском, кто больше арестует «врагов народа» по указанным категориям. Томск оказался победителем, за что ОВЧИННИКОВ и получил орден Ленина…
В 50-х годах многочисленные заявления стали поступать от родственников осуждённых о пересмотре дел… Около 5 лет десятку работников следственного отдела УКГБ по Томской области пришлось посвятить проверке обоснованности обвинения граждан в надуманных преступлениях. Чего только не было в их «признательных» показаниях! Это взрывы мостов через реки Томь и Обь, которых не было; взрывы пихтовых заводов, электростанций и т.д.
Приходилось допрашивать тысячи свидетелей, знавших осуждённых, чтобы установить истину, разъезжая по районам области. И, как правило, все обвинения, которые вменялись в вину осуждённым, не находили своего подтверждения. А бывшие работники НКВД, которых удалось разыскать, как Карпов Сафон Петрович - Нарымский окротдел, Салтымаков, Казанцев, Лев и др., уже работники областного аппарата УКГБ, показали, что фальсификацией следственных дел они вынуждены были заниматься «сверху» в силу той политической обстановки…
В процессе пересмотра дел этой категории было установлено, что подписывать протоколы или оставлять отпечатки пальцев обвиняемые вынуждены были под физическим или моральным воздействием. Широко применялись недозволенные методы ведения следствия: угроза оружием, зажим между дверями и косяком пальцев руки и последующим давлением с вызовом нестерпимой боли; сидением часами на спинках стульев и т.д. Обработке к подписанию протоколов подвергались арестованные и через провокаторов, которые подсаживались специально в камеры сотрудниками НКВД…
По каждому делу составлялось обвинительное заключение, а в конце приобщалась выписка из решения Тройки НКВД, где указывалось, что такой-то осуждён к ВМН - расстрелу с указанием даты принятия Решения… Как приводилось исполнение приговора - Решение Тройки? В г. Колпашево, как показал один из исполнителей Караваев Сергей, была создана специальная бригада. Для поддержания их боевого духа постоянно давался спирт. Рядом со зданием Окротдела НКВД была большая площадка, обнесённая высоким забором, там была вырыта яма, куда можно было подойти по специально устроенному трапу. В момент расстрела исполнители находились в укрытии, а при подходе арестованного к определённому месту раздавался выстрел, и он сваливался в яму.
В целях экономии патронов была внедрена система удуш[ен]ия петлёй с применением мыла. Вот одни из эпизодов того времени. Будучи пьяными, исполнители решили поглумиться над молодой возлюбленной парой, оказавшейся приговорённой к расстрелу. Под предлогом сохранения жизни им предложили совершить половой акт со связанными руками на глазах у исполнителей. Молодой человек выполнил волю своих повелителей, и в этот момент были накинуты и затянуты петли на обе жертвы. В конце 60-х годов р. Обь стала размывать берег, где производились расстрелы в Колпашево. Останки расстрелянных вымывалась водой и уносились в неизвестность.
В г. Томске имел место и такой эпизод. Ночью на двух автомашинах, загруженных трупами расстрелянных, выехали работники НКВД в лес за город для сжигания трупов. Операция проходила строго секретно. Никто из посторонних не должен знать о месте сжигания и о самом факте сжигания трупов. Однако на рассвете в лесу попал пешеход, идущий навстречу автомашин. Руководивший операцией сотрудник обратил внимание, что из-под брезента, которым был укрыт кузов машины, торчит нога. Это дало основание полагать, что встретившийся пешеход понял о цели перевозки. Последнему предложили ехать до места, где было организовано сжигание трупов. А для того, чтобы весь этот процесс остался в строгой тайне, не было лишних свидетелей, в разведённый костёр кинули того пешехода, где он заживо и сгорел.
Для чего я об этом пишу? Для того, чтобы показать какие зверства и произвол чинились в те годы. Это лишь отдельные факты, которые стали мне известны при пересмотре этой категории дел, которые выпали на мою долю. По каждому делу после проверки обоснованности предъявленного обвинения нами составлялось заключение, в котором делались выводы о реабилитации осуждённых. Окончательное решение принималось судебной коллегией Областного Суда или же Военной Прокуратуры, т.е. по поднадзорности. Достоверно мне известно, что из всех пересмотренных дел, лишь только в отношении одного - Пушнина Ивана [Фёдоровича, агента-провокатора Томского горотдела НКВД], осуждённого к 10 годам ИТЛ, приговор был оставлен в силе, а в отношении других десятков тысяч - дела производством прекращены из-за отсутствия в их действиях состава преступления. Об И. Пушнине - ниже.
В какой обстановке, или как это было принято говорить - атмосфере - приходилось нам работать? Во главе управления КГБ по Томской области стоял полковник Прищепа Степан Адамович. Начальниками отделов были подполковник Казанцев Павел Авдеевич, Печенкин Иван Николаевич, Карпов Сафрон Петрович (ОУВД), Салтымаков, Лев А. И., Большаков И. В, и др., т.е. те, кто в 1937-38 годах фальсифицировал эти дела. В своих предписаниях прокуроры требовали допроса работников НКВД, принимавших участие в расследовании дел 37-38 гг., а руководство Управления КГБ всячески препятствовало этому…
К концу 1959 года в распоряжении работников следственного отдела накопилось много компрометирующего материала в отношении названных выше руководителей отделов и Управления, деятельность которых была несовместима с высоким званием чекиста и члена партии. Об этом на одном из партийных собраний Управления я выступил с трибуны собрания и потребовал принятия к ним мер, граничащих с увольнением из органов КГБ и исключением из партии. Тут же после собрания я был приглашён в кабинет начальника Управления Прищепы С. А., где в присутствии всех фальсификаторов был обвинён «в клевете на руководящий состав органов КГБ и охаивании старых чекистских кадров». Такую формулировку им удалось протащить на общем партийном собрании, где уже рассматривалось моё «персональное дело» и был объявлен «строгий выговор» с занесением в учётную карточку члена КПСС.
Через некоторое время моё персональное дело рассматривалось на бюро Кировского РК КПСС, где первым секретарём был Слезко Пётр Яковлевич, ныне зам. отделом агитации и пропаганды ЦК КПСС в Москве. Ни Слезко П. Я., ни другие члены бюро даже не соизволили выслушать мотивы, которыми я руководствовался на собрании, и утвердили решение партсобрания УКГБ по Томской области объявить члену КПСС Спраговскому Анатолию Ивановичу строгий выговор с занесением в учётную карточку «за клевету на руководящий состав и охаивание старых чекистских кадров». Ну, а затем, как говорят, не мытьём, так катаньем, предпринимались попытки избавиться от меня… В апреле 1960 года … я был уволен в звании капитана из органов КГБ…
Необоснованно были арестованы и расстреляны выдающиеся учёные Томских ВУЗов и техникумов. В результате провокаторской деятельности секретаря парткома Томского электромеханического института инженеров транспорта и связи ФЕДОСЕЕВА Луки Григорьевича аресту подверглись многие учёные этого института. Зато в последующие годы ФЕДОСЕЕВ Л. Г. стал Секретарём Томского Обкома КПСС. Много раз я делал попытки допросить его по делам в момент пересмотра, однако ПРИЩЕПА С. А. категорически запрещал. До сих пор появляется в печати имя ЦЕХАНОВСКОГО Александра Ивановича, ветерана лесной промышленности, Лауреата Гос. Премии. В пос. Тимирязево имеется дом-музей. Однако никто, очевидно, не знает, что по вине этого провокатора расстреляны сотни работников Тимирязевского леспромхоза по т.н. делу о вредительстве в Лесной промышленности в 1932 году. Это дело также пересмотрено, и все проходившие по нему обвиняемые посмертно реабилитированы.
Часто задают вопрос, сколько людей погибло в годы необоснованных репрессий? У меня лично сложилось мнение, что погибло примерно столько, сколько в Великую Отечественную войну 1941-45 годов. Когда бывал в населённых пунктах области в связи с пересмотром дел 1937-38 гг., то интересовался у старожилов, сельских Советов и по обелискам, где были написаны имена погибших в годы войны, о потерях. Оказывалось, что число репрессированных превышало число погибших в ВОВ или же было близким к нему.
Что же происходило после тех репрессий? Ярлык «враг народа» надолго укоренялся в умах людей. Вокруг оставшихся семей создавалась обстановка всеобщего презрения и унижения. Слышались и утверждались неоспоримые мнения: жена врага народа, сын или дочь врага народа и далее по родословной лестнице. Напрочь была закрыта дорога в будущее детям, поскольку в анкетных данных фигурировали слова: отец арестован в 1937 г. А в справках органов НКВД - МГБ - КГБ указывалось, что это «враг народа». Близкие родственники репрессированных не допускались к работе на ответственные участки, не принимались в ВУЗ и другие заведения. Прозрение последовало только в 50-годах. Жалобы арестованных и осуждённых к 10 годам, с которыми они обращались в различные инстанции, вплоть до СТАЛИНА, оставались без рассмотрения. Многие из них приобщались к их следственным делам.
Какова же судьба постигла тех, кто выжил и прошёл трудный путь в лагерях? Истории известны зловещие факты беззакония того периода. В 40-х годах появилась директива «66» МГБ СССР, согласно которой аресту подлежали бывшие участники «контрреволюционной организации», т.е. те, кто был осуждён в 1937-38 гг. к 10 годам, выжил и вернулся на родину. Они снова были подвергнуты аресту, им предъявлялись прежние обвинения и решением внесудебного органа, т.н. «Особого совещания» при МГБ CССР, назначалась повторная мера наказания на 10 лет лагерей. Свободно вздохнули уцелевшие от всех бед только после реабилитации в 1956-60 годах.
Хотел бы поведать и ещё об одной несправедливости в отношении уже реабилитированных «врагов народа». Вместо того, чтобы родственникам сказать правду о постигшей судьбе их отца, брата, сестры, деда, арестованных в годы Сталинских репрессий, измышлялись данные о том, что они умерли в лагере от того или иного заболевания. Работникам учётно-архивного отдела УКГБ выдавался специальный перечень заболеваний, так фабриковался документ о причинах смерти и затем через ЗАГС оформлялись свидетельства о смерти. Получив такое свидетельство, родственники успокаивали себя тем, что их отец, например, умер от воспаления лёгких, а не был расстрелян. «Диагноз» ставился с учётом возраста, положения в прошлом и другим признакам. Всё это происходило уже в моё время работы в УКГБ по Томской области…
У читателя может возникнуть вопрос, кто же такой СПРАГОВСКИЙ? Не виноват ли он сам в репрессиях? … В годы массовых репрессий мой отец СПРАГОВСКИЙ Иван Андреевич был председателем Ежинского сельсовета, относившегося в то время к Асиновскому району. Мне было тогда 12 лет. Помню, как к нам часто приезжали работники Асиновского НКВД (САЛОВ, ЯГОДКИН). Отец был исполнителем их воли. Не без его помощи производились аресты в 1937-38-х годах в сёлах Ежинского сельсовета.
Уже в период работы в органах КГБ мне удалось ознакомиться с материалами, в которых отец значился агентом органов НКВД. Только это обстоятельство позволило ему спасти себя и своих взрослых в то время братьев: Адольфа, Виктора, Антона, Савелия. Хотя его дядю, СПРАГОВСКОГО Селиверста Петровича, расстреляли как «врага народа». В последующие годы отец был на советской и хозяйственной работе. Прошёл всю Отечественную войну. После демобилизации в 45-м году стал председателем Пышкино-Троицкого райпотребсоюза, а в 49-м умер. Мать умерла в 90-м. Я с 43-го до конца войны находился на военной службе в 27-й учебно-стрелковой дивизии СибВО, затем недолго был на комсомольской работе в Астрахани, а с 47-го по протекции отца был устроен на службу в органах МГБ - КГБ…
В дни, когда радио объявило о болезни Сталина в 1953 поду, … люди на базаре [г. Томска] плакали, были охвачены всеобщим горем. А один инвалид Великой Отечественной войны (назовём его Новиковым - фамилию сейчас не помню), без ног, двигаясь по базарной площади на коляске, громко кричал: «Дураки, чего вы плачете?» - и дальше следовала нецензурная брань в адрес Сталина… На следующий день за антисоветскую агитацию Новиков был осуждён на 10 лет исправительно-трудовых лагерей. Вот таким образом реагировали тогда карательные и судебные органы на смерть Сталина…
Теперь о Колпашевском Яре. Из публикаций в газетах видно, что вымывание трупов расстрелянных в 1937-38-м в Колпашеве началось в 1979 году. Смею утверждать, что этот процесс начался ещё весной 1959 года. В то время я находился в командировке в Колпашеве по вопросу реабилитации, видел, как Обь подмывала яр, где ранее был забор у здания НКВД, и по реке плыли останки прежнего захоронения. Тогда обсуждался вопрос об укреплении этой части яра бетонным ограждением, но пришли к выводу, что будет очень дорого, и нет необходимой техники. На время половодья были выставлены дежурные пикеты около яра, чтобы не допускать любопытных…
В статье «Свидетельства человека, прошедшего ад сталинских лагерей» (Красное знамя», 29 января 89 года) живой свидетель тех беззаконий Владимир Капишников упоминает некого Пушнина: «Утром нас поднял «староста» Пушнин, арестант-уголовник, и провёл «профилактическую» беседу: «Беспрекословно требую подписывать любую бумагу, которую предъявит следователь Галушки[н]. Иначе будете иметь дело со мной». Это тот самый Иван Пушнин, агент органов НКВД, искусственно создавший «Партию народных героев Польши», которому по ходатайству НКВД заменили расстрел 10 годами. В 37-38-м его использовали в качестве провокатора, подсаживая в камеры к заключённым…
В делах, по которым проходили колхозники, основными пунктами обвинения были рассказанные анекдоты. Они квалифицировались как клевета на колхозный строй… А вот как учительницу обвинили в контрреволюционной агитации. На уроке русского языка она, развесила плакаты перед учениками со спряжением глагола «судим» и пояснила, как спрягается этот глагол: я судим; ты судим; он судим; мы судимы; вы судимы; они будут судимы. Дальше - немного фантазии следователя, чтобы подобные объяснения возвести к фактам практической подрывной деятельности со стороны учительницы…
Теперь о фальсификаторах. Народ требует назвать их имена и подвергнуть моральному осуждению. Конечно, основная масса этих личностей вымерла, многие были расстреляны… Вместе с тем многие бывшие фальсификаторы в 50-х годах оставались на службе в органах КГБ с повышением в должности и звании. В УКГБ по Томской области в период с 52-го по 60-й мне пришлось работать с бывшими фальсификаторами… Все они, как я полагаю, были преданы партии и правительству и действовали с учётом политической обстановки и по указаниям сверху. Очевидно, это присуще было всем живущим в тот или иной период существования страны. Смена в руководстве партии и страны и линия, проводимая во всех направлениях политической, экономической или общественной жизни, всегда находили поддержку и одобрение в народе. Так было при Сталине, Хрущёве, Брежневе и теперь при Горбачёве. Инакомыслящие преследовались. Как будет сейчас - время покажет.
Поэтому фальсификаторы того периода объясняли свои действия требованиями политической обстановки, когда в основе их мышления была навязанная Сталиным теория «обострения классовой борьбы». Не прояви они усердия в борьбе с «классовыми врагами», самих бы обвинили в пособничестве «врагам». В протоколах допросов часто встречались фразы: «Врагу свойственно запираться», «Враг не дремлет», «Враг хитёр». Поэтому, занимаясь фальсификацией следственных дел, они сумели выжить, пройти тот тяжёлый жизненный путь, и, каждый по-своему, завершить его. Где-то в 59-60-м правительство СССР приняло решение о сокращении на 50% пенсии работникам, скомпрометировавшим себя на службе в органах НКВД. Думаю, большего с них взять нельзя. Что же касается пребывания фальсификаторов в партии и продолжения их работы в органах КГБ, этот вопрос вызывал непреодолимое стремление не только во мне, но и у других работников, постигших истину, исключить их из партии и уволить из органов. Жизнь показала, что в решении этого вопроса я поспешил, за что серьёзно поплатился - [в 1960 г. был уволен из КГБ]…
Прищепа, сменивший Великанова на руководящем посту, в 60-м был освобождён от должности начальника УКГБ по Томской области и до лета 88-го работал зав. спецкафедрой в институте подготовки кадров Минсредмаша в Обнинске… В конце 1960 года помощник военного прокурора СибВО И. А. Ларионов предоставил мне возможность ознакомиться с материалами фальсификации в 1938 году дела на работников наркомата внешней торговли бывшим в то время оперуполномоченным в Москве С. Прищепой. Это обстоятельство меня сильно поразило. Никто из нас не думал, что Прищепа причастен к делам такой категории. Оказывается, как и многие другие, Прищепа сфабриковал групповое дело по обвинению работников Внешторга в причастности к японской разведке.
Один из обвиняемых по этому делу (фамилию не помню) в момент приведения постановления Военной коллеги Верховного суда к исполнению, то есть к расстрелу, оказался в тюремной больнице. Расстреляв основную массу обвиняемых, про больного забыли. ВМН ему заменили после выхода из больницы на 10 лет лагерей, затем, согласно директиве МГБ СССР №66, снова осудили, и только в 50-х годах он обратился по вопросу реабилитации в Военную прокуратуру СССР. И. Ларионов имел поручение допросить Прищепу по этому делу. Дело оказалось «липовым». Оставшийся в живых свидетель рассказал, при каких обстоятельствах оно фабриковалось, и все проходившие по нему работники наркомата Внешторга были реабилитированы. Военная прокуратура СССР внесла представление в КГБ СССР в отношении Прищепы. В центре было принято решение освободить Прищепу от должности начальника Управления КГБ по Томской области.
Однако С. Прищепа ещё являлся и членом бюро обкома КПСС. Помню, как всех коммунистов собрали в зал заседаний в здании УКГБ по улице Кирова 18, где с оглашением материалов на С. Прищепу выступил первый секретарь обкома И. Марченко, сменивший В. Москвина. Как и все фальсификаторы, С. Прищепа ссылался на особенности того периода, сложившуюся практику фальсификации дел и продолжал утверждать о своей преданности ленинской партии. На трибуне, раскаиваясь в содеянном, он плакал. Поведал о том, что юношей он пас коров, прошёл сложный путь от пастуха до начальника Управления. На мой вопрос, сколько дел им было сфабриковано в Москве, Прищепа ответил, что это - единственное. Конечно, никто из нас в это не поверил. По служебной лестнице быстрее двигались те работники НКВД, кто фабриковал больше дел…
Партийное собрание Управления КГБ приняло решение объявить Прищепе строгий выговор с занесением в учётную карточку. При этом учли, что он понёс уже серьёзные наказания, освобождён от должности начальника УКГБ и выведен из состава бюро обкома КПСС. Вот после этой истории нам, следственным работникам, стало ясно, почему так рьяно Прищепа защищал стоявших у руководства отделами бывших фальсификаторов Д. К. Салтымакова, И. Н. Печенкина, П. А. Казанцева, А. И. Льва. Стоило в заключении по делу сослаться на фамилию фальсификатора, состряпавшего то или иное дело, как она тут же вычёркивалась…
Располагая фактами злостной фальсификации, гнусной провокации по делам того периода со стороны руководящего состава Управления, я и решил выступить на одном из партийных собраний с требованием об увольнении и партийной ответственности фальсификаторов. Но не тут-то было! Фальсификаторы остались на работе, а я получил взыскание - строгий выговор: «За клевету на руководящий состав и охаивание старых чекистских кадров». Вот вам и социальная справедливость. А в конце 60-го года под благовидным предлогом меня сократили по «Закону о значительном сокращении Вооруженных Сил СССР». Что называется, «достукался». Я не к тому, что сожалею о случившемся. Я хочу предостеречь других о недопустимости поспешных решений в условиях нашей социалистической демократии.
Было бы всё хорошо, если бы на этом всё закончилось. С. Прищепа ушёл из Управления, а последователи его действий остались. В этой связи мне хочется рассказать, какие козни мне чинились при трудоустройстве после увольнения. В первое время я устроился старшим следователем прокуратуры Томска с окладом 105 рублей. Это было в 2,5 раза ниже по сравнению с прежней работой. Вскоре появилась возможность трудоустроиться на режимном предприятии в Томске-7, где материальные условия значительно лучше. Потребовалось три месяца, чтобы преодолеть заслон, который был выставлен аппаратом УКГБ. Благодаря сочувствию майора Тунгусова И. П., удалось выйти на прямых виновников, чинивших препятствия, и через комиссию ЦК КПСС, созданную по моей жалобе, разорвать этот узел.
Начальником 2-го отдела был Авдзейко, полковник, работавший с Прищепой много лет. В календаре у него Тунгусов обнаружил запись: «Спраговского взяли в 1-й отдел, проверить и протестовать». Тунгусов, владея методами криминалистики, сфотографировал эту запись и передал мне. Только с использованием этого вещественного доказательства мне удалось изобличить работников отдела кадров и давивших на них лиц в необоснованных препятствиях к въезду и дальнейшему устройству в системе Сибирского химического комбината, где я проработал последующие 27 лет.
Снова возвращаюсь к массовым репрессиям 1937-38-го. Народ хочет знать, как они проводились в нашей области… Убеждён, что попытка установить это путём опроса оставшихся в живых свидетелей того периода не раскроет истинную картину беззаконий и произвола. Оставшиеся в живых бывшие фальсификаторы, а их единицы, боятся говорить об этом. Их угнетает моральная ответственность перед народом. Всё, что им было известно, они унесут с собой в могилу. Поэтому основным источником для раскрытия истины могут служить конкретные архивно-следственные дела на бывших руководителей аппарата НКВД…
Когда я допрашивал бывших фальсификаторов Горбенко, Доценко, Смирнова, Карпова и предъявлял им конкретные дела на осуждённых к ВМН, они не отрицали своей причастности к фальсификации этих дел. Однако утверждали, что делали они это по указанию руководства сверху. Что же касается применения недозволенных методов ведения следствия, то они не давали вразумительных ответов на вопрос, каким образом они добивались «признания» в совершении таких преступлений, как взрыв мостов через Обь и Томь, не существовавших в природе.
О практике применения таких методов говорили сами обвиняемые, которые смогли выжить. Помню Зиновьева из Парабели с деформированными пальцами обеих рук. Они были переломаны между дверью и косяком. Об избиении во время следствия говорил бывший секретарь Томского горкома партии МАЛЫШЕВ, вернувшийся в Томск в 50-х. Жалко было смотреть в лицо этого человека. Как оказалось, ни в чём он не был виновен. Шёл он по «организации» ЭЙХЕ. Уцелел чисто случайно, так как выдержал все муки и не поддался на провокации, чинимые следствием. Он плакал и дрожал всем старческим телом, рассказывая о себе и судьбе, постигшей его товарищей по Томскому горкому… Признательные показания в делах обвиняемых в причастности к контрреволюционным формированиям и об их практической вредительской деятельности явились следствием физического воздействия на них работников НКВД…
Когда большинство работников следотдела утвердилось во мнении, что все контрреволюционные организации, в причастности к которым обвинялись тысячи расстрелянных жителей области, являются надуманными, я проявил личную инициативу и обратился в ЦК к Хрущёву с предложением принять законодательный акт, которым бы реабилитировались все лица, осуждённые внесудебным органами (тройками, двойками, Особым Совещанием). В письме я изложил и обобщил практику пересмотренных дел. Ответ я получил от начальника следственного управления КГБ СССР товарища Малярова, куда моё письмо было переслано из ЦК. Последний разъяснил, что принятие такого акта считает преждевременным. Как теперь уже известно, он последовал только спустя 30 с лишним лет.
Примечательно, что такое письмо я направил без ведома товарища Прищепы, и он не знал об этом. А ответ пришёл через него. Опять я попал в немилость! «Как ты, щелкопёрый, посмел обращаться к Никите Сергеевичу без моего ведома?» - примерно в таком плане был устроен мне очередной разнос. Подобные препоны ставились в связи с тем, что Прищепа и начальники отделов управления сами были фальсификаторами, и им было крайне небезразлично, как идёт процесс реабилитации…
В возрасте 25 лет я сознательно принял решение вступить в партию. Ещё в комсомольском возрасте мне была привита вера в неизбежность построения коммунизма в нашей стране… Лишь в 55-60-х годах, работая в следственном отделе УКГБ по Томской области и занимаясь пересмотром дел по массовым репрессиям 30-40-х годов, я пришёл к мысли, что несчётные жертвы, геноцид советского народа - это следствие беззаконий и произвола органов НКВД и руководящей ими верхушки власти, в том числе и КПСС» (из книги воспоминаний «Записки следователя КГБ» от 1990 г.).