***
Продолжаем быть, держаться и вперёд, потому что кто, если не мы.
***
Да никто ничего толком не знает.
Сначала всё было более-менее в порядке, а потом разом пропали свет и вода, и стало ясно, что всех зверюг надо срочно вывозить, вот тогда и случилось что-то непонятное.
Одни говорят, сторож все клетки пооткрывал, перед тем как сбежать. Запросто может быть. Другие говорят, прилетело и долбануло в самый центр. Говорю же, неизвестно. Может, и то, и то, кто ж теперь разберёт.
Каждый день раздавался этот ужасный шум. Некоторые кричали, им было страшно. Ей тоже было страшно, но она не кричала, только пряталась от шума в самый дальний угол своего дома - раньше, до шума, пряталась туда, когда уставала от внимания маленьких людей. Сейчас, когда маленькие люди больше не приходили, она по ним скучала. Скучала по сладкой, хрустящей еде, которую нужно было брать у них прямо из рук. Скучала по их прикосновениям к её бокам и спине. Она даже, так и быть, потерпела бы, если бы кто-то из них дёрнул её за ухо. Теперь вместо маленьких людей приходил этот ужасный шум, а вместо сладкого и хрустящего она ела сухое и жёсткое, и даже это сухое и жёсткое приносили редко. Для свежей травы было ещё слишком холодно. Ей удавалось находить жухлую, прошлогоднюю: лучше, чем ничего. Те, другие, тоже были голодны. Она слышала это по их голосам и запахам. От них надо было убегать и скрываться. Это говорил ей древний шёпот, который с рождения жил внутри её рогатой головы, и которому она полностью доверяла.
Больше половины разбежалось, кого нашли, поймали, по домам разобрали. Енотов. Попугаев там всяких. Этих, как их, сурикатов - знаете, которые так смешно стоят столбиками? Пристроили, в общем, кого смогли.
Ну, так и выманивали - подкармливали. Не с сетями же за ними бегать. Еду оставляли сначала в клетках, а потом уже просто у входа. Кто вышел к людям, тот молодец.
Только, по всем прикидкам, куча зверюг осталась внутри ограды свободно бегать, там большой парк, лес почти, есть где спрятаться.
Она знала, что кто-то ушёл насовсем, ограды, за которыми раньше жили другие, теперь опустели. Она думала о том, чтобы уйти самой, найти место, где растёт трава и нет этого ужасного шума, может быть, туда даже будут приходить маленькие люди, и давать ей сладкое и хрустящее, но она совсем не знала, куда идти, поэтому пока оставалась здесь. Заглядывала в пустые ограды, иногда ей везло, и она находила еду. Один раз, когда она была далеко от своего дома, раздался настолько сильный шум, что она почувствовала неодолимую панику, шёпот изнутри головы сказал ей: беги, спасайся! Тогда она заметалась внутри чужой ограды, не разбирая, куда несётся, упала, больно ударилась и целый день после этого хромала.
Несколько раз приходили незнакомые люди и звали её, но ей не нравились их голоса, их запахи, шёпот велел: прячься! Она забивалась в свой надёжный дальний угол и тихо лежала там, уткнувшись носом в собственный бок, пока чужие люди не уходили. Она бы вышла, если бы за ней пришёл и звал её кто-то маленький, или кто-то похожий на одного из тех, кто ухаживал за ней раньше, ей очень хотелось выйти, но было слишком страшно.
Ну, как-то они там живут. Едят то, что им приносят. Сено для оленей и прочих. Брикеты там всякие, я не специалист. С мясом для хищников - проблема, конечно, но что уж тут поделать. Кто чем может - понимаете? Внутрь мы быстро перестали заходить, смысла в этом особого не видим, тех, кого не выловили в первые дни, искать сейчас уже бесполезно, дикое зверьё, что вы хотите. Но раз еда исчезает - значит, надо продолжать кормить тех, кто там остался, верно? Кто-то придумал на стену листовки расклеить: Зоопарк для нас, мы для Зоопарка. Всякое такое. Да почти сразу же, сами знаете, как всё сейчас быстро. Кто-то принёс мешок чего-то, кто-то пригнал грузовик того-то. Так и живём.
Иногда, чаще всего, ночью, она слышала крики, которые означали, что закричавший только что перестал быть. Поднимала голову, прислушивалась, но каждый раз оказывалось, что это произошло достаточно далеко от её убежища, а, значит, всё было в порядке, насколько оно только могло быть теперь.
В один из дней, бродя в поисках еды, она зашла туда, куда раньше не могла попасть, потому что там стояла высокая, непреодолимая для неё ограда, но теперь ограды больше не было, от неё осталась куча камней и обломков, по которым она легко взобралась, перепрыгивая с одного на другой, шёпот изнутри головы подсказывал ей, как оттолкнуться и куда поставить ногу. Там, внутри, была куча сухой травы, замечательно пахнувшая куча, но только сверху лежало что-то непонятное, из-за которого она даже забыла о том, что вот уже два дня толком ничего не ела. Вместо того, чтобы жевать траву, она, наклонив голову, долго смотрела на это непонятное своими жёлтыми глазами с горизонтальной чертой зрачка. Вдруг оказалось, что внутри неё живёт не один шёпот, а целых два, и второй, новый, был, кажется, даже важнее первого, к которому она привыкла. Первый шёпот молчал и ничего не говорил, а второй, новый, велел подойти и лечь рядом с непонятным. Она подошла и легла, дождалась, пока непонятное, ни на что не похожее, удобно устроится у неё под боком, и только тогда вытянула шею и стала отщипывать от кучи сухой травы, так, чтобы не потревожить спящее.
Когда пришёл ужасный шум, она закрыла глаза, но не вскочила и не побежала, как непременно сделала бы утром, хотя первый, старый шёпот велел ей броситься в укрытие, второй попросил остаться на месте, и она осталась, хоть и с большим трудом, хорошо, что ужасный шум на этот раз очень быстро закончился.
А дальше, в общем, и нечего рассказывать, я вам уже всё и рассказал. Ну, слухи - это понятно. Сейчас о чём только не говорят. Сам я вообще ничего не видел, врать не собираюсь. Слышать - да, все слышали, вы вот тоже слышали, раз спрашиваете. Только вам не меня надо спрашивать, идите лучше, ищите тех двоих ребят. Да, у нас сейчас стало намного тише, конечно, заметил, все это заметили. Это уже не слухи, это факт. Но тоже может быть случайностью, сами понимаете. Может быть, наш район просто оставили, например, в покое, всякое бывает.
Они идут к тому месту в ограде, где можно найти еду, раньше она боялась туда ходить, когда была одна, но теперь новый шёпот говорит, что можно больше не бояться. Они идут вдвоём, она и непонятное, которое скачет рядом, иногда не очень уверенно взмахивая крыльями и высоко подпрыгивая. Непонятное ещё совсем детёныш, но быстро растёт. Около дыры в ограде она видит людей: маленьких людей, которые смотрят на неё и протягивают руки. Она идёт к ним, сначала неуверенно, потом быстро, и маленькие люди прикасаются к её спине и бокам, и говорят что-то успокаивающее: ойхудаякакая, нувотвидишьинебоится, всёбудетхорошо, тыешьдавайглупая, ойаэтовотвообщечтотакое, такстопнеможетбыть, этожеглюкда, этонамстобойкажется, вотблининиктожнеповерит, даяблинсамневерю.
Ну, теперь сюда несут не только еду, сами видите. Хотя еду всё равно в первую очередь. Голодного зверья ведь в любом случае никто не отменял. Да какая разница, если им так спокойнее, пусть завязывают свои ленточки, рисуют свои картинки: Зоопарк для нас, мы для Зоопарка. Никакого вреда от этого ведь нет, правда? Даже если те ребята всё выдумали, а другие за ними повторили - какая разница? Нет, я не кричу, вам показалось. Извините.
Я вам уже сказал: мне не важно. Я вообще вот, капусты принёс. Нет, для оленей с козами. Хотя, если ваша - как вы сказали, персонификация? Хорошо, не ваша, а наша, так вот, если наша персонификация придёт, пусть тоже ест, если ей, конечно, нужна капуста, а не ленточки с картинками.
Она лежит и хрустит сладким, и смотрит на непонятное, которое ходит по поляне, машет крыльями, куда увереннее, чем вчера, детёныш очень быстро растёт. Она этому не удивляется, во-первых, козы вообще не очень хорошо умеют удивляться, а, во-вторых, новый шёпот в голове говорит ей, что так и надо.
Где-то совсем далеко, почти не здесь, воет шум, его ещё слышно, но уже намного тише, чем день назад, детёныш очень-очень быстро растёт. Всё в порядке, насколько оно только может быть сейчас.
***
Да никто ничего толком не знает.
Сначала всё было более-менее в порядке, а потом разом пропали свет и вода, и стало ясно, что всех зверюг надо срочно вывозить, вот тогда и случилось что-то непонятное.
Одни говорят, сторож все клетки пооткрывал, перед тем как сбежать. Запросто может быть. Другие говорят, прилетело и долбануло в самый центр. Говорю же, неизвестно. Может, и то, и то, кто ж теперь разберёт.
Каждый день раздавался этот ужасный шум. Некоторые кричали, им было страшно. Ей тоже было страшно, но она не кричала, только пряталась от шума в самый дальний угол своего дома - раньше, до шума, пряталась туда, когда уставала от внимания маленьких людей. Сейчас, когда маленькие люди больше не приходили, она по ним скучала. Скучала по сладкой, хрустящей еде, которую нужно было брать у них прямо из рук. Скучала по их прикосновениям к её бокам и спине. Она даже, так и быть, потерпела бы, если бы кто-то из них дёрнул её за ухо. Теперь вместо маленьких людей приходил этот ужасный шум, а вместо сладкого и хрустящего она ела сухое и жёсткое, и даже это сухое и жёсткое приносили редко. Для свежей травы было ещё слишком холодно. Ей удавалось находить жухлую, прошлогоднюю: лучше, чем ничего. Те, другие, тоже были голодны. Она слышала это по их голосам и запахам. От них надо было убегать и скрываться. Это говорил ей древний шёпот, который с рождения жил внутри её рогатой головы, и которому она полностью доверяла.
Больше половины разбежалось, кого нашли, поймали, по домам разобрали. Енотов. Попугаев там всяких. Этих, как их, сурикатов - знаете, которые так смешно стоят столбиками? Пристроили, в общем, кого смогли.
Ну, так и выманивали - подкармливали. Не с сетями же за ними бегать. Еду оставляли сначала в клетках, а потом уже просто у входа. Кто вышел к людям, тот молодец.
Только, по всем прикидкам, куча зверюг осталась внутри ограды свободно бегать, там большой парк, лес почти, есть где спрятаться.
Она знала, что кто-то ушёл насовсем, ограды, за которыми раньше жили другие, теперь опустели. Она думала о том, чтобы уйти самой, найти место, где растёт трава и нет этого ужасного шума, может быть, туда даже будут приходить маленькие люди, и давать ей сладкое и хрустящее, но она совсем не знала, куда идти, поэтому пока оставалась здесь. Заглядывала в пустые ограды, иногда ей везло, и она находила еду. Один раз, когда она была далеко от своего дома, раздался настолько сильный шум, что она почувствовала неодолимую панику, шёпот изнутри головы сказал ей: беги, спасайся! Тогда она заметалась внутри чужой ограды, не разбирая, куда несётся, упала, больно ударилась и целый день после этого хромала.
Несколько раз приходили незнакомые люди и звали её, но ей не нравились их голоса, их запахи, шёпот велел: прячься! Она забивалась в свой надёжный дальний угол и тихо лежала там, уткнувшись носом в собственный бок, пока чужие люди не уходили. Она бы вышла, если бы за ней пришёл и звал её кто-то маленький, или кто-то похожий на одного из тех, кто ухаживал за ней раньше, ей очень хотелось выйти, но было слишком страшно.
Ну, как-то они там живут. Едят то, что им приносят. Сено для оленей и прочих. Брикеты там всякие, я не специалист. С мясом для хищников - проблема, конечно, но что уж тут поделать. Кто чем может - понимаете? Внутрь мы быстро перестали заходить, смысла в этом особого не видим, тех, кого не выловили в первые дни, искать сейчас уже бесполезно, дикое зверьё, что вы хотите. Но раз еда исчезает - значит, надо продолжать кормить тех, кто там остался, верно? Кто-то придумал на стену листовки расклеить: Зоопарк для нас, мы для Зоопарка. Всякое такое. Да почти сразу же, сами знаете, как всё сейчас быстро. Кто-то принёс мешок чего-то, кто-то пригнал грузовик того-то. Так и живём.
Иногда, чаще всего, ночью, она слышала крики, которые означали, что закричавший только что перестал быть. Поднимала голову, прислушивалась, но каждый раз оказывалось, что это произошло достаточно далеко от её убежища, а, значит, всё было в порядке, насколько оно только могло быть теперь.
В один из дней, бродя в поисках еды, она зашла туда, куда раньше не могла попасть, потому что там стояла высокая, непреодолимая для неё ограда, но теперь ограды больше не было, от неё осталась куча камней и обломков, по которым она легко взобралась, перепрыгивая с одного на другой, шёпот изнутри головы подсказывал ей, как оттолкнуться и куда поставить ногу. Там, внутри, была куча сухой травы, замечательно пахнувшая куча, но только сверху лежало что-то непонятное, из-за которого она даже забыла о том, что вот уже два дня толком ничего не ела. Вместо того, чтобы жевать траву, она, наклонив голову, долго смотрела на это непонятное своими жёлтыми глазами с горизонтальной чертой зрачка. Вдруг оказалось, что внутри неё живёт не один шёпот, а целых два, и второй, новый, был, кажется, даже важнее первого, к которому она привыкла. Первый шёпот молчал и ничего не говорил, а второй, новый, велел подойти и лечь рядом с непонятным. Она подошла и легла, дождалась, пока непонятное, ни на что не похожее, удобно устроится у неё под боком, и только тогда вытянула шею и стала отщипывать от кучи сухой травы, так, чтобы не потревожить спящее.
Когда пришёл ужасный шум, она закрыла глаза, но не вскочила и не побежала, как непременно сделала бы утром, хотя первый, старый шёпот велел ей броситься в укрытие, второй попросил остаться на месте, и она осталась, хоть и с большим трудом, хорошо, что ужасный шум на этот раз очень быстро закончился.
А дальше, в общем, и нечего рассказывать, я вам уже всё и рассказал. Ну, слухи - это понятно. Сейчас о чём только не говорят. Сам я вообще ничего не видел, врать не собираюсь. Слышать - да, все слышали, вы вот тоже слышали, раз спрашиваете. Только вам не меня надо спрашивать, идите лучше, ищите тех двоих ребят. Да, у нас сейчас стало намного тише, конечно, заметил, все это заметили. Это уже не слухи, это факт. Но тоже может быть случайностью, сами понимаете. Может быть, наш район просто оставили, например, в покое, всякое бывает.
Они идут к тому месту в ограде, где можно найти еду, раньше она боялась туда ходить, когда была одна, но теперь новый шёпот говорит, что можно больше не бояться. Они идут вдвоём, она и непонятное, которое скачет рядом, иногда не очень уверенно взмахивая крыльями и высоко подпрыгивая. Непонятное ещё совсем детёныш, но быстро растёт. Около дыры в ограде она видит людей: маленьких людей, которые смотрят на неё и протягивают руки. Она идёт к ним, сначала неуверенно, потом быстро, и маленькие люди прикасаются к её спине и бокам, и говорят что-то успокаивающее: ойхудаякакая, нувотвидишьинебоится, всёбудетхорошо, тыешьдавайглупая, ойаэтовотвообщечтотакое, такстопнеможетбыть, этожеглюкда, этонамстобойкажется, вотблининиктожнеповерит, даяблинсамневерю.
Ну, теперь сюда несут не только еду, сами видите. Хотя еду всё равно в первую очередь. Голодного зверья ведь в любом случае никто не отменял. Да какая разница, если им так спокойнее, пусть завязывают свои ленточки, рисуют свои картинки: Зоопарк для нас, мы для Зоопарка. Никакого вреда от этого ведь нет, правда? Даже если те ребята всё выдумали, а другие за ними повторили - какая разница? Нет, я не кричу, вам показалось. Извините.
Я вам уже сказал: мне не важно. Я вообще вот, капусты принёс. Нет, для оленей с козами. Хотя, если ваша - как вы сказали, персонификация? Хорошо, не ваша, а наша, так вот, если наша персонификация придёт, пусть тоже ест, если ей, конечно, нужна капуста, а не ленточки с картинками.
Она лежит и хрустит сладким, и смотрит на непонятное, которое ходит по поляне, машет крыльями, куда увереннее, чем вчера, детёныш очень быстро растёт. Она этому не удивляется, во-первых, козы вообще не очень хорошо умеют удивляться, а, во-вторых, новый шёпот в голове говорит ей, что так и надо.
Где-то совсем далеко, почти не здесь, воет шум, его ещё слышно, но уже намного тише, чем день назад, детёныш очень-очень быстро растёт. Всё в порядке, насколько оно только может быть сейчас.