Гудбай америка
Случайные происшествия, глава 29
Ему снится странный сон. Будто он в Америке, стоит на каком-то авеню. Там такая странность в небольших городах, практически нигде нет тротуаров. Не везде, конечно, но много где. Он как-то пытался пешком дойти из одной части маленького городка в другую, и ему постоянно приходилось идти по газонам, не предназначенным для ходьбы по ним. Да, газоны были ровные, аккуратно и коротко пострижены, но идти по ним было совершенно не комфортно, словно ты нарушаешь какой-то закон, не то физики, не то смысла, не то юридический. Он бывал в Америке пару раз. Первый раз еще совсем молодым, где-то как раз совсем не много времени спустя после того случая с люстрой-вентилятором, ну того, когда он впервые понял, что же такое Пустота. Америка тогда подкрепила его ощущения. Он шел по совершенно пустому городу. Мимо проезжали машины. Много машин, но людей не было. Водители казались ему какой-то абстракцией, он сейчас даже не уверен, что они были в этих машинах. Обращается к памяти, пытается вытянуть из нее хоть одно лицо, следящее за ним сквозь лобовое стекло, но нет, машины помнит хорошо, вплоть до марок и цветов, а людей словно и не было. Помнит только одного единственного негра, который попался ему по дороге. Тот тоже брел пешком по газонам или по самому краю проезжей части. Был у него такой потерянный и глубоко несчастный вид, словно у него что-то случилось. Хотя, на секунду ему показалось, что это напускное, потому что, как только негр его увидел, глаза его наполнились очень живым интересом, но потом он словно опомнился и побрел по газонам с тем же отрешенным видом дальше. Мимо пустых домов, словно зомби… Ах, да, простите, афроамериканец, поправляет он себя во сне. Он же в Америке. Пусть и во сне, пусть и в пустой и одновременно переполненной разноцветными машинами, проносящимися мимо него и негра, не обращая на них никакого внимания. Но такое было лишь однажды. Больше по этому городу он ходить пешком не решался. Всегда брал машину или такси. В такси были живые люди. Всякий раз разные, всегда смотрели на него через зеркало с интересом. Он понял, что эта страна, по крайней мере в этом конкретном городе, просто имеет такое интересное строение, она словно свернута внутрь заданий, машин, автобусов, магазинов, офисов, вся жизнь протекает внутри, а снаружи лишь оболочка, отделяющая людей от враждебной среды, друг от друга, взгляд от взгляда. Они, наверное готовятся к колонизации другой планеты, - подумал он, - готовятся проводить всю свою жизнь в скафандрах и в жилых блоках, видят в этом свое будущее, а те, кто никакого будущего для себя не видят, ходят по непредназначенным для этого газонам с отрешенными видами. Чтож, - подумал он, - буду готовиться и я. Он тогда вполне серьезно рассматривал вариант с переездом в другую страну, может в Америку, может еще куда, если не навсегда, то на длительное время. Ему никогда не нравилось быть чужим, и он правда расчитывал, что сможет где угодно слиться с местными, стать как они, завернуться внутьрь собственной машины и разворачиваться только в тех локациях, в которых здесь принято разворачиваться, чтобы явить себя миру и окружающим. В общем, он правда думал, что сможет здесь, например вот в этом конкретном городе, стать своим. Начал ездить по разным городам, чтобы посмотреть где-какие порядки, чтобы свыкнуться с этой территории, чтобы понять, примет ли она его, посчитает ли своим. Один раз ему даже показалось, что это вполне возможно. Он ехал через какой-то небольшой городок в Колорадо, спрятавшийся в долине, между заросшими лесом горами. Было еще не поздно, но в горах, как водится, темнеет рано, и поэтому во всех домах уже горел свет. Городок был такой маленький, почти такой же, как тот, в котором он вырос, и поэтому почти все здания его примыкали к главной улице, пересекавшей город, как большая извивающаяся змея. Примыкала к дороге и школа. То, что это здание - школа, было понятно по большому спортивному залу, с огромными окнами “в пол”, забранными с внутренних сторон решетчатыми рамами, чтобы стекла не разбились после попадания шального мяча. Почти в таком же здании учился и он когда-то у себя в Подмосковье, точно так же школа его примыкала к дороге, точно так же он мог видеть фары проезжающих по ней машин, когда играл вечерами после уроков в баскетбол, в ровно таком же спортивном зале с зарешеченными высокими окнами. И тогда, и сейчас во сне, видит он мальчика лет двенадцати, или чуть старше, который в азарте бежит с баскетбольным мячом, оторвавшись от преследователей, к кольцу. И так невыносимо ему хочется стать этим мальчиком, бегущим по ярко освещенному спортивному залу где-то там, в маленьком городке, затерявшемся в скалистых горах Колорадо. Вот он бежит вместе с этим мальчиком, вот он сам этот мальчик, он чувствует шершавую кожу баскетбольного мяча своими ладонями, он разгоняется для прыжка к кольцу, сердце бешенно колотится от предвкушения того, как мяч сейчас залетит в него, отскочив от щита. В этот момент время останавливается. Он смотрит со стороны на себя за рулем яркой машины на змееподобной дороге в горах Колорадо, на себя-мальчика, летящего к кольцу с шершавым баскетбольным мячом в руках, который вот вот полетит вперед и вверх, там в ярко освещенном спортивном зале в Подмосковье. Это такое яркое переживание, что он понимает, что он здесь и сейчас, едущий по дороге через горный городок в Колорадо и он одновременно здесь и сейчас, бегущий в азартном восторге с баскетбольным мячом в руках к кольцу в Подмосковье, и он здесь и сейчас во всех своих прошлых, настоящих и будущих моментах. Он существует одновременно во всех своих жизненных моментах в каждый из своих жизненных моментов. Нет необходимости пытаться влезть в шкуру этого колорадского мальчика, бегущего по ярко освещенному спортзалу школы, притулившейся у дороги-змеи, по которой, так вот совпало, он едет прямо сейчас за рулем своей яркой американской машины. И не выйдет, и нет надобности, потому, что он уже и еще бежит там у себя в Подмосковье, и уже бросил и забил в кольцо свой победный мяч, и он уже встретился с той негритянкой, продавщицей в кофейне Стар Бакс, на богом забытой в колорадских горах заправке, окончательно поставившей точку на его американской мечте, но об этом он пока еще не знает, в отличие от себя спящего и видящего этот повторяющийся сон.
Там в Колорадо он пока еще думал остаться, ехал по серпантину, наслаждался красотами, думал, что сможет и сам освоиться, и стать своим. Было уже раннее утро. Был он уже не один, а в группе таких же как он иностранцев, остановились они на заправке, заправить машину, большой белый микроавтобус форд, газолином по 1-99 за галлон, а себя, сотрудников международной компании со всего мира, кофе по 2-55 за 12 унций. При заправке присутствовала кофейня Старбакс. В ней заправляла расторопная, слегка полноватая, но вполне симпатичная негритянка. Она разливала кофе, раздавала выпечку, которую выбирали, выстроившиеся в очередь многочисленные проезжие покупатели. Выбирал и он, строил фразу на чужом пока еще языке, чтобы было понятно, что ему от симпатичной африканки нужно. Когда подошла его очередь, он уже было набрал воздуха, чтобы выпалить свою фразу, но и слова не вымолвил, да и если бы можно бы было проглотить слова, проглотил бы, когда услышал от симпатичной африканки:
- А Ю-у-у фром рашшшшша?
- Сорри? - выплюнул он вместо Кофе энд круассан.
- А Ю-у-у фром рашшшшша?
- Хау ду ю ноу?
- Фром ёоу бьютифулл уайд…
Он наверное рад бы был услышать о своем прекрасном широком русском сердце, или о своей прекрасной широкой русской душе, но, наверное, сложно, живя у себя в Колорадо, работая у себя в кофейне Стар Бакс на заправке, разбираться в широте русской души или в широте русского сердца, но вот в широте русской морды, которую не спрятать, не скрыть не переделать, африканская девушка разбиралась великолепно
- Фром ёоу бьютифул уайд рашшшшн фейс, - слышит он от нее, а также слышит хруст костей прекрасной американской мечты, разбившейся после столкновения своим прекрасным широким русским лицом об стол действительности. Боли не было. Наоборот. Было непередаваемое чувство счастья и облегчения. Он уже встретился накануне с собой-мальчиком, играющим в баскетбол в Подмосковье, и с ним уже невозможно расстаться, как и невозможно расстаться с тем, что он русский. Он всегда будет русским. Даже если будет американо-русским или русско-американцем. Будет как все, но навсегда останется тем странным зомби, бредущим пешком по газонам пустого маленького города, на которого смотрят невидимки сквозь окна своих ярких машин. О, это тот, фром рашша, где жизнь полна опасностей, как в африке, из которой все бегут к нам, в наш прекрасный пустынный град на холме.
- Спасибо тебе, Ракель, - говорит он симпатичной темнокожей американке.
- Юууу веллкам! - отвечает она.
Он очень хорошо помнит ее лицо. Она сейчас стоит рядом с ним. Она всегда сопровождает его тогда, когда он попадает зачем-то в Америку. Вот и сейчас они стоят на каком-то авеню. Светит яркое солнце.
- Здесь всегда так вот жарко? - спрашивает он Ракель.
Она на самом-то деле Рэйчел, но когда он обращается к ней по имени, Ракель, она не обижается, наоборот ей приятно, что этот русский не коверкает свой язык, пытаясь показаться ей своим.
- Шуур, отвечает Рэйчел-Ракель, - Итс Флорида, бейби.
- Маями? - он помнит несколько городов, преимущественно тех, где есть команды из ЭнБиЭй. Жаркий Маями и Волшебный Орландо.
- Итс Мэльбэн, - отвечает Ракель, сверкая своей волшебной улыбкой. Ее кудряшки обдуваются горячим воздухом. У нее почему-то австралийский акцент.
- Австралия? - удивляется он. Не тому, что он вдруг оказался в Австралии, а тому, что Ракель оказалась с ним в Австралии тоже. Сны, хоть и сны, но законы в них тоже чтятся. С американскими Ракелями в Австралию так просто не пустят.
- Ноу, бейби, итс Мэльбэн, Флорида, - сияет улыбкой Ракель. И добавляет по-русски, - что я забыла бы в этой Австралии.
Порой ему кажется, что она знает русский лучше чем он, а на английский переходит для антуража. Ну и когда нужно напомнить ему про его прекрасную русскую душу.
Он вдыхает полной грудью горячий флоридский воздух, смотрит на пальмы, растущие аккуратно вдоль авеню, на аккуратный салатовый газон вместо тротуаров. Город привычно пуст, словно вымер. Он видит вдалеке внедорожник. Точнее он понимает, что это внедорожник, а видит пока лишь точку, растущую на глазах. Ракель стоит к точке спиной. Та приближается с бешенной скоростью по авеню, словно самолет, идущий на взлет. Он рычит двигателем, но Рэйчел почему-то не слышит, она стоит и улыбается, раскаленный ветер колышет ее прическу, похожую на хаос. Внедорожник так близко, что если даже ей крикнуть, она успеет лишь обернуться и увидеть огромную хромированную решетку радиатора, которая первой стукнется в ее чуть полноватую спину в районе лопаток, затем ее подкинет вверх, она упадет на лобовое стекло, как кукла нелепо размахивая конечностями, подлетит еще выше…
- Не надо ничего ей кричать - думает он, и отталкивается ногами от салатового ровного газона, словно он игрок в американском-футболе. Он защитник в полной амуниции, бутсы помогают мощно оттолкнуться от газона.
- Так вот почему здесь газоны вместо тротуаров, - думает он, - чтобы удобно было ходить в бутсах. Он делает мощный рывок через все авеню и успевает толкнуть внедорожник плечом, прежде чем тот настигает Ракель. Она смотрит удивленно, как огромный пикап, изменив траекторию, проносится мимо нее, обдав потоком горячего воздуха, взметнув ее легкое платьице, оголив шоколадные крепкие ножки. Пикап несется в сторону небольшого здания в глубине улицы, необратимо проламывает его стену, на которой огромными буквами было написано Привет Привидение! или Салю се те ком ва, или Привидение Салют!
На заднем фоне играет музыка. Это Гражданская оборона
Я иду по взлетной полосе
Гермошлем захлопнув на ходу
Мой фантом стремится в небо
на распластанном крыле
С ревом набираю высоту
Громыхает голосом Летова со всех сторон.
На строчке С ревом набираю высоту, бензобак пикапа взрывается, и сквозь крышу здания начинают выстреливать залпы салюта.
- Холи шииит, - восхищенно тянет Ракель, а все новостные телеграмм-каналы взрываются видео и фотографиями из Мельбурн, Флорида, на которых Огромный пикап разносит магазин фейерверков Fantom Fireworks. Но он узнает об этом только утром, когда проснется, а пока он обнимает Ракель, и идет с ней в обнимку вдоль пальм, восхищаясь Салютом.
Ему снится странный сон. Будто он в Америке, стоит на каком-то авеню. Там такая странность в небольших городах, практически нигде нет тротуаров. Не везде, конечно, но много где. Он как-то пытался пешком дойти из одной части маленького городка в другую, и ему постоянно приходилось идти по газонам, не предназначенным для ходьбы по ним. Да, газоны были ровные, аккуратно и коротко пострижены, но идти по ним было совершенно не комфортно, словно ты нарушаешь какой-то закон, не то физики, не то смысла, не то юридический. Он бывал в Америке пару раз. Первый раз еще совсем молодым, где-то как раз совсем не много времени спустя после того случая с люстрой-вентилятором, ну того, когда он впервые понял, что же такое Пустота. Америка тогда подкрепила его ощущения. Он шел по совершенно пустому городу. Мимо проезжали машины. Много машин, но людей не было. Водители казались ему какой-то абстракцией, он сейчас даже не уверен, что они были в этих машинах. Обращается к памяти, пытается вытянуть из нее хоть одно лицо, следящее за ним сквозь лобовое стекло, но нет, машины помнит хорошо, вплоть до марок и цветов, а людей словно и не было. Помнит только одного единственного негра, который попался ему по дороге. Тот тоже брел пешком по газонам или по самому краю проезжей части. Был у него такой потерянный и глубоко несчастный вид, словно у него что-то случилось. Хотя, на секунду ему показалось, что это напускное, потому что, как только негр его увидел, глаза его наполнились очень живым интересом, но потом он словно опомнился и побрел по газонам с тем же отрешенным видом дальше. Мимо пустых домов, словно зомби… Ах, да, простите, афроамериканец, поправляет он себя во сне. Он же в Америке. Пусть и во сне, пусть и в пустой и одновременно переполненной разноцветными машинами, проносящимися мимо него и негра, не обращая на них никакого внимания. Но такое было лишь однажды. Больше по этому городу он ходить пешком не решался. Всегда брал машину или такси. В такси были живые люди. Всякий раз разные, всегда смотрели на него через зеркало с интересом. Он понял, что эта страна, по крайней мере в этом конкретном городе, просто имеет такое интересное строение, она словно свернута внутрь заданий, машин, автобусов, магазинов, офисов, вся жизнь протекает внутри, а снаружи лишь оболочка, отделяющая людей от враждебной среды, друг от друга, взгляд от взгляда. Они, наверное готовятся к колонизации другой планеты, - подумал он, - готовятся проводить всю свою жизнь в скафандрах и в жилых блоках, видят в этом свое будущее, а те, кто никакого будущего для себя не видят, ходят по непредназначенным для этого газонам с отрешенными видами. Чтож, - подумал он, - буду готовиться и я. Он тогда вполне серьезно рассматривал вариант с переездом в другую страну, может в Америку, может еще куда, если не навсегда, то на длительное время. Ему никогда не нравилось быть чужим, и он правда расчитывал, что сможет где угодно слиться с местными, стать как они, завернуться внутьрь собственной машины и разворачиваться только в тех локациях, в которых здесь принято разворачиваться, чтобы явить себя миру и окружающим. В общем, он правда думал, что сможет здесь, например вот в этом конкретном городе, стать своим. Начал ездить по разным городам, чтобы посмотреть где-какие порядки, чтобы свыкнуться с этой территории, чтобы понять, примет ли она его, посчитает ли своим. Один раз ему даже показалось, что это вполне возможно. Он ехал через какой-то небольшой городок в Колорадо, спрятавшийся в долине, между заросшими лесом горами. Было еще не поздно, но в горах, как водится, темнеет рано, и поэтому во всех домах уже горел свет. Городок был такой маленький, почти такой же, как тот, в котором он вырос, и поэтому почти все здания его примыкали к главной улице, пересекавшей город, как большая извивающаяся змея. Примыкала к дороге и школа. То, что это здание - школа, было понятно по большому спортивному залу, с огромными окнами “в пол”, забранными с внутренних сторон решетчатыми рамами, чтобы стекла не разбились после попадания шального мяча. Почти в таком же здании учился и он когда-то у себя в Подмосковье, точно так же школа его примыкала к дороге, точно так же он мог видеть фары проезжающих по ней машин, когда играл вечерами после уроков в баскетбол, в ровно таком же спортивном зале с зарешеченными высокими окнами. И тогда, и сейчас во сне, видит он мальчика лет двенадцати, или чуть старше, который в азарте бежит с баскетбольным мячом, оторвавшись от преследователей, к кольцу. И так невыносимо ему хочется стать этим мальчиком, бегущим по ярко освещенному спортивному залу где-то там, в маленьком городке, затерявшемся в скалистых горах Колорадо. Вот он бежит вместе с этим мальчиком, вот он сам этот мальчик, он чувствует шершавую кожу баскетбольного мяча своими ладонями, он разгоняется для прыжка к кольцу, сердце бешенно колотится от предвкушения того, как мяч сейчас залетит в него, отскочив от щита. В этот момент время останавливается. Он смотрит со стороны на себя за рулем яркой машины на змееподобной дороге в горах Колорадо, на себя-мальчика, летящего к кольцу с шершавым баскетбольным мячом в руках, который вот вот полетит вперед и вверх, там в ярко освещенном спортивном зале в Подмосковье. Это такое яркое переживание, что он понимает, что он здесь и сейчас, едущий по дороге через горный городок в Колорадо и он одновременно здесь и сейчас, бегущий в азартном восторге с баскетбольным мячом в руках к кольцу в Подмосковье, и он здесь и сейчас во всех своих прошлых, настоящих и будущих моментах. Он существует одновременно во всех своих жизненных моментах в каждый из своих жизненных моментов. Нет необходимости пытаться влезть в шкуру этого колорадского мальчика, бегущего по ярко освещенному спортзалу школы, притулившейся у дороги-змеи, по которой, так вот совпало, он едет прямо сейчас за рулем своей яркой американской машины. И не выйдет, и нет надобности, потому, что он уже и еще бежит там у себя в Подмосковье, и уже бросил и забил в кольцо свой победный мяч, и он уже встретился с той негритянкой, продавщицей в кофейне Стар Бакс, на богом забытой в колорадских горах заправке, окончательно поставившей точку на его американской мечте, но об этом он пока еще не знает, в отличие от себя спящего и видящего этот повторяющийся сон.
Там в Колорадо он пока еще думал остаться, ехал по серпантину, наслаждался красотами, думал, что сможет и сам освоиться, и стать своим. Было уже раннее утро. Был он уже не один, а в группе таких же как он иностранцев, остановились они на заправке, заправить машину, большой белый микроавтобус форд, газолином по 1-99 за галлон, а себя, сотрудников международной компании со всего мира, кофе по 2-55 за 12 унций. При заправке присутствовала кофейня Старбакс. В ней заправляла расторопная, слегка полноватая, но вполне симпатичная негритянка. Она разливала кофе, раздавала выпечку, которую выбирали, выстроившиеся в очередь многочисленные проезжие покупатели. Выбирал и он, строил фразу на чужом пока еще языке, чтобы было понятно, что ему от симпатичной африканки нужно. Когда подошла его очередь, он уже было набрал воздуха, чтобы выпалить свою фразу, но и слова не вымолвил, да и если бы можно бы было проглотить слова, проглотил бы, когда услышал от симпатичной африканки:
- А Ю-у-у фром рашшшшша?
- Сорри? - выплюнул он вместо Кофе энд круассан.
- А Ю-у-у фром рашшшшша?
- Хау ду ю ноу?
- Фром ёоу бьютифулл уайд…
Он наверное рад бы был услышать о своем прекрасном широком русском сердце, или о своей прекрасной широкой русской душе, но, наверное, сложно, живя у себя в Колорадо, работая у себя в кофейне Стар Бакс на заправке, разбираться в широте русской души или в широте русского сердца, но вот в широте русской морды, которую не спрятать, не скрыть не переделать, африканская девушка разбиралась великолепно
- Фром ёоу бьютифул уайд рашшшшн фейс, - слышит он от нее, а также слышит хруст костей прекрасной американской мечты, разбившейся после столкновения своим прекрасным широким русским лицом об стол действительности. Боли не было. Наоборот. Было непередаваемое чувство счастья и облегчения. Он уже встретился накануне с собой-мальчиком, играющим в баскетбол в Подмосковье, и с ним уже невозможно расстаться, как и невозможно расстаться с тем, что он русский. Он всегда будет русским. Даже если будет американо-русским или русско-американцем. Будет как все, но навсегда останется тем странным зомби, бредущим пешком по газонам пустого маленького города, на которого смотрят невидимки сквозь окна своих ярких машин. О, это тот, фром рашша, где жизнь полна опасностей, как в африке, из которой все бегут к нам, в наш прекрасный пустынный град на холме.
- Спасибо тебе, Ракель, - говорит он симпатичной темнокожей американке.
- Юууу веллкам! - отвечает она.
Он очень хорошо помнит ее лицо. Она сейчас стоит рядом с ним. Она всегда сопровождает его тогда, когда он попадает зачем-то в Америку. Вот и сейчас они стоят на каком-то авеню. Светит яркое солнце.
- Здесь всегда так вот жарко? - спрашивает он Ракель.
Она на самом-то деле Рэйчел, но когда он обращается к ней по имени, Ракель, она не обижается, наоборот ей приятно, что этот русский не коверкает свой язык, пытаясь показаться ей своим.
- Шуур, отвечает Рэйчел-Ракель, - Итс Флорида, бейби.
- Маями? - он помнит несколько городов, преимущественно тех, где есть команды из ЭнБиЭй. Жаркий Маями и Волшебный Орландо.
- Итс Мэльбэн, - отвечает Ракель, сверкая своей волшебной улыбкой. Ее кудряшки обдуваются горячим воздухом. У нее почему-то австралийский акцент.
- Австралия? - удивляется он. Не тому, что он вдруг оказался в Австралии, а тому, что Ракель оказалась с ним в Австралии тоже. Сны, хоть и сны, но законы в них тоже чтятся. С американскими Ракелями в Австралию так просто не пустят.
- Ноу, бейби, итс Мэльбэн, Флорида, - сияет улыбкой Ракель. И добавляет по-русски, - что я забыла бы в этой Австралии.
Порой ему кажется, что она знает русский лучше чем он, а на английский переходит для антуража. Ну и когда нужно напомнить ему про его прекрасную русскую душу.
Он вдыхает полной грудью горячий флоридский воздух, смотрит на пальмы, растущие аккуратно вдоль авеню, на аккуратный салатовый газон вместо тротуаров. Город привычно пуст, словно вымер. Он видит вдалеке внедорожник. Точнее он понимает, что это внедорожник, а видит пока лишь точку, растущую на глазах. Ракель стоит к точке спиной. Та приближается с бешенной скоростью по авеню, словно самолет, идущий на взлет. Он рычит двигателем, но Рэйчел почему-то не слышит, она стоит и улыбается, раскаленный ветер колышет ее прическу, похожую на хаос. Внедорожник так близко, что если даже ей крикнуть, она успеет лишь обернуться и увидеть огромную хромированную решетку радиатора, которая первой стукнется в ее чуть полноватую спину в районе лопаток, затем ее подкинет вверх, она упадет на лобовое стекло, как кукла нелепо размахивая конечностями, подлетит еще выше…
- Не надо ничего ей кричать - думает он, и отталкивается ногами от салатового ровного газона, словно он игрок в американском-футболе. Он защитник в полной амуниции, бутсы помогают мощно оттолкнуться от газона.
- Так вот почему здесь газоны вместо тротуаров, - думает он, - чтобы удобно было ходить в бутсах. Он делает мощный рывок через все авеню и успевает толкнуть внедорожник плечом, прежде чем тот настигает Ракель. Она смотрит удивленно, как огромный пикап, изменив траекторию, проносится мимо нее, обдав потоком горячего воздуха, взметнув ее легкое платьице, оголив шоколадные крепкие ножки. Пикап несется в сторону небольшого здания в глубине улицы, необратимо проламывает его стену, на которой огромными буквами было написано Привет Привидение! или Салю се те ком ва, или Привидение Салют!
На заднем фоне играет музыка. Это Гражданская оборона
Я иду по взлетной полосе
Гермошлем захлопнув на ходу
Мой фантом стремится в небо
на распластанном крыле
С ревом набираю высоту
Громыхает голосом Летова со всех сторон.
На строчке С ревом набираю высоту, бензобак пикапа взрывается, и сквозь крышу здания начинают выстреливать залпы салюта.
- Холи шииит, - восхищенно тянет Ракель, а все новостные телеграмм-каналы взрываются видео и фотографиями из Мельбурн, Флорида, на которых Огромный пикап разносит магазин фейерверков Fantom Fireworks. Но он узнает об этом только утром, когда проснется, а пока он обнимает Ракель, и идет с ней в обнимку вдоль пальм, восхищаясь Салютом.