У ВОЙНЫ НЕ ЖЕНСКОЕ ЛИЦО. ЧАСТЬ 5. В ЧАСТЯХ ПВО (ПРОДОЛЖЕНИЕ-2)
Здесь есть одна история... Только не нужно потом говорить, что такого не могло быть и считать ее автора ...
Клавдия Васильевна Коновалова, младший сержант, командир зенитного орудия
«Я работала на заводе... На цепном заводе в нашей деревне Михальчиково Кстовского района Горьковской области. Как только стали призывать мужчин и отправлять их на фронт, меня поставили на станок выполнять мужскую работу. Оттуда перевели в горячий цех молотобойцем, где ковали корабельные цепи.
Просилась на фронт, но заводское начальство под разными предлогами задерживало меня на заводе. Тогда я написала в райком комсомола и в марте сорок второго получила призывную повестку.
Нас уходило несколько девушек, провожать вышла вся деревня. Тридцать километров до Горького шли пешком, а там нас распределили по разным частям. Меня направили в семьсот восемьдесят четвертый зенитный, артиллерийский полк среднего калибра.
Скоро назначили первым номером-наводчиком. Но мне и этого мало, я хотела стать заряжающим. Правда, эта работа считалась чисто мужской: надо было поднимать шестнадцатикилограммовые снаряды и вести интенсивный огонь с темпом пять секунд в залпе. Только не зря я работала молотобойцем. Через год мне присвоили звание младшего сержанта и назначили командиром второго орудия, в котором были две девушки и четверо мужчин. От сильного огня стволы орудий накалялись докрасна и становилось опасно стрелять, приходилось, вопреки всем правилам, охлаждать их смоченными водой одеялами. Орудия не выдерживали, а люди выдерживали. Я - выносливая, сильная девушка, но знаю, что на войне была способна на большее, чем в мирной жизни. Даже физически. Откуда-то поднимались неизвестные силы...
Услышав по радио о Победе, я подняла расчет по тревоге и подала свою последнюю команду:
- Азимут - пятнадцать ноль-ноль. Угол возвышения - десять ноль. Взрыватель сто двадцать, темп десять!
Сама подошла к замку и начала салютовать четырьмя снарядами в честь нашей Победы после четырех лет войны.
На выстрелы выбежали все, кто был на позиции батареи, а также комбат Слатвинский. За самовольство он при всех приказал посадить меня под арест, но потом отменил свое решение. И мы все вместе салютовали теперь уже из личного оружия, обнимались и целовались. Пили водку, пели песни. А потом плакали всю ночь и весь день...»
Вера Борисовна Сапгир, сержант, зенитчица
«На фронте у меня пропал голос... Красивый голос...
Вернулся мой голос, когда я приехала домой. Вечером собрались родные, выпили: «Ну, Верка, спой». И я запела...
Уезжала я на фронт материалисткой. Атеисткой. Хорошей советской школьницей уехала, которую хорошо учили. А там... Там я стала молиться... Я всегда молилась перед боем, читала свои молитвы. Слова простые... Мои слова... Смысл один, чтобы я вернулась к маме и папе. Настоящих молитв я не знала, и не читала Библию. Никто не видел, как я молилась. Я - тайно. Украдкой молилась. Осторожно. Потому что... Мы были тогда другие, тогда жили другие люди. Вы - понимаете? Мы думали иначе, понимали... Потому что... Я расскажу случай... Однажды среди новоприбывших оказался верующий, и солдаты смеялись, когда он молился: «Ну, что тебе твой Бог помог? Если он есть, как он все терпит?» Они не верили, как тот человек, что кричал у ног распятого Христа, мол, если Он тебя любит, почему Он тебя не спасет? После войны я прочла Библию... Всю жизнь ее теперь читаю... И этот солдат, он был уже немолодой мужчина, не хотел стрелять. Отказывался: «Не могу! Я не буду убивать!» Все соглашались убивать, а он нет. А время? Время какое... Страшное время... Потому что... Отдали под трибунал и через два дня расстреляли... Бах! Бах!
Время другое... Люди другие... Как вам объяснить? Как...
К счастью, я... Я не видела тех людей, которых убивала... Но... Все равно... Теперь я понимаю, что убивала. Думаю об этом... Потому что... Потому что старая стала. О своей душе молюсь. Наказала дочери, чтобы после смерти все мои ордена и медали не в музей, а в церковь отнесла. Отдала батюшке... Они приходят ко мне во сне... Мертвые... Мои мертвые... Хотя я их и не видела, но они приходят и смотрят на меня. Я ищу-ищу глазами, может, кто-то раненый, пусть тяжелораненый, но можно еще спасти. Не знаю, как сказать... Но все они мертвые...»
А. С-ва, зенитчица
«Хотите узнать правду? Я ее сама пугаюсь...
Один наш солдат... Как вам объяснить? У него все дома погибли. Он... Нервы... Может, пьяный? Чем ближе была победа, тем больше пили. В домах и подвалах всегда можно было найти вино. Шнапс. Пили и пили. Он взял автомат и бросился в немецкий дом... Разрядил обойму... Никто за ним не успел. Побежали... А в доме уже одни трупы... Дети лежат... Забрали у него автомат, связали. Он матом кроет: "Дайте я сам застрелюсь".
Его арестовали и судили - расстрел. Я его жалела, все его жалели. Он всю войну провоевал. До Берлина дошел...
А можно ли об этом писать? Раньше нельзя было...»
Анастасия Васильевна Воропаева, ефрейтор, прожектористка
«Дороги Победы...
Вы представить себе не можете дорог Победы! Шли освобожденные узники - с тележками, с узлами, с национальными флагами. Русские, поляки, французы, чехи... Все перемешались, каждый шел в свою сторону. Все обнимали нас. Целовали.
Встретили русских девушек. Я заговорила с ними, и они рассказали... Одна из них была беременная. Самая красивая. Ее изнасиловал хозяин, у которого они работали. Заставил с ним жить. Она шла и плакала, била себя по животу: «Ну, фрица я домой не повезу! Не понесу!» Они ее уговаривали... Но она повесилась... Вместе со своим маленьким фрицем...
Вот тогда надо было слушать - слушать и записывать. Жаль, что никому в голову тогда не пришло нас выслушать, все повторяли слово «Победа», а остальное казалось неважным.
Мы с подругой ехали однажды на велосипедах. Идет немка, по-моему, трое детей у нее - двое в коляске, один рядом с ней, за юбку держится. Она такая измученная. И вот, вы понимаете, она поравнялась с нами - стала на колени и кланяется. Вот так... До земли... Мы не поймем, что она говорит. А она прикладывает руку туда, где сердце, и на детей показывает. В общем, мы поняли, она плачет, кланяется и благодарит нас за то, что ее дети остались живы...
Это же была жена чья-то. Ее муж, наверное, воевал на восточном фронте... В России...»
Клара Васильевна Гончарова, зенитчица
«После войны мы узнали про Освенцим, Дахау... Как после этого рожать? А я уже беременная...
Тут меня посылают в деревню подписывать на заем. Государству нужны деньги, надо восстанавливать заводы, фабрики.
Приехала - деревни нет, все в земле... В землянках живут... Вышла женщина, какая там на ней одежка, страшно смотреть. Я залезла в землянку, сидят трое детей, они все голодные. Она им что-то толкла в ступке, какую-то траву.
Она спросила у меня:
- Ты пришла подписывать на заем?
Я говорю:
- Да.
Она:
- У меня денег нет, но есть курица. Пойду спрошу, если соседка, она вчера просила у меня, купит, я тебе отдам.
И сейчас рассказываю, у меня ком в горле. Какие были люди! Какие люди! У нее мужа убили на фронте, осталось трое детей, и ничего нет, только одна эта курица, и она ее продает, чтобы отдать мне деньги. Мы тогда собирали наличными. Она готова все отдать, чтобы только мир был, чтобы дети ее остались живы. Помню ее лицо. И всех детей ее...
Как они выросли? Я хотела бы знать... Хотела бы найти и встретиться...»
(Продолжение следует...)
Начало читать здесь:
http://skaramanga-1972.livejournal.com/97044.html
ЧАСТЬ 5. В ЧАСТЯХ ПВО
http://skaramanga-1972.livejournal.com/106705.html
http://skaramanga-1972.livejournal.com/107381.html
Клавдия Васильевна Коновалова, младший сержант, командир зенитного орудия
«Я работала на заводе... На цепном заводе в нашей деревне Михальчиково Кстовского района Горьковской области. Как только стали призывать мужчин и отправлять их на фронт, меня поставили на станок выполнять мужскую работу. Оттуда перевели в горячий цех молотобойцем, где ковали корабельные цепи.
Просилась на фронт, но заводское начальство под разными предлогами задерживало меня на заводе. Тогда я написала в райком комсомола и в марте сорок второго получила призывную повестку.
Нас уходило несколько девушек, провожать вышла вся деревня. Тридцать километров до Горького шли пешком, а там нас распределили по разным частям. Меня направили в семьсот восемьдесят четвертый зенитный, артиллерийский полк среднего калибра.
Скоро назначили первым номером-наводчиком. Но мне и этого мало, я хотела стать заряжающим. Правда, эта работа считалась чисто мужской: надо было поднимать шестнадцатикилограммовые снаряды и вести интенсивный огонь с темпом пять секунд в залпе. Только не зря я работала молотобойцем. Через год мне присвоили звание младшего сержанта и назначили командиром второго орудия, в котором были две девушки и четверо мужчин. От сильного огня стволы орудий накалялись докрасна и становилось опасно стрелять, приходилось, вопреки всем правилам, охлаждать их смоченными водой одеялами. Орудия не выдерживали, а люди выдерживали. Я - выносливая, сильная девушка, но знаю, что на войне была способна на большее, чем в мирной жизни. Даже физически. Откуда-то поднимались неизвестные силы...
Услышав по радио о Победе, я подняла расчет по тревоге и подала свою последнюю команду:
- Азимут - пятнадцать ноль-ноль. Угол возвышения - десять ноль. Взрыватель сто двадцать, темп десять!
Сама подошла к замку и начала салютовать четырьмя снарядами в честь нашей Победы после четырех лет войны.
На выстрелы выбежали все, кто был на позиции батареи, а также комбат Слатвинский. За самовольство он при всех приказал посадить меня под арест, но потом отменил свое решение. И мы все вместе салютовали теперь уже из личного оружия, обнимались и целовались. Пили водку, пели песни. А потом плакали всю ночь и весь день...»
Вера Борисовна Сапгир, сержант, зенитчица
«На фронте у меня пропал голос... Красивый голос...
Вернулся мой голос, когда я приехала домой. Вечером собрались родные, выпили: «Ну, Верка, спой». И я запела...
Уезжала я на фронт материалисткой. Атеисткой. Хорошей советской школьницей уехала, которую хорошо учили. А там... Там я стала молиться... Я всегда молилась перед боем, читала свои молитвы. Слова простые... Мои слова... Смысл один, чтобы я вернулась к маме и папе. Настоящих молитв я не знала, и не читала Библию. Никто не видел, как я молилась. Я - тайно. Украдкой молилась. Осторожно. Потому что... Мы были тогда другие, тогда жили другие люди. Вы - понимаете? Мы думали иначе, понимали... Потому что... Я расскажу случай... Однажды среди новоприбывших оказался верующий, и солдаты смеялись, когда он молился: «Ну, что тебе твой Бог помог? Если он есть, как он все терпит?» Они не верили, как тот человек, что кричал у ног распятого Христа, мол, если Он тебя любит, почему Он тебя не спасет? После войны я прочла Библию... Всю жизнь ее теперь читаю... И этот солдат, он был уже немолодой мужчина, не хотел стрелять. Отказывался: «Не могу! Я не буду убивать!» Все соглашались убивать, а он нет. А время? Время какое... Страшное время... Потому что... Отдали под трибунал и через два дня расстреляли... Бах! Бах!
Время другое... Люди другие... Как вам объяснить? Как...
К счастью, я... Я не видела тех людей, которых убивала... Но... Все равно... Теперь я понимаю, что убивала. Думаю об этом... Потому что... Потому что старая стала. О своей душе молюсь. Наказала дочери, чтобы после смерти все мои ордена и медали не в музей, а в церковь отнесла. Отдала батюшке... Они приходят ко мне во сне... Мертвые... Мои мертвые... Хотя я их и не видела, но они приходят и смотрят на меня. Я ищу-ищу глазами, может, кто-то раненый, пусть тяжелораненый, но можно еще спасти. Не знаю, как сказать... Но все они мертвые...»
А. С-ва, зенитчица
«Хотите узнать правду? Я ее сама пугаюсь...
Один наш солдат... Как вам объяснить? У него все дома погибли. Он... Нервы... Может, пьяный? Чем ближе была победа, тем больше пили. В домах и подвалах всегда можно было найти вино. Шнапс. Пили и пили. Он взял автомат и бросился в немецкий дом... Разрядил обойму... Никто за ним не успел. Побежали... А в доме уже одни трупы... Дети лежат... Забрали у него автомат, связали. Он матом кроет: "Дайте я сам застрелюсь".
Его арестовали и судили - расстрел. Я его жалела, все его жалели. Он всю войну провоевал. До Берлина дошел...
А можно ли об этом писать? Раньше нельзя было...»
Анастасия Васильевна Воропаева, ефрейтор, прожектористка
«Дороги Победы...
Вы представить себе не можете дорог Победы! Шли освобожденные узники - с тележками, с узлами, с национальными флагами. Русские, поляки, французы, чехи... Все перемешались, каждый шел в свою сторону. Все обнимали нас. Целовали.
Встретили русских девушек. Я заговорила с ними, и они рассказали... Одна из них была беременная. Самая красивая. Ее изнасиловал хозяин, у которого они работали. Заставил с ним жить. Она шла и плакала, била себя по животу: «Ну, фрица я домой не повезу! Не понесу!» Они ее уговаривали... Но она повесилась... Вместе со своим маленьким фрицем...
Вот тогда надо было слушать - слушать и записывать. Жаль, что никому в голову тогда не пришло нас выслушать, все повторяли слово «Победа», а остальное казалось неважным.
Мы с подругой ехали однажды на велосипедах. Идет немка, по-моему, трое детей у нее - двое в коляске, один рядом с ней, за юбку держится. Она такая измученная. И вот, вы понимаете, она поравнялась с нами - стала на колени и кланяется. Вот так... До земли... Мы не поймем, что она говорит. А она прикладывает руку туда, где сердце, и на детей показывает. В общем, мы поняли, она плачет, кланяется и благодарит нас за то, что ее дети остались живы...
Это же была жена чья-то. Ее муж, наверное, воевал на восточном фронте... В России...»
Клара Васильевна Гончарова, зенитчица
«После войны мы узнали про Освенцим, Дахау... Как после этого рожать? А я уже беременная...
Тут меня посылают в деревню подписывать на заем. Государству нужны деньги, надо восстанавливать заводы, фабрики.
Приехала - деревни нет, все в земле... В землянках живут... Вышла женщина, какая там на ней одежка, страшно смотреть. Я залезла в землянку, сидят трое детей, они все голодные. Она им что-то толкла в ступке, какую-то траву.
Она спросила у меня:
- Ты пришла подписывать на заем?
Я говорю:
- Да.
Она:
- У меня денег нет, но есть курица. Пойду спрошу, если соседка, она вчера просила у меня, купит, я тебе отдам.
И сейчас рассказываю, у меня ком в горле. Какие были люди! Какие люди! У нее мужа убили на фронте, осталось трое детей, и ничего нет, только одна эта курица, и она ее продает, чтобы отдать мне деньги. Мы тогда собирали наличными. Она готова все отдать, чтобы только мир был, чтобы дети ее остались живы. Помню ее лицо. И всех детей ее...
Как они выросли? Я хотела бы знать... Хотела бы найти и встретиться...»
(Продолжение следует...)
Начало читать здесь:
http://skaramanga-1972.livejournal.com/97044.html
ЧАСТЬ 5. В ЧАСТЯХ ПВО
http://skaramanga-1972.livejournal.com/106705.html
http://skaramanga-1972.livejournal.com/107381.html