Мемуарные заметки Сёмы Штапского
7.
Перебродившее сусло
Как-то я гостил у Зямы Гердта в Красной Пахре. В одно прекрасное утро мы сидели с хозяином на террасе его дачи, пили чай и разговаривали об искусстве.
- Нет, Сёмочка, всё-таки Кешин Онегин мне нравится больше.
- Не знаю, Зямочка, не знаю, у Кеши он слегка отдает Гамлетом. Мне ближе Сережин.
- Кешин отдает Гамлетом, а Сережин - Бендером.
- Может быть, Зямочка. Тебе виднее, ты при нем состоял Паниковским.
Внезапно на террасе появился Твардовский, Зямин сосед. Он был чрезвычайно зол.
- Вот, полюбуйтесь, Зиновий Ефимович, что написал один ваш приятель! - выкрикнул он и бросил на стол свежий номер «Нового мира», - и ваш, Штапский, тоже! (Твардовский неприязненно взглянул на меня) А я проворонил! Завтра вызывают в ЦК!
- «Денис Иванович любит пиво. К празднику у него всегда припасена бутылочка чешского. Впрочем, квас он тоже выпить не дурак. Особенно собственного приготовления, когда сусло хорошо перебродит…» - прочитал Зяма подчеркнутые красным предложения и, скорбно покачивая седеющей головой, несколько раз прошептал: «ужас!», а потом дважды: «пять аллюзий!»
«Пять аллюзий» были вот каковы. Денис Иванович оказывался перевернутым Иваном Денисовичем. Любовь к чешскому пиву, да еще припасаемому к празднику, - означало, разумеется, сочувствие «пражской весне». Далее шла искаженная цитата из Маяковского о рабочем классе. Но страшнее всего была скверная игра с фамилией всесильного секретаря ЦК. А уж «хорошо перебродит» могло вызвать какую угодно ассоциацию, одну криминальнее другой.
Поздно вечером Твардовский зашел снова. Вид у него был измученный, а состояние - явно предзапойным. В поселке все опасались этого, и когда автор «Теркина» спросил, нет ли чем-нибудь промочить горло, Зяма горестно развел руками и с тяжелым вздохом произнес:
- Александр Трифонович, дорогой, мое сусло еще не перебродило…
Твардовский криво усмехнулся и мрачно пожелал нам спокойной ночи.
Перебродившее сусло
Как-то я гостил у Зямы Гердта в Красной Пахре. В одно прекрасное утро мы сидели с хозяином на террасе его дачи, пили чай и разговаривали об искусстве.
- Нет, Сёмочка, всё-таки Кешин Онегин мне нравится больше.
- Не знаю, Зямочка, не знаю, у Кеши он слегка отдает Гамлетом. Мне ближе Сережин.
- Кешин отдает Гамлетом, а Сережин - Бендером.
- Может быть, Зямочка. Тебе виднее, ты при нем состоял Паниковским.
Внезапно на террасе появился Твардовский, Зямин сосед. Он был чрезвычайно зол.
- Вот, полюбуйтесь, Зиновий Ефимович, что написал один ваш приятель! - выкрикнул он и бросил на стол свежий номер «Нового мира», - и ваш, Штапский, тоже! (Твардовский неприязненно взглянул на меня) А я проворонил! Завтра вызывают в ЦК!
- «Денис Иванович любит пиво. К празднику у него всегда припасена бутылочка чешского. Впрочем, квас он тоже выпить не дурак. Особенно собственного приготовления, когда сусло хорошо перебродит…» - прочитал Зяма подчеркнутые красным предложения и, скорбно покачивая седеющей головой, несколько раз прошептал: «ужас!», а потом дважды: «пять аллюзий!»
«Пять аллюзий» были вот каковы. Денис Иванович оказывался перевернутым Иваном Денисовичем. Любовь к чешскому пиву, да еще припасаемому к празднику, - означало, разумеется, сочувствие «пражской весне». Далее шла искаженная цитата из Маяковского о рабочем классе. Но страшнее всего была скверная игра с фамилией всесильного секретаря ЦК. А уж «хорошо перебродит» могло вызвать какую угодно ассоциацию, одну криминальнее другой.
Поздно вечером Твардовский зашел снова. Вид у него был измученный, а состояние - явно предзапойным. В поселке все опасались этого, и когда автор «Теркина» спросил, нет ли чем-нибудь промочить горло, Зяма горестно развел руками и с тяжелым вздохом произнес:
- Александр Трифонович, дорогой, мое сусло еще не перебродило…
Твардовский криво усмехнулся и мрачно пожелал нам спокойной ночи.