Доклад о новомучениках испанских
Статью для "Парафиялки" и отдельные постинги я уже вешала. Для доклада не так давно наконец-то свела все воедино.
В центре Мадрида стоит доминиканский храм; на одной из его стен перечислены имена тех членов здешней общины, кто во второй половине тридцатых годов прошедшего века был убит по одному-единственному обвинению: за то, что был священником и монахом. Не знаю, во многих ли мадридских храмах есть подобные таблички, но можно было бы повесить их чуть ли не во всех. Во всяком случае, имен бы хватило. Католическая Испания дала миру и Церкви тысячи новомучеников. Большинство их погибло в первый год гражданской войны, семьдесят лет от начала которой исполнилось полтора года назад.
О том, что в Испании речь идет о настоящем мученичестве, говорил уже Папа Пий XI, принимая в Кастельгандольфо беженцев из «красной зоны» 14 сентября все того же 1936 года. До начала официального прославления оставалось еще полсотни лет. Первая беатификация испанских новомучеников - трех молодых кармелиток - состоялась в 1987 году. Сейчас тех, кто погиб за Христа в тридцать шестом, чуть раньше или чуть позже, в святцах около тысячи; половину из них признал мучениками уже нынешний Папа. При этом даже до начала нынешнего понтификата получалось, что испанских мучеников прославлено больше, чем всех других мучеников ХХ века, вместе взятых (то есть и тех, кто пострадал от советской власти, и от Гитлера со товарищи, и в Мексике в конце двадцатых, и в Китае…). Причем список далеко не исчерпан: своего часа по-прежнему ждут тысячи процессов. Это очень хорошо заметно на специальном сайте (http://www.newsaints.faithweb.com/), посвященном новопрославляемым святым: там, где списки мучеников по странам, во всех других случаях ссылки на какое-то конечное число страниц - ну четыре, ну восемь… А с Испанией - «см. общий список» - и дальше приходится искать по именам (некоторых, самых известных), монашеским орденам и конгрегациям или по регионам. Потому что иначе страниц были бы многие десятки, так что пользоваться невозможно, - даже при том, что списки в любом случае выглядели бы как «такой-то и двадцать, сорок или шестьдесят с ним пострадавших»).
Вернемся немного назад. 14 апреля 1931 года Испания неожиданно для самой себя стала республикой (еще за несколько недель до того такое развитие событий представлялось абсолютно невероятным). К власти пришла широкая коалиция левых партий, чьи программы отличались друг от друга очень сильно, - но вот воинственный антиклерикализм, кажется, объединял их все.
«Испания уже больше не католическая страна» - заявил вскоре Мануэль Асанья, глава правительства. Когда же ему возразили, что большинство населения явно считает иначе, он ответил, что речь не о количествах, а о прогрессивной тенденции. Во имя той же тенденции были закрыты церковные учебные заведения, кроме разве что семинарий; новый закон запретил монашествующим преподавать. «Пусть мне не говорят, - объявил Асанья, - что это-де нарушает свободу: речь об общественном здоровье... Католические ордена обязаны, в силу своей веры, обучать всему тому, что противоречит принципам, на которых основано современное государство.» Необходимо уточнить, что в Испании и сейчас-то половину школ составляют школы церковные; что было тогда - можно представить. Если же закрыть их сразу все...
Конституция гарантировала неприкосновенность частной собственности - но и тут делала исключение для собственности церковной: скажем, здания храмов, монастырей, семинарий и даже литургическая утварь были объявлены принадлежащими государству, а за пользование отобранным у нее же имуществом Церковь отныне должна была платить налог. Власти открыто поддерживали всевозможную антирелигиозную пропаганду.
Последствия не заставили себя долго ждать. В апреле 1931 года Испания стала республикой, а уже в середине мая в столице и провинциях пылали храмы и монастыри. Поджигатели нимало не пытались скрыть свои действия - достаточно упомянуть, что одним из первых в Мадриде подожгли монастырь отцов-кармелитов, находившийся на площади Испании, то есть аккурат в историческом центре города. Причем быстро выяснилось, что в случае подобного происшествия полиция приедет, посмотрит на происходящее... и преспокойно уедет обратно. Пожарная охрана, может, и вмешается, но не раньше чем пожар станет угрожать перекинуться на соседние здания. Все тот же глава правительства заявил, что все монастыри вместе взятые не стоят жизни и одного республиканца, так что гражданская гвардия на улицы не выйдет, пока он у власти. В связи с поджогами не было возбуждено ни одного уголовного дела; порой утверждалось, что церковники-де сами виноваты. Несколько лет спустя так же поведет себя гитлеровский режим в отношении синагог, разгромленных в так называемую «Хрустальную ночь».
Только за последние пять месяцев существования республики сгорело более 200 храмов - среди них, например, церковь св.Луиджи Гонзаги, находившаяся в непосредственной близости от здания министерства внутренних дел. А как только в той или иной части страны начинались народные волнения, гибелью зданий и произведений искусства дело не ограничивалось. Так, во время астурийской "шахтерской революции" в октябре 1934 года были убиты 25 монахов разных орденов и девять семинаристов.
Восемнадцатого июля 1936 года во многих городах Испании синхронно восстали гарнизоны. Страна раскололась надвое. Началась гражданская война. И вот тут-то оказалось, что хаос предвоенных лет можно превзойти. Сперва народу раздавали оружие только отдельные военные из тех, что остались на стороне республики, но через несколько дней и правительство распорядилось вооружить всех, кто готов сражаться. Новоиспеченные ополченцы, в основном марксисты и анархисты, принялись рьяно уничтожать «классовых врагов», а порой и просто кого попало - правительство открыло тюрьмы, и на свободе оказалось немало рецидивистов-уголовников, которые вдруг получили право делать все, что заблагорассудится. В испанский язык быстро вошли позаимствованные из советских реалий слова "чека" и "чекист".
Так, известно, что в первую же неделю, последовавшую за 18ым июля, в республиканской зоне погибли все настоятели приходов, не сумевшие скрыться. Достаточно было одного подозрения в том, что кто-то священник. Так, на одной из мадридских улиц было найдено тело некоего дона Ансельмо Паскуаля Лопеса с несколькими огнестрельными ранениями и прикрепленной к груди надписью: «Убит за то, что поп». Вообще-то человек этот был женат, и вдова его несколько лет спустя добивалась, чтобы мужа хотя бы посмертно не внесли в неправильный список...
Если, однако, арестованных не расстреливали без суда, в конечном итоге это их судьбы не меняло. Военных убивали за отказ служить в республиканских войсках, богатых и образованных - из ненависти к их положению... Клириков же, - а часто вслед за ними и мирян, - убивали только за то, что они были католиками. «Мы ничего не имеем против вас как людей, - честно объясняли ополченцы кларетинским семнаристам в маленьком городке Барбастро. - Но мы ненавидим ваши обеты и ваши черные гадкие сутаны. Отбросьте все это - и мы освободим вас!»
Кларетинская семинария в Барбастро - это вообще особая история. Большинство семинаристов происходили из бедных многодетных сельских семей северной Испании, - так что о «классовой борьбе» говорить не приходится. В некоторых из этих семей монахами становились по трое и больше детей.
20 июля 1936 г. семинарию обыскали местные анархисты. Искали, по собственному свидетельству, оружие - но никакого оружия не нашли. Настоятелей, тем не менее, отправили в городскую тюрьму, троих больных монахов -в больницу (где они впоследствии тоже были убиты), а оставшихся, 49 человек, в основном еще студентов, препроводили в актовый зал бывшей школы братьев пиаристов, чтобы содержать там под арестом. В той же школе оставались и сами школьные братья, и еще целый монастырь бенедиктинцев, - в общей сложности почти сотня человек.
25 июля в Барбастро вошла колонна анархистов обоего пола из Барселоны, направлявшаяся на фронт. Туда она, однако, пока не торопилась, предпочтя навести сперва в городке «новый порядок». Тогда погиб епископ, всего за несколько месяцев до того прибывший в город, тогда же расстреляли настоятелей кларетинского монастыря. Семинаристам оставалось несколько недель - в одном тесном помещении, в августовскую жару, без возможности умыться или переменить одежду, - но зато с возможностью причащаться: им в последний момент удалось вынести из часовни Святые Дары, спрятав их на себе. В течение этих недель их всячески пытались «обратить», в том числе способом довольно анекдотическим: посылая к ним женщин, порой почти неодетых. Известно, что юноши договорились между собой: если те не удовлетворятся словами и прогуливанием у них на глазах и полезут с руками - кричать «Слава Христу Царю», а там будь что будет. Было известно, что именно в ответ на этот лозунг ополченцы почти с гарантией немедленно стреляют на поражение.
Отбирая тех, кто должен был умереть, ополченцы сперва пытались классифицировать своих жертв по возрастам. «Пусть выходят те, кому исполнилось 27». Таких не нашлось. «Тогда 26». Таких тоже не оказалось.
До последних дней среди семинаристов находилось двое аргентинских граждан, которых в конце концов отпустили, побоявшись расправляться с иностранцами. От них-то нам и известно все в подробностях. Остальных же в конце концов расстреляли - в три приема, в середине августа 1936 года. Самым старшим из них было по двадцать пять, самому молодому - двадцать один.
Мадридского доминиканца Хосе Гафо, писателя и проповедника, известного и неутомимого борца за социальную справедливость, после двух месяцев заключения освободили - и расстреляли в упор, как только он покинул тюрьму. Вообще, формулировка приговора «свобода», на практике обозначавшая немедленный расстрел, была достаточно частым случаем. То же распоряжение, скажем, было вынесено красным трибуналом в отношении пятидесяти трех августинцев из Эскориала. Первых из них еще спрашивали, готовы ли они защищать республику с оружием в руках, а также осуждают ли они позицию Церкви на территориях, уже захваченных национальными силами (не уточняя, в чем оная позиция заключается, - да и не было к тому моменту еще никакой официальной позиции). Последним уже задавали только один вопрос: «Имя, фамилия.»
Причем надо сказать, что расстрел был далеко не худшим вариантом. Случаи вроде сожжения заживо, привязывания к грузовику или бросания к боевым быкам тоже имелись, и было их не так уж мало. История Марии дель Ольвидо Ногеры Абельда из-под Валенсии в свое время тронула меня до слез: эту женщину, перед смертью претерпевшую групповое изнасилование, Церковь намеренно прославила как деву и мученицу.
Как уже было сказано, часть смертей остается на счету никем не контролировавшихся толп: но при всем желании не получится признать, что таких большинство. Самое большое число погибших - в Мадриде, Валенсии и Барселоне, то есть в тех самых регионах, которые на протяжении гражданской войны один за другим служили резиденцией республиканскому правительству.
Найти поводы для преследований, впрочем, было нетрудно. Еще до провозглашения республики священников и монашествующих со вкусом обвиняли во всех возможных формах разврата. В специальных антиклерикальных газетах регулярно появлялись сообщения о якобы обнаруженом где-то кладбище убитых монахинями младенцев, или же о найденых в каком-нибудь неназываемом монастыре несомненных следах оргий. Что интересно, кстати, - в антикатолической пропаганде… скажем так, особо экстремальных баптистов, это замечательное обвинение живо по сию пору (ссылку не вешаю - это очень на любителя, может и стошнить). В первые дни войны возникло новое обвинение: с колоколен-де стреляют по рабочим. Правды ни в одном, ни в другом не было ни на грош, но это никого не волновало.
В наше время, кстати, часто встречается третье обвинение: Церковь-де всегда была на стороне богатых и власть имеющих, забывая о бедняках, и была наказана именно за это. Однако, статистика - упрямая вещь, а она свидетельствует о том, что больше всего мучеников как раз в тех конгрегациях, которые служили бедным. Антиклерикальная пресса тридцатых годов регулярно нападала на монахинь за то, что они-де отнимают работу в социальной сфере у «нормальных женщин, знающих, что такое материнская любовь». Что касается убитых мирян, то часто случалось так, что гибли наиболее известные и активные прихожане такого-то прихода, - а известны они были как раз тем, что помогали бедным и больным или, скажем, на общественных началах учили полузаброшеных детей катехизису…
Андрес Нин, глава одной из марксистских партий, открыто говорил 8 августа 1936 года: «В Испании было множество проблем, в том числе проблема церковная. Ее мы решили полностью: мы отменили священников, церкви и богослужения.»
Тем временем только в промежутке с 19 по 31 июля в Испании были таким образом «отменены» 733 человека, в августе же - более 1650, в том числе девять епископов. 26 июля барселонская газета «Рабочая солидарность» открыто сокрушалась, что-де хотя и не осталось в городе ни одной неповрежденной церкви или монастыря, «едва ли два процента попов и монашек выведены к настоящему моменту из строя. Религиозная гидра не умерла, необходимо это учитывать и не терять из виду в последующей борьбе».
«Они сами напросились!» было постоянно повторяющимся лозунгом. Даже те левые газеты, которые стремились успокоить читателей и убедить их, что разгул террора скоро прекратится, в вопросе преследования Церкви компромиссов не признавали: монастыри непременно должны быть распущены, а епископы расстреляны. Министр Мануэль де Ирухо в начале 1937 года докладывал правительству, что на республиканской территории, за исключением Страны Басков, алтари осквернены и разбиты, все без исключения церкви закрыты и превращены где в склад, где в общественную столовую, где в рынки или гаражи, богослужения запрещены, и также категорически запрещено держать «предметы культа» в частных домах.
Существенным был, правда, вопрос, для чего эти самые «предметы культа» предполагалось использовать. В то время как найденный при обыске розарий уже мог послужить поводом для расстрела, некий Альваро Ретана, широко известный в узких кругах художник и писатель (автор, скажем честно, порноинсталляций) мог спокойно направить главе местного исполкома запрос буквально следующего содержания: «Мне нужна большая дарохранительница, чтобы инкрустировать ее с одной стороны часами, а с другой - портретом «Челиты».. далее - литургическая чаша под три розы в цветах республиканского знамени… статуя Младенца Иисуса, чтобы нарядить его ополченцем и повесить винтовку на плечо…». Все это и многое другое было беспрекословно предоставлено просившему; все это обнаружили у него в доме несколько лет спустя, хранившимся вперемешку с его собственными картинами.
Было уничтожено множество памятников культуры - не только храмов, но и картин и скульптур знаменитых художников, порой 16-17 веков. В войну, конечно, может случиться всякое, но часто картины - на религиозные, понятное дело, сюжеты - уничтожали совершенно целенаправленно. Порой это сопровождалось комическими процессиями и намеренно оформлялось как торжество нового порядка. Известная фотография расстрела статуи Христа Царя в географическом центре страны представляет собой весьма типичную для тех времен картину.
С 1936 по 39 год в стране погибло 13 епископов.Среди них как те, кто много лет прожил в том городе, в котором был убит, так и, например, новоназначенный епископ Лериды Salvi Huix Mirapleix, приехавший туда в конце 1935 года, т.е. за считаные месяцы до начала открытых гонений, Florentino Asensio Barroso, апостольский администратор Барбастро, принявший на себя заботу об этой кафедре в апреле 1936 г., или даже Miguel Serra Sucarrats, епископ Segorbe-Castellón, ставший таковым и вовсе в конце июня того же тридцать шестого, - против которых, сответственно, никто в принципе не мог предъявить ничего, кроме, собственно, епископского сана.
Последний из этих 13 епископов, Fray Anselmo Polanco y Fontecha, епископ города Теруэля, был расстрелян отступавшими республиканцами только в феврале 1939 года, когда вообще-то террор уже в немалой степени поутих - во-первых, стало слишком понятно, что этим республиканцы играют на руку противнику, к которому устремляются тысячи добровольцев, во-вторых просто резко не до этого было… в третьих же просто потенциальных жертв сильно поубавилось.
В разных епархиях кровавый урожай был тоже разным. В столице был убит каждый третий священник (всего 334 человека - и это не считая монашествующих), в Барселоне, Куэнке и Хироне - каждый пятый. В маленьких епархиях могло получиться так, что по абсолютным цифрам жертв оказывалось вроде бы меньше - вот только проценты выходили совсем уж страшные. Так, в уже упомянутом Барбастро, где и было-то всего шесть с половиной тысяч человек населения, были расстреляны 123 священника... из ста сорока. Из толедского клира выжила ровно половина - а ведь Толедо оставался на республиканской территории всего два месяца.
Носить хабит или сутану было равносильно самоубийству; священники и монашествующие прятались у друзей - но эти друзья сами рисковали при этом жизнью. Те, кто не мог бежать, были обречены. Пожилой брат-доминиканец Гумерзиндо Сото в Каланде, под Теруэлем, просто вышел на площадь и сел на лавочку, решив отдать себя в руки Провидения. Его немедленно препроводили в тюрьму, судили и расстреляли вместе с теми собратьями, которых удалось поймать. Среди них оказался двадцатилетний послушник Хоакин Прат, половину своей недолгой жизни мечтавший о священстве; другой послушник - Ламберто де Наваскуэс, аристократ, юрист, намеренно от священства отказавшийся, желая стать простым братом и иметь возможность служить, как прежде служили ему; Хосе Мария Муро, пришедший в орден уже священником всего за год до гибели, Антонио Лопес, над которым в общине давно уже подшучивали, говоря, что для святости ему только мученичества не хватает... Если хотя бы просто перечислить всех - мы тут, пожалуй, заночуем.
В общей сложности за три года войны погибло почти семь тысяч клириков. Мучеников-мирян, по понятным причинам, подсчитать куда труднее; но и среди них Церковь уже прославила многих. Так, в августе в 1936 г. в Барбастро был расстрелян старый цыган по имени Зеферино Хименес, у которого при обыске нашли в кармане розарий. В сентябре того же года жительница городка Хилет под Валенсией Эрминия Мартинес спросила, за что арестовывают ее брата, который ничего дурного не сделал; когда же ей ответили, что уничтожают всех «попов, монашек и святош», женщина возразила, что тогда несправедливо не забирать и ее: она, слава Богу, тоже католичка и от веры не отрекалась.
А вот письмо мученика невесте. Написано накануне расстрела:
Дорогая Мариона! Наши жизни соединились - а Господь возжелал разлучить их. Со всем чистосердечием, на какое я способен, я приношу Ему в жертву ту любовь, которую к тебе питаю, любовь искреннюю, горячую и целомудренную. Жаль тебя в твоем горе, - но себя мне не жаль. Будь горда: два брата, а теперь и жених... Бедная моя Мариона!
Что-то странное со мной происходит: я совсем не могу огорчаться своей участи. Меня полностью захватила глубокая и сильная радость. Хотел написать тебе грустное прощальное письмо - но не могу. Я чувствую, что во мне осталась только эта радость, только предвкушение вечной славы.
Я хотел написать тебе о том, как сильно любил тебя, как ждал тебя всю жизнь, как мы были бы счастливы вместе. Но теперь все отступило на задний план. Мне остался последний, самый важный шаг.
Одно только должен я сказать тебе: выйди замуж, если сможешь, и я с небес благословлю твой брак и твоих детей. Не плачь обо мне - я не хочу, чтобы ты плакала. Лучше гордись мною. Я люблю тебя.
Больше писать некогда.
Франсеск
Этого человека звали Франсеск Кастелло Алеу. В конце сентября тридцать шестого, когда он, будучи приговорен к смерти, писал это письмо, ему было 22 года. Беатифицирован 11 марта 2001 г. среди мучеников Валенсии, хотя сам из Лериды. В разных испаноязычных источниках текст едва заметно различается: очевидно, в оригинале письмо на каталонском.
Из протокола допроса:
- Что ты скажешь о предъявленных тебе обвинениях в фашизме?
- Я не фашист, и никогда ни к какой партии не принадлежал.
- У нас есть доказательства. В твоем доме и рабочем кабинете найдены книги и записи, подтверждающие то, что ты поддерживаешь контакт с двумя фашистскими странами.
- То, что вы нашли - учебники. Я химик, ипоэтому изучал итальянский и немецкий, чтобы читать научные труды, написанные на этих языках. Поскольку в Лериде нет преподавателей, для которых эти языки были бы родными, я занимался ими сам, с помощью специальных радиопередач.
- В конце концов - ты католик?
- Да, я католик.
Этого было достаточно. Прокурор потребовал смертного приговора. Когда Францеску сказали, что он может защищаться, он улыбнулся и ответил: «Зачем? Если быть католиком - преступление, то я с радостью признаю себя преступником, потому что нет большего счастья, чем умереть за Христа…»
А вот еще одно письмо, уже другого юноши другой девушке. Хотя ситуации полностью схожи, и даже девушку тоже зовут Мария:
«Маруха, милая!
Память о тебе будет сопровождать меня до могилы. Пока еще бьется мое сердце, в нем будет биться и нежность к тебе. Бог возжелал возвысить эту земную любовь и облагородить ее, дав нам возможность любить друг друга в Нем. Поэтому, хотя в эти последние дни моей жизни Господь свет мой и моя надежда, Он не препятствует тому, чтобы память о той, кого я больше всех люблю, сопровождала меня до смертного часа... Меня приговорили к смерти за то, что я защищал высокие идеалы веры, родины и семьи, и этим приговором мне широко распахнули врата небес... Сейчас, когда мне осталось несколько часов до вечного покоя, прошу тебя только об одном: чтобы ты в память о любви, которую мы питали друг к другу, и которая сейчас только возрастает, особенно позаботилась о своей душе, потому что так мы сможем воссоединиться в небе, навечно, и уже никто не разлучит нас. Так что до встречи, Маруха, милая! Не забывай, что я смотрю на тебя с небес, и постарайся сделаться образцом женщины-христианки, потому что в последний час земные блага ничего не значат…
До встречи в вечности, где мы сможем любить друг друга во веки веков.»
Автора этого письма зовут Бартоломе Бланко Маркес, он жил и умер на юге Испании. Простой рабочий, он был арестован 18 августа 1936 года, а второго октября расстрелян - за активную деятельность в рядах салезианской молодежи. Ему был 21 год. Кроме этого письма, он накануне смерти написал и другое, родственникам, в котором говорил (не называя ни единого имени), что знает всех своих обвинителей, что когда-нибудь и родня их узнает, и что тогда он просит о христианской мести: простить их, как он их простил, и делать им только добро.
На следующий день он босиком вышел к месту расстрела и отказался повернуться лицом к стене, говоря, что тот, кто умирает за Христа, имеет право смотреть смерти в глаза.
В октябре расстреляли Терезу Феррагуд и ее четырех дочерей-монахинь; последние дни жизни этой бесстрашной женщины напоминают о ветхозаветной матери сыновей маккавейских.
Итак, блаженные Мария Тереза Феррагуд Роиг, Мария Хесус Масия Феррагуд, Мария Вероника Масия Феррагуд, Мария Фелисидад Масия Феррагуд и Хосефа Масия Феррагуд. Да-да, совершенно верно - мать и четыре дочери.
Мария Тереза родилась и прожила всю жизнь в деревне под названием Альгермеси (Algermesí). В девятнадцать она вышла замуж за Винсента Масия. Бог дал супругам восемь дочерей и сына; двое детишек умерли маленькими, одна - Пурификасьон - вышла, в свою очередь, замуж... Остальные неизменно, едва достигнув того возраста, в котором уже наконец-то брали в монастырь, немедленно именно туда и шли; на их родном испанском я сказала бы abrazaban esta posibilidad - заключали в объятья эту самую возможность :). Во всяком случае, на мой взгляд, сопоставление дат рождения и дат вечных обетов говорит само за себя: старшая девочка, в миру носившая имя Висента, стала клариссой-капуцинкой в двадцать лет и четыре дня, вторая, Хоакина, в девятнадцать с половиной, третья, с рождения уже звавшаяся Фелисидад, счастье - в девятнадцать лет и неполных восемь месяцев. Была и еще одна сестра-капуцинка, не дожившая до войны. Капуцином же стал единственный, долгожданный мальчик, названный в честь отца Винсентом. Хосефа (в миру Раймонда) изменила семейной традиции единственно в том, что вместо кларисс пошла к созерцательным августинкам (и стала там настоятельницей); а так - те же девятнадцать с половиной.
Дети рождались, росли, выбирали свою дорогу, - а мама все эти годы ежденевно причащалась, вела серьезнейшую молитвенную жизнь, постилась, помогала больным, бедным и умирающим... В общем, жизнь как жизнь.
В июле 36 года оказалось, что в монастыре оставаться возможности нет. Ни у кого - в том числе у сестер Масия Феррагуд. И они, уже не первой молодости женщины (старшей на тот момент было 54, младшей - 45), вернулись к овдовевшей маме. А там до времени тихо-мирно продолжали монашескую жизнь, насколько это было в тех условиях возможно. Без Евхаристии - но с неустанной совместной молитвой, теперь уже в одной общине.
Прошло три месяца - и в дом пришли с обыском. На вопрос, кто они, собственно, такие, сестры честно ответили, а какие оно тогда могло иметь последствия - и так понятно. Когда же престарелую хозяйку дома попытались было не арестовать... В общем, кто видел средиземноморских бабушек - может представить в красках. :) Как вы-де смеете считать меня худшей христианкой, чем мои дочки?! Что, если я в честном браке детей рожала - значит, и Господа не люблю?! В общем, никуда я их без себя не отпущу, и все тут.
Арестованных препроводили в импровизированную тюрьму, еще недавно бывшую, опять же, монастырем, а через три дня "повезли на прогулку" - это такой специфический эвфемизм тех времен. Мария Тереза потребовала права быть последней, чтобы подбадривать дочерей. "Девочки, будьте верны вашему Небесному Жениху, а что эти люди вам предлагают - так вы того не слушайте. И не бойтесь, это все только на минуточку, а вот небеса - насовсем." После того, как одна за другой у матери на глазах были расстреляны все четыре дочери, один из ополченцев спросил: а ты-де, бабка, неужели смерти не боишься? "Я ж всю жизнь, - ответила та, - мечтала хоть что-нибудь сделать для Христа, - так неужели мне сейчас вдруг назад поворачивать?! Их вы за то убили, что они христианки, - так и меня теперь давайте за то же самое. Куда мои дочки идут, туда и я пойду."
Был праздник Христа Царя. Марии Терезе Феррагуд Роиг было без малого восемьдесят четыре года.
Ее именем назван один из колоколов Валенсийского кафедрального собора. Фотографии этого колокола выпадают чуть ли не первыми, если имя и фамилию мученицы набрать в Гугле. Правда, изображения самой Марии Терезы на нем нет; зато есть ее святая тезка, Тереза из Лизье. И еще есть изображение Святых Даров. Я думаю, Марии Терезе бы понравилось. Собственно, и нравится. :)
В январе 1937 в Торренто - тоже под Валенсией - была сожжена заживо Кармен Гарсия, портниха, посоветовавшая клиентке пока не шить себе свадебное платье, а подождать, пока все успокоится и станет возможно обвенчаться.
Среди тех, о ком идет процесс в мадридской епархии (возможно, он был прославлен в октябре минувшего года - не знаю, не проверяла) - помощник ризничего прихода св. Рамона Ноната, расстрелянный ополченцами там же в храме двадцатого июля 1936 года. Имени не знаю. Знаю, что было ему семь лет.
В первую очередь в опасности оказались те миряне, чьи имена можно было найти в каком-нибудь церковном списке, даже просто в перечислении тех, кто хочет организовать ночную адорацию. Под удар попали и матери священников - вырастить сыновей не «для народа» сделалось непростительным преступлением.
«Похули Бога и умри» - советовала когда-то библейскому Иову жена. В «красной зоне» Испании, охваченной войной, было наоборот: похули Бога - и останешься жив. Даже явственно антицерковно настроенные историки признают, что одним из надежнейших способов сохранения жизни и свободы было как-нибудь публично доказать свою антирелигиозность. На множестве фотографий ополченцы гордо позируют в криво накинутых священнических облачениях, или же целятся в статую Христа. Чем более почитаемым был тот или иной образ, тем более торжественно его разбивали и жгли.
Удивительным образом среди испанских мучеников гораздо меньше женщин, чем мужчин: на восьмерых убитых монахов приходится одна монахиня. Это, однако, объяснимо, если обратиться к антирелигиозной пропаганде того времени: традиционным был образ несчастной девушки, которую злые родственники или же вероломные священники запирают в монастырь насильно. Таким образом, монаха или священника следовало наказать, а вот монахиню защитить. Неудивительно, что революционеры частенько врывались в женские монастыри со словами: «Мы пришли сжечь вашу тюрьму и освободить вас!» Велико же было их удивление, когда сестры явственно не оказывались этому рады... Некоторых монахинь, правда, оскорбленные «освободители» расстреливали на месте - за то, что те решительно отказывались прямо сейчас и немедленно выйти за них замуж. Так, например, погибла в Мадриде с. Кармен Валера Алкон.
Как уже было сказано, основная волна смертей приходится на начало гражданской войны, - однако о полном окончании мученичества испанской Церкви можно говорить только в 1939 г.
В центре Мадрида стоит доминиканский храм; на одной из его стен перечислены имена тех членов здешней общины, кто во второй половине тридцатых годов прошедшего века был убит по одному-единственному обвинению: за то, что был священником и монахом. Не знаю, во многих ли мадридских храмах есть подобные таблички, но можно было бы повесить их чуть ли не во всех. Во всяком случае, имен бы хватило. Католическая Испания дала миру и Церкви тысячи новомучеников. Большинство их погибло в первый год гражданской войны, семьдесят лет от начала которой исполнилось полтора года назад.
О том, что в Испании речь идет о настоящем мученичестве, говорил уже Папа Пий XI, принимая в Кастельгандольфо беженцев из «красной зоны» 14 сентября все того же 1936 года. До начала официального прославления оставалось еще полсотни лет. Первая беатификация испанских новомучеников - трех молодых кармелиток - состоялась в 1987 году. Сейчас тех, кто погиб за Христа в тридцать шестом, чуть раньше или чуть позже, в святцах около тысячи; половину из них признал мучениками уже нынешний Папа. При этом даже до начала нынешнего понтификата получалось, что испанских мучеников прославлено больше, чем всех других мучеников ХХ века, вместе взятых (то есть и тех, кто пострадал от советской власти, и от Гитлера со товарищи, и в Мексике в конце двадцатых, и в Китае…). Причем список далеко не исчерпан: своего часа по-прежнему ждут тысячи процессов. Это очень хорошо заметно на специальном сайте (http://www.newsaints.faithweb.com/), посвященном новопрославляемым святым: там, где списки мучеников по странам, во всех других случаях ссылки на какое-то конечное число страниц - ну четыре, ну восемь… А с Испанией - «см. общий список» - и дальше приходится искать по именам (некоторых, самых известных), монашеским орденам и конгрегациям или по регионам. Потому что иначе страниц были бы многие десятки, так что пользоваться невозможно, - даже при том, что списки в любом случае выглядели бы как «такой-то и двадцать, сорок или шестьдесят с ним пострадавших»).
Вернемся немного назад. 14 апреля 1931 года Испания неожиданно для самой себя стала республикой (еще за несколько недель до того такое развитие событий представлялось абсолютно невероятным). К власти пришла широкая коалиция левых партий, чьи программы отличались друг от друга очень сильно, - но вот воинственный антиклерикализм, кажется, объединял их все.
«Испания уже больше не католическая страна» - заявил вскоре Мануэль Асанья, глава правительства. Когда же ему возразили, что большинство населения явно считает иначе, он ответил, что речь не о количествах, а о прогрессивной тенденции. Во имя той же тенденции были закрыты церковные учебные заведения, кроме разве что семинарий; новый закон запретил монашествующим преподавать. «Пусть мне не говорят, - объявил Асанья, - что это-де нарушает свободу: речь об общественном здоровье... Католические ордена обязаны, в силу своей веры, обучать всему тому, что противоречит принципам, на которых основано современное государство.» Необходимо уточнить, что в Испании и сейчас-то половину школ составляют школы церковные; что было тогда - можно представить. Если же закрыть их сразу все...
Конституция гарантировала неприкосновенность частной собственности - но и тут делала исключение для собственности церковной: скажем, здания храмов, монастырей, семинарий и даже литургическая утварь были объявлены принадлежащими государству, а за пользование отобранным у нее же имуществом Церковь отныне должна была платить налог. Власти открыто поддерживали всевозможную антирелигиозную пропаганду.
Последствия не заставили себя долго ждать. В апреле 1931 года Испания стала республикой, а уже в середине мая в столице и провинциях пылали храмы и монастыри. Поджигатели нимало не пытались скрыть свои действия - достаточно упомянуть, что одним из первых в Мадриде подожгли монастырь отцов-кармелитов, находившийся на площади Испании, то есть аккурат в историческом центре города. Причем быстро выяснилось, что в случае подобного происшествия полиция приедет, посмотрит на происходящее... и преспокойно уедет обратно. Пожарная охрана, может, и вмешается, но не раньше чем пожар станет угрожать перекинуться на соседние здания. Все тот же глава правительства заявил, что все монастыри вместе взятые не стоят жизни и одного республиканца, так что гражданская гвардия на улицы не выйдет, пока он у власти. В связи с поджогами не было возбуждено ни одного уголовного дела; порой утверждалось, что церковники-де сами виноваты. Несколько лет спустя так же поведет себя гитлеровский режим в отношении синагог, разгромленных в так называемую «Хрустальную ночь».
Только за последние пять месяцев существования республики сгорело более 200 храмов - среди них, например, церковь св.Луиджи Гонзаги, находившаяся в непосредственной близости от здания министерства внутренних дел. А как только в той или иной части страны начинались народные волнения, гибелью зданий и произведений искусства дело не ограничивалось. Так, во время астурийской "шахтерской революции" в октябре 1934 года были убиты 25 монахов разных орденов и девять семинаристов.
Восемнадцатого июля 1936 года во многих городах Испании синхронно восстали гарнизоны. Страна раскололась надвое. Началась гражданская война. И вот тут-то оказалось, что хаос предвоенных лет можно превзойти. Сперва народу раздавали оружие только отдельные военные из тех, что остались на стороне республики, но через несколько дней и правительство распорядилось вооружить всех, кто готов сражаться. Новоиспеченные ополченцы, в основном марксисты и анархисты, принялись рьяно уничтожать «классовых врагов», а порой и просто кого попало - правительство открыло тюрьмы, и на свободе оказалось немало рецидивистов-уголовников, которые вдруг получили право делать все, что заблагорассудится. В испанский язык быстро вошли позаимствованные из советских реалий слова "чека" и "чекист".
Так, известно, что в первую же неделю, последовавшую за 18ым июля, в республиканской зоне погибли все настоятели приходов, не сумевшие скрыться. Достаточно было одного подозрения в том, что кто-то священник. Так, на одной из мадридских улиц было найдено тело некоего дона Ансельмо Паскуаля Лопеса с несколькими огнестрельными ранениями и прикрепленной к груди надписью: «Убит за то, что поп». Вообще-то человек этот был женат, и вдова его несколько лет спустя добивалась, чтобы мужа хотя бы посмертно не внесли в неправильный список...
Если, однако, арестованных не расстреливали без суда, в конечном итоге это их судьбы не меняло. Военных убивали за отказ служить в республиканских войсках, богатых и образованных - из ненависти к их положению... Клириков же, - а часто вслед за ними и мирян, - убивали только за то, что они были католиками. «Мы ничего не имеем против вас как людей, - честно объясняли ополченцы кларетинским семнаристам в маленьком городке Барбастро. - Но мы ненавидим ваши обеты и ваши черные гадкие сутаны. Отбросьте все это - и мы освободим вас!»
Кларетинская семинария в Барбастро - это вообще особая история. Большинство семинаристов происходили из бедных многодетных сельских семей северной Испании, - так что о «классовой борьбе» говорить не приходится. В некоторых из этих семей монахами становились по трое и больше детей.
20 июля 1936 г. семинарию обыскали местные анархисты. Искали, по собственному свидетельству, оружие - но никакого оружия не нашли. Настоятелей, тем не менее, отправили в городскую тюрьму, троих больных монахов -в больницу (где они впоследствии тоже были убиты), а оставшихся, 49 человек, в основном еще студентов, препроводили в актовый зал бывшей школы братьев пиаристов, чтобы содержать там под арестом. В той же школе оставались и сами школьные братья, и еще целый монастырь бенедиктинцев, - в общей сложности почти сотня человек.
25 июля в Барбастро вошла колонна анархистов обоего пола из Барселоны, направлявшаяся на фронт. Туда она, однако, пока не торопилась, предпочтя навести сперва в городке «новый порядок». Тогда погиб епископ, всего за несколько месяцев до того прибывший в город, тогда же расстреляли настоятелей кларетинского монастыря. Семинаристам оставалось несколько недель - в одном тесном помещении, в августовскую жару, без возможности умыться или переменить одежду, - но зато с возможностью причащаться: им в последний момент удалось вынести из часовни Святые Дары, спрятав их на себе. В течение этих недель их всячески пытались «обратить», в том числе способом довольно анекдотическим: посылая к ним женщин, порой почти неодетых. Известно, что юноши договорились между собой: если те не удовлетворятся словами и прогуливанием у них на глазах и полезут с руками - кричать «Слава Христу Царю», а там будь что будет. Было известно, что именно в ответ на этот лозунг ополченцы почти с гарантией немедленно стреляют на поражение.
Отбирая тех, кто должен был умереть, ополченцы сперва пытались классифицировать своих жертв по возрастам. «Пусть выходят те, кому исполнилось 27». Таких не нашлось. «Тогда 26». Таких тоже не оказалось.
До последних дней среди семинаристов находилось двое аргентинских граждан, которых в конце концов отпустили, побоявшись расправляться с иностранцами. От них-то нам и известно все в подробностях. Остальных же в конце концов расстреляли - в три приема, в середине августа 1936 года. Самым старшим из них было по двадцать пять, самому молодому - двадцать один.
Мадридского доминиканца Хосе Гафо, писателя и проповедника, известного и неутомимого борца за социальную справедливость, после двух месяцев заключения освободили - и расстреляли в упор, как только он покинул тюрьму. Вообще, формулировка приговора «свобода», на практике обозначавшая немедленный расстрел, была достаточно частым случаем. То же распоряжение, скажем, было вынесено красным трибуналом в отношении пятидесяти трех августинцев из Эскориала. Первых из них еще спрашивали, готовы ли они защищать республику с оружием в руках, а также осуждают ли они позицию Церкви на территориях, уже захваченных национальными силами (не уточняя, в чем оная позиция заключается, - да и не было к тому моменту еще никакой официальной позиции). Последним уже задавали только один вопрос: «Имя, фамилия.»
Причем надо сказать, что расстрел был далеко не худшим вариантом. Случаи вроде сожжения заживо, привязывания к грузовику или бросания к боевым быкам тоже имелись, и было их не так уж мало. История Марии дель Ольвидо Ногеры Абельда из-под Валенсии в свое время тронула меня до слез: эту женщину, перед смертью претерпевшую групповое изнасилование, Церковь намеренно прославила как деву и мученицу.
Как уже было сказано, часть смертей остается на счету никем не контролировавшихся толп: но при всем желании не получится признать, что таких большинство. Самое большое число погибших - в Мадриде, Валенсии и Барселоне, то есть в тех самых регионах, которые на протяжении гражданской войны один за другим служили резиденцией республиканскому правительству.
Найти поводы для преследований, впрочем, было нетрудно. Еще до провозглашения республики священников и монашествующих со вкусом обвиняли во всех возможных формах разврата. В специальных антиклерикальных газетах регулярно появлялись сообщения о якобы обнаруженом где-то кладбище убитых монахинями младенцев, или же о найденых в каком-нибудь неназываемом монастыре несомненных следах оргий. Что интересно, кстати, - в антикатолической пропаганде… скажем так, особо экстремальных баптистов, это замечательное обвинение живо по сию пору (ссылку не вешаю - это очень на любителя, может и стошнить). В первые дни войны возникло новое обвинение: с колоколен-де стреляют по рабочим. Правды ни в одном, ни в другом не было ни на грош, но это никого не волновало.
В наше время, кстати, часто встречается третье обвинение: Церковь-де всегда была на стороне богатых и власть имеющих, забывая о бедняках, и была наказана именно за это. Однако, статистика - упрямая вещь, а она свидетельствует о том, что больше всего мучеников как раз в тех конгрегациях, которые служили бедным. Антиклерикальная пресса тридцатых годов регулярно нападала на монахинь за то, что они-де отнимают работу в социальной сфере у «нормальных женщин, знающих, что такое материнская любовь». Что касается убитых мирян, то часто случалось так, что гибли наиболее известные и активные прихожане такого-то прихода, - а известны они были как раз тем, что помогали бедным и больным или, скажем, на общественных началах учили полузаброшеных детей катехизису…
Андрес Нин, глава одной из марксистских партий, открыто говорил 8 августа 1936 года: «В Испании было множество проблем, в том числе проблема церковная. Ее мы решили полностью: мы отменили священников, церкви и богослужения.»
Тем временем только в промежутке с 19 по 31 июля в Испании были таким образом «отменены» 733 человека, в августе же - более 1650, в том числе девять епископов. 26 июля барселонская газета «Рабочая солидарность» открыто сокрушалась, что-де хотя и не осталось в городе ни одной неповрежденной церкви или монастыря, «едва ли два процента попов и монашек выведены к настоящему моменту из строя. Религиозная гидра не умерла, необходимо это учитывать и не терять из виду в последующей борьбе».
«Они сами напросились!» было постоянно повторяющимся лозунгом. Даже те левые газеты, которые стремились успокоить читателей и убедить их, что разгул террора скоро прекратится, в вопросе преследования Церкви компромиссов не признавали: монастыри непременно должны быть распущены, а епископы расстреляны. Министр Мануэль де Ирухо в начале 1937 года докладывал правительству, что на республиканской территории, за исключением Страны Басков, алтари осквернены и разбиты, все без исключения церкви закрыты и превращены где в склад, где в общественную столовую, где в рынки или гаражи, богослужения запрещены, и также категорически запрещено держать «предметы культа» в частных домах.
Существенным был, правда, вопрос, для чего эти самые «предметы культа» предполагалось использовать. В то время как найденный при обыске розарий уже мог послужить поводом для расстрела, некий Альваро Ретана, широко известный в узких кругах художник и писатель (автор, скажем честно, порноинсталляций) мог спокойно направить главе местного исполкома запрос буквально следующего содержания: «Мне нужна большая дарохранительница, чтобы инкрустировать ее с одной стороны часами, а с другой - портретом «Челиты».. далее - литургическая чаша под три розы в цветах республиканского знамени… статуя Младенца Иисуса, чтобы нарядить его ополченцем и повесить винтовку на плечо…». Все это и многое другое было беспрекословно предоставлено просившему; все это обнаружили у него в доме несколько лет спустя, хранившимся вперемешку с его собственными картинами.
Было уничтожено множество памятников культуры - не только храмов, но и картин и скульптур знаменитых художников, порой 16-17 веков. В войну, конечно, может случиться всякое, но часто картины - на религиозные, понятное дело, сюжеты - уничтожали совершенно целенаправленно. Порой это сопровождалось комическими процессиями и намеренно оформлялось как торжество нового порядка. Известная фотография расстрела статуи Христа Царя в географическом центре страны представляет собой весьма типичную для тех времен картину.
С 1936 по 39 год в стране погибло 13 епископов.Среди них как те, кто много лет прожил в том городе, в котором был убит, так и, например, новоназначенный епископ Лериды Salvi Huix Mirapleix, приехавший туда в конце 1935 года, т.е. за считаные месяцы до начала открытых гонений, Florentino Asensio Barroso, апостольский администратор Барбастро, принявший на себя заботу об этой кафедре в апреле 1936 г., или даже Miguel Serra Sucarrats, епископ Segorbe-Castellón, ставший таковым и вовсе в конце июня того же тридцать шестого, - против которых, сответственно, никто в принципе не мог предъявить ничего, кроме, собственно, епископского сана.
Последний из этих 13 епископов, Fray Anselmo Polanco y Fontecha, епископ города Теруэля, был расстрелян отступавшими республиканцами только в феврале 1939 года, когда вообще-то террор уже в немалой степени поутих - во-первых, стало слишком понятно, что этим республиканцы играют на руку противнику, к которому устремляются тысячи добровольцев, во-вторых просто резко не до этого было… в третьих же просто потенциальных жертв сильно поубавилось.
В разных епархиях кровавый урожай был тоже разным. В столице был убит каждый третий священник (всего 334 человека - и это не считая монашествующих), в Барселоне, Куэнке и Хироне - каждый пятый. В маленьких епархиях могло получиться так, что по абсолютным цифрам жертв оказывалось вроде бы меньше - вот только проценты выходили совсем уж страшные. Так, в уже упомянутом Барбастро, где и было-то всего шесть с половиной тысяч человек населения, были расстреляны 123 священника... из ста сорока. Из толедского клира выжила ровно половина - а ведь Толедо оставался на республиканской территории всего два месяца.
Носить хабит или сутану было равносильно самоубийству; священники и монашествующие прятались у друзей - но эти друзья сами рисковали при этом жизнью. Те, кто не мог бежать, были обречены. Пожилой брат-доминиканец Гумерзиндо Сото в Каланде, под Теруэлем, просто вышел на площадь и сел на лавочку, решив отдать себя в руки Провидения. Его немедленно препроводили в тюрьму, судили и расстреляли вместе с теми собратьями, которых удалось поймать. Среди них оказался двадцатилетний послушник Хоакин Прат, половину своей недолгой жизни мечтавший о священстве; другой послушник - Ламберто де Наваскуэс, аристократ, юрист, намеренно от священства отказавшийся, желая стать простым братом и иметь возможность служить, как прежде служили ему; Хосе Мария Муро, пришедший в орден уже священником всего за год до гибели, Антонио Лопес, над которым в общине давно уже подшучивали, говоря, что для святости ему только мученичества не хватает... Если хотя бы просто перечислить всех - мы тут, пожалуй, заночуем.
В общей сложности за три года войны погибло почти семь тысяч клириков. Мучеников-мирян, по понятным причинам, подсчитать куда труднее; но и среди них Церковь уже прославила многих. Так, в августе в 1936 г. в Барбастро был расстрелян старый цыган по имени Зеферино Хименес, у которого при обыске нашли в кармане розарий. В сентябре того же года жительница городка Хилет под Валенсией Эрминия Мартинес спросила, за что арестовывают ее брата, который ничего дурного не сделал; когда же ей ответили, что уничтожают всех «попов, монашек и святош», женщина возразила, что тогда несправедливо не забирать и ее: она, слава Богу, тоже католичка и от веры не отрекалась.
А вот письмо мученика невесте. Написано накануне расстрела:
Дорогая Мариона! Наши жизни соединились - а Господь возжелал разлучить их. Со всем чистосердечием, на какое я способен, я приношу Ему в жертву ту любовь, которую к тебе питаю, любовь искреннюю, горячую и целомудренную. Жаль тебя в твоем горе, - но себя мне не жаль. Будь горда: два брата, а теперь и жених... Бедная моя Мариона!
Что-то странное со мной происходит: я совсем не могу огорчаться своей участи. Меня полностью захватила глубокая и сильная радость. Хотел написать тебе грустное прощальное письмо - но не могу. Я чувствую, что во мне осталась только эта радость, только предвкушение вечной славы.
Я хотел написать тебе о том, как сильно любил тебя, как ждал тебя всю жизнь, как мы были бы счастливы вместе. Но теперь все отступило на задний план. Мне остался последний, самый важный шаг.
Одно только должен я сказать тебе: выйди замуж, если сможешь, и я с небес благословлю твой брак и твоих детей. Не плачь обо мне - я не хочу, чтобы ты плакала. Лучше гордись мною. Я люблю тебя.
Больше писать некогда.
Франсеск
Этого человека звали Франсеск Кастелло Алеу. В конце сентября тридцать шестого, когда он, будучи приговорен к смерти, писал это письмо, ему было 22 года. Беатифицирован 11 марта 2001 г. среди мучеников Валенсии, хотя сам из Лериды. В разных испаноязычных источниках текст едва заметно различается: очевидно, в оригинале письмо на каталонском.
Из протокола допроса:
- Что ты скажешь о предъявленных тебе обвинениях в фашизме?
- Я не фашист, и никогда ни к какой партии не принадлежал.
- У нас есть доказательства. В твоем доме и рабочем кабинете найдены книги и записи, подтверждающие то, что ты поддерживаешь контакт с двумя фашистскими странами.
- То, что вы нашли - учебники. Я химик, ипоэтому изучал итальянский и немецкий, чтобы читать научные труды, написанные на этих языках. Поскольку в Лериде нет преподавателей, для которых эти языки были бы родными, я занимался ими сам, с помощью специальных радиопередач.
- В конце концов - ты католик?
- Да, я католик.
Этого было достаточно. Прокурор потребовал смертного приговора. Когда Францеску сказали, что он может защищаться, он улыбнулся и ответил: «Зачем? Если быть католиком - преступление, то я с радостью признаю себя преступником, потому что нет большего счастья, чем умереть за Христа…»
А вот еще одно письмо, уже другого юноши другой девушке. Хотя ситуации полностью схожи, и даже девушку тоже зовут Мария:
«Маруха, милая!
Память о тебе будет сопровождать меня до могилы. Пока еще бьется мое сердце, в нем будет биться и нежность к тебе. Бог возжелал возвысить эту земную любовь и облагородить ее, дав нам возможность любить друг друга в Нем. Поэтому, хотя в эти последние дни моей жизни Господь свет мой и моя надежда, Он не препятствует тому, чтобы память о той, кого я больше всех люблю, сопровождала меня до смертного часа... Меня приговорили к смерти за то, что я защищал высокие идеалы веры, родины и семьи, и этим приговором мне широко распахнули врата небес... Сейчас, когда мне осталось несколько часов до вечного покоя, прошу тебя только об одном: чтобы ты в память о любви, которую мы питали друг к другу, и которая сейчас только возрастает, особенно позаботилась о своей душе, потому что так мы сможем воссоединиться в небе, навечно, и уже никто не разлучит нас. Так что до встречи, Маруха, милая! Не забывай, что я смотрю на тебя с небес, и постарайся сделаться образцом женщины-христианки, потому что в последний час земные блага ничего не значат…
До встречи в вечности, где мы сможем любить друг друга во веки веков.»
Автора этого письма зовут Бартоломе Бланко Маркес, он жил и умер на юге Испании. Простой рабочий, он был арестован 18 августа 1936 года, а второго октября расстрелян - за активную деятельность в рядах салезианской молодежи. Ему был 21 год. Кроме этого письма, он накануне смерти написал и другое, родственникам, в котором говорил (не называя ни единого имени), что знает всех своих обвинителей, что когда-нибудь и родня их узнает, и что тогда он просит о христианской мести: простить их, как он их простил, и делать им только добро.
На следующий день он босиком вышел к месту расстрела и отказался повернуться лицом к стене, говоря, что тот, кто умирает за Христа, имеет право смотреть смерти в глаза.
В октябре расстреляли Терезу Феррагуд и ее четырех дочерей-монахинь; последние дни жизни этой бесстрашной женщины напоминают о ветхозаветной матери сыновей маккавейских.
Итак, блаженные Мария Тереза Феррагуд Роиг, Мария Хесус Масия Феррагуд, Мария Вероника Масия Феррагуд, Мария Фелисидад Масия Феррагуд и Хосефа Масия Феррагуд. Да-да, совершенно верно - мать и четыре дочери.
Мария Тереза родилась и прожила всю жизнь в деревне под названием Альгермеси (Algermesí). В девятнадцать она вышла замуж за Винсента Масия. Бог дал супругам восемь дочерей и сына; двое детишек умерли маленькими, одна - Пурификасьон - вышла, в свою очередь, замуж... Остальные неизменно, едва достигнув того возраста, в котором уже наконец-то брали в монастырь, немедленно именно туда и шли; на их родном испанском я сказала бы abrazaban esta posibilidad - заключали в объятья эту самую возможность :). Во всяком случае, на мой взгляд, сопоставление дат рождения и дат вечных обетов говорит само за себя: старшая девочка, в миру носившая имя Висента, стала клариссой-капуцинкой в двадцать лет и четыре дня, вторая, Хоакина, в девятнадцать с половиной, третья, с рождения уже звавшаяся Фелисидад, счастье - в девятнадцать лет и неполных восемь месяцев. Была и еще одна сестра-капуцинка, не дожившая до войны. Капуцином же стал единственный, долгожданный мальчик, названный в честь отца Винсентом. Хосефа (в миру Раймонда) изменила семейной традиции единственно в том, что вместо кларисс пошла к созерцательным августинкам (и стала там настоятельницей); а так - те же девятнадцать с половиной.
Дети рождались, росли, выбирали свою дорогу, - а мама все эти годы ежденевно причащалась, вела серьезнейшую молитвенную жизнь, постилась, помогала больным, бедным и умирающим... В общем, жизнь как жизнь.
В июле 36 года оказалось, что в монастыре оставаться возможности нет. Ни у кого - в том числе у сестер Масия Феррагуд. И они, уже не первой молодости женщины (старшей на тот момент было 54, младшей - 45), вернулись к овдовевшей маме. А там до времени тихо-мирно продолжали монашескую жизнь, насколько это было в тех условиях возможно. Без Евхаристии - но с неустанной совместной молитвой, теперь уже в одной общине.
Прошло три месяца - и в дом пришли с обыском. На вопрос, кто они, собственно, такие, сестры честно ответили, а какие оно тогда могло иметь последствия - и так понятно. Когда же престарелую хозяйку дома попытались было не арестовать... В общем, кто видел средиземноморских бабушек - может представить в красках. :) Как вы-де смеете считать меня худшей христианкой, чем мои дочки?! Что, если я в честном браке детей рожала - значит, и Господа не люблю?! В общем, никуда я их без себя не отпущу, и все тут.
Арестованных препроводили в импровизированную тюрьму, еще недавно бывшую, опять же, монастырем, а через три дня "повезли на прогулку" - это такой специфический эвфемизм тех времен. Мария Тереза потребовала права быть последней, чтобы подбадривать дочерей. "Девочки, будьте верны вашему Небесному Жениху, а что эти люди вам предлагают - так вы того не слушайте. И не бойтесь, это все только на минуточку, а вот небеса - насовсем." После того, как одна за другой у матери на глазах были расстреляны все четыре дочери, один из ополченцев спросил: а ты-де, бабка, неужели смерти не боишься? "Я ж всю жизнь, - ответила та, - мечтала хоть что-нибудь сделать для Христа, - так неужели мне сейчас вдруг назад поворачивать?! Их вы за то убили, что они христианки, - так и меня теперь давайте за то же самое. Куда мои дочки идут, туда и я пойду."
Был праздник Христа Царя. Марии Терезе Феррагуд Роиг было без малого восемьдесят четыре года.
Ее именем назван один из колоколов Валенсийского кафедрального собора. Фотографии этого колокола выпадают чуть ли не первыми, если имя и фамилию мученицы набрать в Гугле. Правда, изображения самой Марии Терезы на нем нет; зато есть ее святая тезка, Тереза из Лизье. И еще есть изображение Святых Даров. Я думаю, Марии Терезе бы понравилось. Собственно, и нравится. :)
В январе 1937 в Торренто - тоже под Валенсией - была сожжена заживо Кармен Гарсия, портниха, посоветовавшая клиентке пока не шить себе свадебное платье, а подождать, пока все успокоится и станет возможно обвенчаться.
Среди тех, о ком идет процесс в мадридской епархии (возможно, он был прославлен в октябре минувшего года - не знаю, не проверяла) - помощник ризничего прихода св. Рамона Ноната, расстрелянный ополченцами там же в храме двадцатого июля 1936 года. Имени не знаю. Знаю, что было ему семь лет.
В первую очередь в опасности оказались те миряне, чьи имена можно было найти в каком-нибудь церковном списке, даже просто в перечислении тех, кто хочет организовать ночную адорацию. Под удар попали и матери священников - вырастить сыновей не «для народа» сделалось непростительным преступлением.
«Похули Бога и умри» - советовала когда-то библейскому Иову жена. В «красной зоне» Испании, охваченной войной, было наоборот: похули Бога - и останешься жив. Даже явственно антицерковно настроенные историки признают, что одним из надежнейших способов сохранения жизни и свободы было как-нибудь публично доказать свою антирелигиозность. На множестве фотографий ополченцы гордо позируют в криво накинутых священнических облачениях, или же целятся в статую Христа. Чем более почитаемым был тот или иной образ, тем более торжественно его разбивали и жгли.
Удивительным образом среди испанских мучеников гораздо меньше женщин, чем мужчин: на восьмерых убитых монахов приходится одна монахиня. Это, однако, объяснимо, если обратиться к антирелигиозной пропаганде того времени: традиционным был образ несчастной девушки, которую злые родственники или же вероломные священники запирают в монастырь насильно. Таким образом, монаха или священника следовало наказать, а вот монахиню защитить. Неудивительно, что революционеры частенько врывались в женские монастыри со словами: «Мы пришли сжечь вашу тюрьму и освободить вас!» Велико же было их удивление, когда сестры явственно не оказывались этому рады... Некоторых монахинь, правда, оскорбленные «освободители» расстреливали на месте - за то, что те решительно отказывались прямо сейчас и немедленно выйти за них замуж. Так, например, погибла в Мадриде с. Кармен Валера Алкон.
Как уже было сказано, основная волна смертей приходится на начало гражданской войны, - однако о полном окончании мученичества испанской Церкви можно говорить только в 1939 г.