Рассказ незнакомца. Про дедушку и клад.
Мой дедушка родился третьим сыном в большой семье, на хуторе в Белоруссии. Прадедушка был оборотистым хлеборобом и настоящим богатырем. Про него ходила история, что однажды - на спор - он убил кулаком кобылу, ударив ее в нос. Дедушка считался хилым, болезненным ребенком по хуторским понятиям, но когда ему было 60 лет, он мог пальцами согнуть медный пятак. Прадедушка был женат три раза, и две его жены умерли в родах, произведя на свет сынов, выглядевших, когда они выросли, точно, как их отец. А третья жена выжила, и прадедушка сразу решил, что сын пошел не в отца, и не особенно его жаловал, хотя по-своему любил.
Перед Империалистической войной прадедушке подфартило. Какая-то из его спекуляций оказалась прибыльной. Он бросил крестьянство, купил узкоколейную дорогу неподалеку, выписал локомотив из Америки и занялся торговлей лесом, гоняя составы по дороге. По вечерам он пил чай из самовара с инженерами, а потом шел с детьми, одетыми в их лучшие картузы и сапоги, на станцию встречать груженые лесом составы. Hачалась война, и Его Императорское Величество, за несметные деньги, запрошенные прижимистым прадедушкой, в великих попыхах приобрели эту узкоколейку перебрасывать пехоту на западный фронт, дабы тем внезапным маневром сокрушить германца. Деньги же эти были не бумажные ассигнации, а столбики золотых червонцев из государевой казны. Никто не видывал такого количества денег, так их было много.
Ну, прадедушка их и спрятал, а куда - никому не сказал: ни жене, ни детям. Зарыл, и все. Сам он во время революции снял фуражку с кокардой, которую носил на железной дороге, переселился на хутор, где вырос, и опять занялся крестьянской работой. Сельчанам он сказал, что разорил его царь-душегуб, а детям велел помалкивать, если хотят жить. Всем совет был хорош, но старший сын вырос пьяницей. Пил по-страшному, потому что здоровья было много, аж на 90 годов хватило, и все как с гуся вода. Однажды, на самом исходе 20х, он спьяну рассказал кому-то про клад. В тот же вечер, его и отца взяли в НКВД. Били их там так люто, что не выдержал дюжий старик, сердце подвело, и умер там же, так и не сказав ничего никому про клад. А сын-пьяница выдержал побои, но сказать ему было нечего. Он рад был бы, да что тут скажешь... Даже чекисты плюнули, сослали его. А для дедушки наступила другая жизнь.
Был у прадедушки однокорытник победнее, которому он помогал, а у того - сын, и сын этот стал секретарем комбеда. Он хороший человек был. Когда прадедушку взяли, чтобы убить, секретарь этот ночью пришел в хату и сказал дедушке, чтобы тот убег пока не поздно, и дал ему справку про рабоче-крестьянское происхождение. В ту же ночь дедушка бежал, а куда идти? Решил в армию. Пошел на комиссию, а там смотрят: ну здоров парень, ну здоров, и в седле может держаться. Записали деда в кавалерию.
Прошло какое-то время, и дедушка стал заправским кавалеристом. Время было странное, то один офицер исчезал, то другой, и дедушка внезапно стал командиром, уж не знаю чего. Чего бы он там не был командиром, на смотре должен он был ехать впереди и как бы вращать шашкою над головою лошади, показывая удаль и умение. И так у него это лихо получалось, что самому т. Маршалу не стыдно было такую сноровку показать. Вот идет смотр-парад, оркестр играет, на постаменте т. Маршал стоит в портупее, а впереди - дедушка шашкою рубит по-молодецки, с гидрою капитализма борется. Тут т. Маршал как закричит в рупор: Здравствуйте, буденовцы! То ли лошадь пугливая попалась, то ли была она родней той самой кобыле, которую прадедушка кулаком на спор убил, и злобу затаила, да подняла эта дура-лошадь голову, и отрезал ей дедушка своей шашкою ухо под корень. Тут кобыла совсем одурела от боли, заметалась, и смотр был сорван начисто. Посадили дедушку в карцер, а потом выгнали с позором из кавалерии. И то к лучшему, потому что всех их потом вскоре посадили в воронки, и больше их никто не видел. Остался бы дед кавалеристом, и он бы пропал. А так, как был он бывший кавалерист и почти герой, определился он в город, в пединститут, где и встретился с моей бабушкой.
Распределили их в маленький городок, а жизнь странная все продолжается: исчезают люди, один за другим. Через два месяца оказался дедушка директром школы. Всех остальных посадили. И дедушку посадили бы, но началась война. Дедушке пришла директива: не паниковать, представлять Советскую Власть, как беспартийному коммунисту. Тут и немцы вошли, и все, кто представлал, попрятались. Кого-то сразу нашли и расстреляли, но дедушку нашли только через два месяца, из подпола достали. Один из его учителей его и выдал, и не его одного - сразу нескольких. Повели их немцы убивать на окраину городка, в слободу. У одного из пленных была маленькая дочка, четыре годика всего. Она брела за конвоем и плакала. Так дошли они до дощатого сарая, где их оставили запертыми, потому что время было обеденное, а немец на голодный желудок не воюет.
Ну, тут наши перешли в наступление: артподготовка бахает (этот городишко переходил из рук в руки раз пять, много там такого было). Бежали немцы, оставили дедушку и других в запертом сарае, а вокруг рвутся снаряды, девочка кричит от страха. Кое-как отец ее уговорил подойти к сараю и открыть щеколду. Почти час она работала, но открыла. Только вышли, отошли - снаряд попал в сарай, разнесло вдребезги. А потом наши в город вошли.
Собрали наши эту команду, расстреляли каждого второго, включая отца этой девочки, а дедушке повезло: в штрафбат его отправили, смывать позор кровью. Сзади СМЕРШ с пулематами, а впереди дедушка в атаку идет. В первый раз сходил - выжил, второй раз сходил - попал ему осколок в голову. Смыл он кровью свои преступления, но три года не вставал, и до смерти падучей болел. Инвалид войны.
Инвалиду в пехоте не место, и определили дедушку в интенданты, в Москву. Но опять беда: бабушка-то не смыла позор кровью, на оккупированной территории жила, куда ж такую в Москву? Такой место за 101м километром, с голода пухнуть. Понял дедушка, что и ему туда, за этот километр, поднажал свои интендантские связи, и устроился директором школы в другой маленький городок прямо у железнодорожного депо. И школа эта была железнодорожная, и дедушка стал железнодорожный: дали ему китель и фуражку с кокардой. Дедушке это очень понравилось, потому что снова, как в детстве, он ходил встречать поезда, уже со своими детьми. Маневровые привествовали его гудками, и все в депо знали его и называли по имени-отчеству. По вечерам он пил чай с инженерами, а ложась спать, вешал фуражку на гвоздик. Так он прожил много лет, по будним дням уча путейских детей истории, а по выходным читая Ливия, Плутарха, Тацита и Геродота и ругая Советскую власть. А ругатель дедушка был непревзойденный. Он много трудился на участке, потому что к крестьянству приучен был смалу. Да и какой из него был историк? Не история его интересовала, а ответ на вопрос, как получилось, что в голове его сидел кусок шрапнели размером с пол-ладони. Книги тут была невеликая подмога.
Постепенно он старился, и все вокруг как-то незаметно стали его бывшими учениками, и наверно не было никого на железнодорожной ветке, кто бы его не знал. Я редко видел более счастливого человека, чем дедушка, когда он проходил мимо станционных лип, покрашенных мелом, по пути в свою школу, и все встречные махали ему руками. Много ли человеку надо?
А вот и нет, потому что дедушка про клад не забыл. Непорядок это был, что царские червонцы, за которые убили прадедушку, лежали в земле, где их могла сдуру найти Советская власть. И решил он этот клад найти. Сам. А тут его дочка, мама моя, вышла замуж за инженера-электронщика из Москвы, да такого смекалистого, что он в одиночку, после дедушкиных осторожных посвящений в семейную тайну, смог миноискатель спаять, и какой: копейку со ста метров чуял. А тут и другая удача пришла: младшая дочка тоже замуж вышла, а у мужа ее Запорожец, машина такая. И вот, каждое лето, наврав моей бабушке и маме с тетей c три короба, дедушка, отец, и дядя садились в Запорожец и ехали на "рыбалку," "родных проведать," а на самом-то деле прадедушкин клад искать. Искали ночью. Уж не знаю я чего они больше боялись: что родные чего почуют, или что чекисты нагрянут, но за десять лет никто их не заподозрил. И чего они только в земле не нашли своим миноискателем. Так как клада все не было и не было, стал дедушка от отчаяния эти штуки железные собирать, ну и увлекся. Насоберут они железяк, а потом он их сидит и чистит. Бабушка его Плюшкиным дразнила, но коллекционирование не женского ума дело.
И вот сидит он, железяку драит, а на ней постепенно рисунок появляется, четче, четче - буква N с короной и ветками вокруг. Дедушка не даром историю преподавал, он сразу смекнул, что нашел. Пистолетик Наполеоновский, мастера Грибоваля! Самого Императора Буонапарте. Он его обронил в снег из плаща, когда французов Генерал Мороз погнал. Потом пистолетик пометом там занесло, в землю запахало, а дедушка миноискателем его нашел. Поехал дедушка в Москву, в Ленинскую Библиотеку, посмотрел, что в исторических книгах написано. А там написано - Наполеон через Оршу прошел, к югу. Хитер был император: всех обманул, все ему поверили, а сам в обход, посевернее, чтоб не поймали его. Тут дедушка понял, что ему лучше так сказать: он этот пистолет под Оршей нашел; и ему спокойнее, и историю переписывать не надо. И закопали они пистолет в другом месте, а потом нашли и отвезли на Запорожце в музей. А тут Брежнев с Жискар д’Эстеном встречаются, целуются они, и вот французу подарок. Сразу разрядка пошла. Все газеты про дедушку писали, как он пистолетик Наполеона нашел и миру во всем мире помог. А Гудок, станционная газета, целый разворот ему посвятила. Дедушке за находку орден дали. Спасибо от Советской власти, помог. Дедушку прям трясло от того ордена, он его сразу в нужник выкинул, и Ливия не читал больше, потому что, говорил он, туфта это все и втирание очков. Вышел он на пенсию и каждым летом в село ездил и искал настоящий клад, всамделишный, прадедушкин; уже один ездил - потеряли зятья надежду. Но не было дедушке удачи, нигде клада не нашлось.
А потом дедушка заболел и умер. На похоронах были тысячи людей, его учеников, и разрывающая душу музыка сливалась с ревом десятков тепловозов из депо. Дедушку похоронили в углу кладбища, близко к железной дороге, и он там по-прежнему встречает проходящие поезда.
А потом было вот что: перестройка. Сто двадцать лет простоял дом, который построил прадедушка, и крыша стала подтекать. Жила в том доме какая-то далекая родня; дедушка их за своих-то едва считал, - так, седьмая вода на киселе. Стали менять бревна, одно треснуло, внутри выемка, а в ней - те самые червонцы золотые с орлами и самодержцем в профиль. Прадедушка сказал, что он их закопал в землю, жила такая, а сам в доме спрятал, в венец. Деньги прямо над головой у них у всех были, а они от трудодня до зарплаты горбились. Родня за серде схватилась, да поздно. Рабочие там были, все видели, стукнут же. Надо прадедушкин клад, настоящее золото, государству отдавать. Хорошо дедушка срамотища этого не видел. Государство им 10% назад дало в награду, рублями новенькими, 1989-го года, которыми потом можно было стены обклеивать.
Били прадедушку до смерти, и держался он, и мучился, и надеялся, что его детям клад достанется, а все равно он достался Советской власти. А как достался ей этот клад, подавилась она этими деньгами. Светлая тебе память, дедушка.
Перед Империалистической войной прадедушке подфартило. Какая-то из его спекуляций оказалась прибыльной. Он бросил крестьянство, купил узкоколейную дорогу неподалеку, выписал локомотив из Америки и занялся торговлей лесом, гоняя составы по дороге. По вечерам он пил чай из самовара с инженерами, а потом шел с детьми, одетыми в их лучшие картузы и сапоги, на станцию встречать груженые лесом составы. Hачалась война, и Его Императорское Величество, за несметные деньги, запрошенные прижимистым прадедушкой, в великих попыхах приобрели эту узкоколейку перебрасывать пехоту на западный фронт, дабы тем внезапным маневром сокрушить германца. Деньги же эти были не бумажные ассигнации, а столбики золотых червонцев из государевой казны. Никто не видывал такого количества денег, так их было много.
Ну, прадедушка их и спрятал, а куда - никому не сказал: ни жене, ни детям. Зарыл, и все. Сам он во время революции снял фуражку с кокардой, которую носил на железной дороге, переселился на хутор, где вырос, и опять занялся крестьянской работой. Сельчанам он сказал, что разорил его царь-душегуб, а детям велел помалкивать, если хотят жить. Всем совет был хорош, но старший сын вырос пьяницей. Пил по-страшному, потому что здоровья было много, аж на 90 годов хватило, и все как с гуся вода. Однажды, на самом исходе 20х, он спьяну рассказал кому-то про клад. В тот же вечер, его и отца взяли в НКВД. Били их там так люто, что не выдержал дюжий старик, сердце подвело, и умер там же, так и не сказав ничего никому про клад. А сын-пьяница выдержал побои, но сказать ему было нечего. Он рад был бы, да что тут скажешь... Даже чекисты плюнули, сослали его. А для дедушки наступила другая жизнь.
Был у прадедушки однокорытник победнее, которому он помогал, а у того - сын, и сын этот стал секретарем комбеда. Он хороший человек был. Когда прадедушку взяли, чтобы убить, секретарь этот ночью пришел в хату и сказал дедушке, чтобы тот убег пока не поздно, и дал ему справку про рабоче-крестьянское происхождение. В ту же ночь дедушка бежал, а куда идти? Решил в армию. Пошел на комиссию, а там смотрят: ну здоров парень, ну здоров, и в седле может держаться. Записали деда в кавалерию.
Прошло какое-то время, и дедушка стал заправским кавалеристом. Время было странное, то один офицер исчезал, то другой, и дедушка внезапно стал командиром, уж не знаю чего. Чего бы он там не был командиром, на смотре должен он был ехать впереди и как бы вращать шашкою над головою лошади, показывая удаль и умение. И так у него это лихо получалось, что самому т. Маршалу не стыдно было такую сноровку показать. Вот идет смотр-парад, оркестр играет, на постаменте т. Маршал стоит в портупее, а впереди - дедушка шашкою рубит по-молодецки, с гидрою капитализма борется. Тут т. Маршал как закричит в рупор: Здравствуйте, буденовцы! То ли лошадь пугливая попалась, то ли была она родней той самой кобыле, которую прадедушка кулаком на спор убил, и злобу затаила, да подняла эта дура-лошадь голову, и отрезал ей дедушка своей шашкою ухо под корень. Тут кобыла совсем одурела от боли, заметалась, и смотр был сорван начисто. Посадили дедушку в карцер, а потом выгнали с позором из кавалерии. И то к лучшему, потому что всех их потом вскоре посадили в воронки, и больше их никто не видел. Остался бы дед кавалеристом, и он бы пропал. А так, как был он бывший кавалерист и почти герой, определился он в город, в пединститут, где и встретился с моей бабушкой.
Распределили их в маленький городок, а жизнь странная все продолжается: исчезают люди, один за другим. Через два месяца оказался дедушка директром школы. Всех остальных посадили. И дедушку посадили бы, но началась война. Дедушке пришла директива: не паниковать, представлять Советскую Власть, как беспартийному коммунисту. Тут и немцы вошли, и все, кто представлал, попрятались. Кого-то сразу нашли и расстреляли, но дедушку нашли только через два месяца, из подпола достали. Один из его учителей его и выдал, и не его одного - сразу нескольких. Повели их немцы убивать на окраину городка, в слободу. У одного из пленных была маленькая дочка, четыре годика всего. Она брела за конвоем и плакала. Так дошли они до дощатого сарая, где их оставили запертыми, потому что время было обеденное, а немец на голодный желудок не воюет.
Ну, тут наши перешли в наступление: артподготовка бахает (этот городишко переходил из рук в руки раз пять, много там такого было). Бежали немцы, оставили дедушку и других в запертом сарае, а вокруг рвутся снаряды, девочка кричит от страха. Кое-как отец ее уговорил подойти к сараю и открыть щеколду. Почти час она работала, но открыла. Только вышли, отошли - снаряд попал в сарай, разнесло вдребезги. А потом наши в город вошли.
Собрали наши эту команду, расстреляли каждого второго, включая отца этой девочки, а дедушке повезло: в штрафбат его отправили, смывать позор кровью. Сзади СМЕРШ с пулематами, а впереди дедушка в атаку идет. В первый раз сходил - выжил, второй раз сходил - попал ему осколок в голову. Смыл он кровью свои преступления, но три года не вставал, и до смерти падучей болел. Инвалид войны.
Инвалиду в пехоте не место, и определили дедушку в интенданты, в Москву. Но опять беда: бабушка-то не смыла позор кровью, на оккупированной территории жила, куда ж такую в Москву? Такой место за 101м километром, с голода пухнуть. Понял дедушка, что и ему туда, за этот километр, поднажал свои интендантские связи, и устроился директором школы в другой маленький городок прямо у железнодорожного депо. И школа эта была железнодорожная, и дедушка стал железнодорожный: дали ему китель и фуражку с кокардой. Дедушке это очень понравилось, потому что снова, как в детстве, он ходил встречать поезда, уже со своими детьми. Маневровые привествовали его гудками, и все в депо знали его и называли по имени-отчеству. По вечерам он пил чай с инженерами, а ложась спать, вешал фуражку на гвоздик. Так он прожил много лет, по будним дням уча путейских детей истории, а по выходным читая Ливия, Плутарха, Тацита и Геродота и ругая Советскую власть. А ругатель дедушка был непревзойденный. Он много трудился на участке, потому что к крестьянству приучен был смалу. Да и какой из него был историк? Не история его интересовала, а ответ на вопрос, как получилось, что в голове его сидел кусок шрапнели размером с пол-ладони. Книги тут была невеликая подмога.
Постепенно он старился, и все вокруг как-то незаметно стали его бывшими учениками, и наверно не было никого на железнодорожной ветке, кто бы его не знал. Я редко видел более счастливого человека, чем дедушка, когда он проходил мимо станционных лип, покрашенных мелом, по пути в свою школу, и все встречные махали ему руками. Много ли человеку надо?
А вот и нет, потому что дедушка про клад не забыл. Непорядок это был, что царские червонцы, за которые убили прадедушку, лежали в земле, где их могла сдуру найти Советская власть. И решил он этот клад найти. Сам. А тут его дочка, мама моя, вышла замуж за инженера-электронщика из Москвы, да такого смекалистого, что он в одиночку, после дедушкиных осторожных посвящений в семейную тайну, смог миноискатель спаять, и какой: копейку со ста метров чуял. А тут и другая удача пришла: младшая дочка тоже замуж вышла, а у мужа ее Запорожец, машина такая. И вот, каждое лето, наврав моей бабушке и маме с тетей c три короба, дедушка, отец, и дядя садились в Запорожец и ехали на "рыбалку," "родных проведать," а на самом-то деле прадедушкин клад искать. Искали ночью. Уж не знаю я чего они больше боялись: что родные чего почуют, или что чекисты нагрянут, но за десять лет никто их не заподозрил. И чего они только в земле не нашли своим миноискателем. Так как клада все не было и не было, стал дедушка от отчаяния эти штуки железные собирать, ну и увлекся. Насоберут они железяк, а потом он их сидит и чистит. Бабушка его Плюшкиным дразнила, но коллекционирование не женского ума дело.
И вот сидит он, железяку драит, а на ней постепенно рисунок появляется, четче, четче - буква N с короной и ветками вокруг. Дедушка не даром историю преподавал, он сразу смекнул, что нашел. Пистолетик Наполеоновский, мастера Грибоваля! Самого Императора Буонапарте. Он его обронил в снег из плаща, когда французов Генерал Мороз погнал. Потом пистолетик пометом там занесло, в землю запахало, а дедушка миноискателем его нашел. Поехал дедушка в Москву, в Ленинскую Библиотеку, посмотрел, что в исторических книгах написано. А там написано - Наполеон через Оршу прошел, к югу. Хитер был император: всех обманул, все ему поверили, а сам в обход, посевернее, чтоб не поймали его. Тут дедушка понял, что ему лучше так сказать: он этот пистолет под Оршей нашел; и ему спокойнее, и историю переписывать не надо. И закопали они пистолет в другом месте, а потом нашли и отвезли на Запорожце в музей. А тут Брежнев с Жискар д’Эстеном встречаются, целуются они, и вот французу подарок. Сразу разрядка пошла. Все газеты про дедушку писали, как он пистолетик Наполеона нашел и миру во всем мире помог. А Гудок, станционная газета, целый разворот ему посвятила. Дедушке за находку орден дали. Спасибо от Советской власти, помог. Дедушку прям трясло от того ордена, он его сразу в нужник выкинул, и Ливия не читал больше, потому что, говорил он, туфта это все и втирание очков. Вышел он на пенсию и каждым летом в село ездил и искал настоящий клад, всамделишный, прадедушкин; уже один ездил - потеряли зятья надежду. Но не было дедушке удачи, нигде клада не нашлось.
А потом дедушка заболел и умер. На похоронах были тысячи людей, его учеников, и разрывающая душу музыка сливалась с ревом десятков тепловозов из депо. Дедушку похоронили в углу кладбища, близко к железной дороге, и он там по-прежнему встречает проходящие поезда.
А потом было вот что: перестройка. Сто двадцать лет простоял дом, который построил прадедушка, и крыша стала подтекать. Жила в том доме какая-то далекая родня; дедушка их за своих-то едва считал, - так, седьмая вода на киселе. Стали менять бревна, одно треснуло, внутри выемка, а в ней - те самые червонцы золотые с орлами и самодержцем в профиль. Прадедушка сказал, что он их закопал в землю, жила такая, а сам в доме спрятал, в венец. Деньги прямо над головой у них у всех были, а они от трудодня до зарплаты горбились. Родня за серде схватилась, да поздно. Рабочие там были, все видели, стукнут же. Надо прадедушкин клад, настоящее золото, государству отдавать. Хорошо дедушка срамотища этого не видел. Государство им 10% назад дало в награду, рублями новенькими, 1989-го года, которыми потом можно было стены обклеивать.
Били прадедушку до смерти, и держался он, и мучился, и надеялся, что его детям клад достанется, а все равно он достался Советской власти. А как достался ей этот клад, подавилась она этими деньгами. Светлая тебе память, дедушка.