Ты - сильное животное, Марина (с)
В Тарусе, на улице, носящей теперь имя Розы Люксембург, когда-то купил себе имение дед Марины Цветаевой. После кончины деда дом достался в наследство его второй жене, которую с подачи Марины и ее сестры Аси в семье называли "Тьо".
Вскоре дом стали называть "Дом Тьо". Марина писала в своих воспоминниях:
"Полноценнее, счастливее детства, чем наше в Тарусе, я не знаю и не могу вообразить".
Каждое лето семья Цветаевых проводила в Тарусе.
Осенью - разъезжались, прощались и обещали не забывать прекрасные теплые деньки: походы за грибами и ягодами, купание, покосы на приокских лугах, катание на лодках, ночные костры на берегу, чаепития...
В Тарусе Марина писала свои первые юношеские стихи.
Сини подмосковные холмы,
В воздухе чуть теплом - пыль и деготь.
Сплю весь день, весь день смеюсь, - должно быть,
Выздоравливаю от зимы..
Сейчас в "Доме Тьо" музей, коллекция которого хоть и не замысловата, но невероятно трогательна, а для поклонников творчества Цветаевой, думаю, она и вовсе бесценна.
В Тарусе у каждого члена семьи была своя ель и сразу после гибели Марины Цветаевой в Елабуге ее тарусская ель засохла. Ностальгия по России у Марины всегда преломлялась именно через Тарусу.
Эта мистическая история легла в основу рассказа Анастасии Цветаевой "Ёлка".
Последний раз в своей жизни Марина побывала здесь в конце лета 1939 года, уже по возвращении из эмиграции. Приезжала она всего лишь на сутки.
Тоска по родине! Давно
Разоблачённая морока!
Мне совершенно все равно -
Где совершенно одинокой
Быть, по каким камням домой
Брести с кошелкою базарной
В дом, и не знающий, что - мой,
Как госпиталь или казарма.
"Родина не есть условность территории, а принадлежность памяти и крови. Hе быть в России, забыть Россию - может бояться только тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри - тот теряет ее лишь вместе с жизнью...-
(М. Цветаева)
Завещание Марины Цветаевой прозвучало в ее очерке "Хлыстовки":
"Я бы хотела лежать на тарусском хлыстовском кладбище, под
кустом бузины, в одной из тех могил с серебряным голубем, где растет самая красная и крупная в наших местах земляника. Но если это несбыточно, если не только мне там не лежать, но и кладбища того уже нет, я бы хотела, чтобы на одном из тех холмов, которыми Кирилловны шли к нам в Песочное, а мы к ним в Тарусу, поставили с тарусской каменоломни камень: "Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева"
(Париж, май 1934)
Летом 1962 года в Тарусу приехал обычный студент из Киева. Прочитав очерк "Хлыстовки", юноша так проникся, что сумел на скудные средства установить Камень Памяти Марине на берегу Оки, неподалеку от дома, где жила Ариадна Эфрон.
Спустя лишь несколько дней, напуганная разгулом "всяческих вольностей" власть уничтожила Камень Памяти "белогвардейской поэтессе". Новый Камень на этом месте был установлен лишь В 1988 году
А около десяти лет назад на берегу Оки, рядом с деревцем красной рябины установили памятник поэтессе,
На открытии мемориала стихи Цветаевай и свои собственные стихи читала Белла Ахмадулина.
Все началось далекою порой,
В младенчестве, в его начальном классе,
с игры в многозначительную роль:
быть Мусею, любимой меньше Аси.
Бегом, в тарусе, босиком, в росе,
без промаха - непоправимо мимо,
чтоб стать любимой менее, чем все,
чем все, что в этом мире нелюбимо.
Да и за что любить ее, кому?
Полюбит ли мышиный сброд умишек
то чудище, несущее во тьму
всеведенья уродливый излишек?
И тот изящный звездочет искусств
и счетовод безумств витиеватых
не зря не любит излученье уст,
пока еще ни в чем не виноватых.
Мила ль ему незваная звезда,
чей голосок, нечаянно могучий,
его освобождает от труда
старательно содеянных созвучий?
В приют ее - меж грязью и меж льдом!
Но в граде чернокаменном, голодном,
что делать с этим неуместным лбом?
Где быть ему, как не на месте лобном?
Добывшая двугорбием ума
тоску и непомерность превосходства,
она насквозь минует терема
всемирного бездомья и сиротства.
Любая милосердная сестра
жестокосердно примирится с горем,
с избытком рокового мастерства -
во что бы то ни стало быть изгоем.
Ты перед ней не виноват, Берлин!
Ты гнал ее, как принято, как надо,
но мрак твоих обоев и белил
еще не ад, а лишь предместье ада.
Не обессудь, божественный Париж,
с надменностью ты целовал ей руки,
но все же был лишь захолустьем крыш,
провинцией ее державной муки.
Тягаться ль вам, селения беды,
с непревзойденным бедствием столицы,
где рыщет Марс над плесенью воды,
тревожа тень кавалерист-девицы?
Затмивший золотые города,
чернеет двор последнего страданья,
где так она нища и голодна,
как в высшем средоточье мирозданья.
Хвала и предпочтение молвы
Елабуге пред прочею землею.
Кунсткамерное чудо головы
изловлено и схвачено петлею.
Всего-то было - горе и рука,
в пути меж ними станет звук строкою,
и в смертный час - не больше, чем строка:
все тот же труд меж горлом и рукою.
Но ждать так долго! Отгибая прядь,
поглядывать зрачком - красна ль рябина,
и целый август вытерпеть? О, впрям
ты - сильное животное, Марина.
(Б. Ахмадулина. 1967 год)
Всего в нескольких шагах теперь стоит и памятник Белле:
Каждую осень, в первые выходные октября, приуроченные ко дню рождения Марины, в Тарусе проводятся Цветаевские чтения.
Вскоре дом стали называть "Дом Тьо". Марина писала в своих воспоминниях:
"Полноценнее, счастливее детства, чем наше в Тарусе, я не знаю и не могу вообразить".
Каждое лето семья Цветаевых проводила в Тарусе.
Осенью - разъезжались, прощались и обещали не забывать прекрасные теплые деньки: походы за грибами и ягодами, купание, покосы на приокских лугах, катание на лодках, ночные костры на берегу, чаепития...
В Тарусе Марина писала свои первые юношеские стихи.
Сини подмосковные холмы,
В воздухе чуть теплом - пыль и деготь.
Сплю весь день, весь день смеюсь, - должно быть,
Выздоравливаю от зимы..
Сейчас в "Доме Тьо" музей, коллекция которого хоть и не замысловата, но невероятно трогательна, а для поклонников творчества Цветаевой, думаю, она и вовсе бесценна.
В Тарусе у каждого члена семьи была своя ель и сразу после гибели Марины Цветаевой в Елабуге ее тарусская ель засохла. Ностальгия по России у Марины всегда преломлялась именно через Тарусу.
Эта мистическая история легла в основу рассказа Анастасии Цветаевой "Ёлка".
Последний раз в своей жизни Марина побывала здесь в конце лета 1939 года, уже по возвращении из эмиграции. Приезжала она всего лишь на сутки.
Тоска по родине! Давно
Разоблачённая морока!
Мне совершенно все равно -
Где совершенно одинокой
Быть, по каким камням домой
Брести с кошелкою базарной
В дом, и не знающий, что - мой,
Как госпиталь или казарма.
"Родина не есть условность территории, а принадлежность памяти и крови. Hе быть в России, забыть Россию - может бояться только тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри - тот теряет ее лишь вместе с жизнью...-
(М. Цветаева)
Завещание Марины Цветаевой прозвучало в ее очерке "Хлыстовки":
"Я бы хотела лежать на тарусском хлыстовском кладбище, под
кустом бузины, в одной из тех могил с серебряным голубем, где растет самая красная и крупная в наших местах земляника. Но если это несбыточно, если не только мне там не лежать, но и кладбища того уже нет, я бы хотела, чтобы на одном из тех холмов, которыми Кирилловны шли к нам в Песочное, а мы к ним в Тарусу, поставили с тарусской каменоломни камень: "Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева"
(Париж, май 1934)
Летом 1962 года в Тарусу приехал обычный студент из Киева. Прочитав очерк "Хлыстовки", юноша так проникся, что сумел на скудные средства установить Камень Памяти Марине на берегу Оки, неподалеку от дома, где жила Ариадна Эфрон.
Спустя лишь несколько дней, напуганная разгулом "всяческих вольностей" власть уничтожила Камень Памяти "белогвардейской поэтессе". Новый Камень на этом месте был установлен лишь В 1988 году
А около десяти лет назад на берегу Оки, рядом с деревцем красной рябины установили памятник поэтессе,
На открытии мемориала стихи Цветаевай и свои собственные стихи читала Белла Ахмадулина.
Все началось далекою порой,
В младенчестве, в его начальном классе,
с игры в многозначительную роль:
быть Мусею, любимой меньше Аси.
Бегом, в тарусе, босиком, в росе,
без промаха - непоправимо мимо,
чтоб стать любимой менее, чем все,
чем все, что в этом мире нелюбимо.
Да и за что любить ее, кому?
Полюбит ли мышиный сброд умишек
то чудище, несущее во тьму
всеведенья уродливый излишек?
И тот изящный звездочет искусств
и счетовод безумств витиеватых
не зря не любит излученье уст,
пока еще ни в чем не виноватых.
Мила ль ему незваная звезда,
чей голосок, нечаянно могучий,
его освобождает от труда
старательно содеянных созвучий?
В приют ее - меж грязью и меж льдом!
Но в граде чернокаменном, голодном,
что делать с этим неуместным лбом?
Где быть ему, как не на месте лобном?
Добывшая двугорбием ума
тоску и непомерность превосходства,
она насквозь минует терема
всемирного бездомья и сиротства.
Любая милосердная сестра
жестокосердно примирится с горем,
с избытком рокового мастерства -
во что бы то ни стало быть изгоем.
Ты перед ней не виноват, Берлин!
Ты гнал ее, как принято, как надо,
но мрак твоих обоев и белил
еще не ад, а лишь предместье ада.
Не обессудь, божественный Париж,
с надменностью ты целовал ей руки,
но все же был лишь захолустьем крыш,
провинцией ее державной муки.
Тягаться ль вам, селения беды,
с непревзойденным бедствием столицы,
где рыщет Марс над плесенью воды,
тревожа тень кавалерист-девицы?
Затмивший золотые города,
чернеет двор последнего страданья,
где так она нища и голодна,
как в высшем средоточье мирозданья.
Хвала и предпочтение молвы
Елабуге пред прочею землею.
Кунсткамерное чудо головы
изловлено и схвачено петлею.
Всего-то было - горе и рука,
в пути меж ними станет звук строкою,
и в смертный час - не больше, чем строка:
все тот же труд меж горлом и рукою.
Но ждать так долго! Отгибая прядь,
поглядывать зрачком - красна ль рябина,
и целый август вытерпеть? О, впрям
ты - сильное животное, Марина.
(Б. Ахмадулина. 1967 год)
Всего в нескольких шагах теперь стоит и памятник Белле:
Каждую осень, в первые выходные октября, приуроченные ко дню рождения Марины, в Тарусе проводятся Цветаевские чтения.