Друзья, которых теряют жертвы изнасилования
Оригинал взят у void_hours в Друзья, которых теряют жертвы изнасилования
Перевод поста из другого блога, оригинал находится здесь. Этот текст является своего рода продолжением ранее опубликованного поста Что это значит, быть изнасилованной. Автор: Хэрриэт Джейкобс (Harriet Jacobs).
Предупреждение: наличие нецензурной лексики.
[…] Грегори был первым, кому я рассказала о происшедшем, использовав само слово «изнасилование». Я не собиралась этого делать, но однажды он зашел ко мне в гости и спросил «Как ты?» И это было для меня началом новой жизни - собственная квартира, мистера Флинта больше нет, и нет причин притворяться, так что я решила быть откровенной. Теперь до конца своих дней я могу быть честной с собой и другими. В общем, Грегори спросил, как я, и я ответила «Не очень. Мне тут приходится разбираться с очень тяжелой х-ей». И Грегори, что непохоже на него, сказал «Что там такое? Расскажи мне об этом. Давай выкладывай.»
И я ему рассказала.
Я сказала, что в тот вечер, когда я сообщила мистеру Флинту, что хочу развод, он изнасиловал меня.
И я могла кричать. Могла сопротивляться. Много чего могла сделать. Все эти годы чтения материалов на тему изнасилования, изучение статистики, психологии, практических примеров. Я знала, что нужно было делать. Я знала, что нужно было кричать и бороться и попытаться убежать. Я знала, что нужно было сообщить в полицию.
Но также я знала, что могу сделать ситуацию гораздо более тяжелой для самой себя. Если бы я закричала, он зажал бы мне рот. Если бы я начала драться, он бы мне врезал в ответ. Если бы я побежала, он бы за мной погнался. Я даже не имела понятия, какие законы относительно супружеского изнасилования действуют в этом штате. Так что смотри в окно, представь себе, что ты дерево, и скоро все закончится.
На следующий день он даже извинился. «Извини за вчерашнее». Я побоялась сказать то, что хотела, открыть двери своего сознания, за которыми билось слово «изнасилование». Вместо этого я осторожненько спросила, за что же он извиняется. «Ну как, ты же просила меня остановиться,» ответил он дипломатично. «Но я все равно продолжил». Я хотела сказать «Ты же знаешь, как это называется, не так ли? Ты знаешь, какое слово существует для этого?» Но я не могла. Единственное, чего я хотела в тот момент - это выбраться оттуда живой и здоровой. Я не хотела произносить речи и отстаивать свои права, потребности и границы допустимого. На тот момент это были фривольные заботы для избалованных людей. У меня не было роскоши распоряжаться собственным телом. Единственное, что еще оставалось в моем распоряжении, была моя жизнь, причем в самом буквальном смысле. Все, что я хотела - это найти квартиру, запирающуюся на ключ, и мистер Флинт со своим «извини за вчерашнее» был главным препятствием на пути к этой цели.
Я попыталась объяснить Грегори, что все произошло не так, как это обычно представляется. Что не было драки и не было криков, но был отказ и было слово «нет», произнесенное несколько раз. Было лежание неподвижно в надежде, что он не сделает мне еще больнее, чем делает сейчас. И это не говоря уже о предыдущих годах, когда я говорила «да» только потому, что слишком боялась того, что последует за «нет». И столь ясное и неоспоримое подтверждение моих страхов только сильнее убедило меня, что боязнь дать отпор была полностью обоснована. Что мой мозг и адреналин в моих жилах были совершенно правы: воспротивься я и он заставил бы меня пожалеть об этом. Точно так же, как и во все предыдущие годы, я знала, что мое «нет» не означало, что секса не будет, оно означало, что будет изнасилование. Так что каждый раз я «выбирала» дать согласие. Пока в тот вечер это не стало тем, чем оно было и все годы до этого, только если раньше оно прикрывалось видимостью добровольности и святостью брака, то теперь это стало местью и ценой выкупа за мою свободу.
Я рассказала все это Грегори и он очень явственно почувствовал себя не в своей тарелке. Нервно заикаясь, он пробормотал что-то вроде «Ну-ну-ну, ты же сильная женщина и-и-и ты не должна позволить этому сломать тебя». Ладно, Грегори, я рассчитывала на что-то большее, но могу обойтись и этим. Ты просто не знаешь, что сказать и как вести себя, что ж, это тяжело переварить вот так сразу и я не стану обижаться на тебя только из-за того, что ты не знаешь, как на это реагировать. Он тут же сменил тему и мы начали говорить о какой-то незначительной ерунде, как обычно. И где-то в глубоко про себя я подумала: и это нормально? Нужна ли мне такая дружба? С человеком, который даже не пожелал как-то отреагировать на тот факт, что я только что рассказала ему, что была изнасилована? Человеком, которого он знает? Человеком, с которым он тусовался только на прошлой неделе? […]
Грегори только что вернулся в город и остановился у своих родителей. Я спросила, ты что, собираешься жить у родителей? Не ли хочешь подыскать себе квартиру? Он сказал, да, да, я уже нашел себе местечко и даже того, с кем буду его снимать. О, здорово, сказала я. И с кем ты съезжаешься?
А, ну ты знаешь. С твоим бывшим мужем.
Со мною случился секундный приступ раскаленной добела ярости. В прямом смысле. Белый мир, белое лицо, все вокруг белое. В течение нескольких секунд я ничего не видела прямо перед собою. И я подумала, мне нужно сказать Грегори, вот прямо сейчас, какой же он говнюк. Нет, я не могу. Говнюк не является подходящим словом. Для этого вообще не существует слова. Монстр даже близко не подходит. И тогда моя внутренняя тряпка сказала «может быть, он просто не понял, поговори с ним как взрослый человек, объясни, что он ранил твои чувства». И другая часть меня, эта белая раскаленная ярость, сказала «ну его на хуй. Почему я должна объяснять, насколько мерзкая штука изнасилование? Что он за великовозрастное дитя, которому нужно объяснять на пальцах очевидные вещи? Иди на хуй, Грегори»
Не знаю. Я все равно надеялась. Я все еще чувствую себя совершеннейшей идиоткой из-за этого. Я не хотела принять тот факт, что мне придется потерять друга из-за своего изнасилования. И что еще хуже, когда-то давно я любила Грегори. Любила так сильно, как только можно в моем положении. Он вытаскивал меня в город, покупал выпивку, разговаривая со мной, смотрел мне в глаза, не перебивал меня и иногда обнимал за плечи. Это было больше человеческого отношения, чем я получала от мистера Флинта. Так что да, я любила его. И я не говорю, что он ничем не лучше мистера Флинта, но если мой бывший муж мог сказать «ты попросила меня остановиться, но я все равно продолжил» и верить в то, что это не изнасилование, Грегори тоже мог так посчитать. Грегори мог сказать себе «Она не попыталась отбиться. Она не сообщила в полицию. Она только сказала «нет». Вот и все. Это не изнасилование. Это не изнасилование потому, что, если это оно, я просто не знаю, что с этим делать». Ну что ж, некоторые из нас больше не могут позволить себе роскоши так думать.
Я отдалилась от него. Не звонила, не писала. Наконец, он нашел меня через Фейсбук. Гребаные социальные сети. Он сказал, мы же раньше общались. Мы были друзьями. Что случилось. Я сказала, знаешь что, чувак, я рассказала тебе, что была изнасилована, и ты сказал, что съезжаешься с ним. Или ты мне не веришь, или тебе все равно. И я не могу принять это. Мне нужны друзья получше тех, кто мне не верит или кому все равно. Мне нужны друзья, которым не приходится объяснять, что такое изнасилование.
Иногда я задаю себе вопрос, не запостить ли мне его ответ в надежде, что однажды он сам, или его девушка, наткнется на него, и ему станет невыносимо стыдно. Но это уравновешивается тем соображением, что я совершенно не хочу снова это перечитывать. Однако позвольте мне подытожить общий посыл: «Тебе нужно принять свою часть ответственности за разрушение ваших отношений», и «если бы это действительно было изнасилованием, ты заявила бы о нем в полицию. Так что это не оно».
Я не знаю почему именно реакция Грегори так меня задевает. Мой бойфренд однажды заметил, что я могу прямо сказать «Ненавижу Грегори, этого ебаного ублюдка,» но гораздо более сдержана по отношению к своему бывшему мужу. Леонард Коэн говорит, что для женщины признание ее ненависти - первый шаг на пути к исцелению. Я ненавижу Грегори. Я ненавижу его за то, что он сказал. Я ненавижу его за то, что он такой ходячий стереотип - этот вездесущий тип изо всех работ на тему изнасилования, которые мне когда-либо доводилось читать, который скорее назовет женщину шлюхой, чем жертвой. Я ненавижу его за то, что была так сильно к нему привязана, так мало получая взамен; за то, что он использовал кого-то настолько изголодавшегося по человеческому теплу, как я. За слова «Не позволяй этому сломать такого сильного человека, как ты», хотя как на самом деле он хотел сказать «Заткнись, заткнись, заткнись, не смей говорить мне об этом, я не хочу слышать об этом, никогда больше не говори мне о своих чувствах». Я хочу отомстить мистеру Флинту каким-то особенно зрелищным и до нелепого жестоким способом, как в комиксе - убить его из бластера, или воткнуть ему в шею вилку, или запереть его в морозильнике. С Грегори, я только хочу, чтобы ему было больно. Я хочу, чтобы он узнал, что такое боль, и неверие, и боль, и боль, и боль. Чтобы его предал любимый человек. Что бы его использовали. Чтоб его пнули в трудную минуту.
Так почему же именно он, и даже не мой насильник, вызывает во мне такую ярость?
До того, как это произошло со мной, у меня были ответы на все вопросы. Я всегда знала, как бы я действовала, как чувствовала бы себя, как разворачивались бы события. Помню, как я, переполненная праведным гневом, орала на Барсучку, когда та была изнасилована своим двоюродным братом «Иди в полицию, иди в полицию». Она сказала «Ты не знаешь, что это такое». «Мне все плевать, что это такое!» ответила я. «Иди в полицию!» Что ж, теперь я знаю. И чувствую себя отвратительно потому, что не смогла как следует поддержать ее в трудную минуту. Но я также понимаю и не не виню себя за свой гнев, и страх, и негодование, и желание, чтобы мир наказал того парня. По крайней мере, я не собиралась переехать к нему. В любом случае, сейчас я знаю. Что слова «Я бы точно сопротивлялась. Я бы точно обратилась в полицию. Я бы точно написала об этом.» ничего не стоят. Потому что тебе есть, что терять. Потому что у тебя есть друзья, и общие с ним друзья, и родственники. Потому что нужны деньги, и время, и силы. Потому что тебя ждет страх, и страх, и страх, и внезапное одиночество, и плевки - ведь никто не хочет верить, что их друг насильник. И ты потеряешь абсолютно все, с переворачивающей нутро болью, с жестоким и точным ударом, если только осмелишься открыть свой гребаный рот и заговорить об этом.
Что у нас там со статистикой? О, вот кое-что отсюда:
Для женщин риск подвергнуться сексуальному насилию в 10 раз выше, чем для мужчин (Общенациональный опрос с целью выявления масштабов криминальной виктимизации - National Crime Victimization Survey, 1997). Исследование, проведенное среди учащихся колледжа показало, что одна из пяти женщин в студенческом возрасте сообщила о пережитом принуждении к половому акту силой (Общенациональный опрос с целью изучения поведения, связанного с риском для здоровья среди студентов колледжа - National College Health Risk Behavior Survey, 1995). 22% всех женщин сказали, что были принуждены к совершению сексуальных действий против их воли, в то время, как только 3% мужчин признались в применении силы для принуждения женщины к половому сношению. (Laumann, 1994).То есть да, о ужас, это понятно. Вы только посмотрите, как много женщин изнасиловано. Это так печально, качаем головой и разводим руками. Но давайте рассмотрим этот вопрос шире. Одна из пяти женщин, и в то же время только 3% мужчин признаются в применении силы. Вы же понимаете, что эти 3% не могут нести ответственность за все изнасилования. С такой статистикой, как одна из пяти, скорее всего, вы знакомы с женщиной, которая была изнасилована, даже если она вам об этом никогда не говорила. И с другой стороны, вероятнее всего, вы знакомы и с насильником. Если вы и думаете, что это не так, то только из-за того, что кто-то, как и я, побоялся рассказать вам об этом. И для этого страха есть более чем веские основания. Может быть, вы этого еще не знаете, но вероятность того, что вы скажете, что жертва сама виновата не меньше вероятности того, что вы ее поддержите. Не потому, что это действительно ее вина, и даже не потому, что вы на самом деле так думаете, а просто потому, что это легче, чем представить себе хоть на минуту хотя бы небольшую часть того, что творится у нее на душе и то, как это изменило ее жизнь, и то, как мало в ее жизни осталось людей, которые не скажут, что это неправда или что убиваться не из-за чего.
Много лет назад я прочитала книгу под названием «Терапия методом когнитивного процесса для жертв изнасилования» (Cognitive Processing Therapy for Rape Victims). Это был учебник для психотерапевтов, описывающий наиболее успешную модель лечения жертв изнасилования и сопровождающих этот вид травмы симптомов. В ней приводилось множество практических примеров. Одна женщина описала свой прогресс в терапии как выуживание из памяти множества мелких деталей. И не то, чтобы они были так уж важны - вовсе необязательно помнить каждую незначительную подробность для преодоления последствий абьюза - но потому, что это был ее способ ухода от осознания реальности изнасилования. Она помнила, как друг ее бойфренда ухлестывал за нею, она помнила, как очутилась с ним в постели, но она совершенно вытеснила ту часть своих воспоминаний, в которых он ее избил и душил до тех пор, пока она не перестала сопротивляться. Потому что, если он ее не бил, то и изнасилования вроде как не было. Всему происшедшему можно было найти какое-то благовидное объяснение. Она сама захотела, а потом пожалела. Она спровоцировала его. Он чего-то недопонял. Но именно избиение расставило все по своим местам. Она знала, что дала согласие на секс только из страха, что он изобьет ее еще сильнее, а это означало изнасилование, вне тени всякого сомнения.
Иногда я задаюсь вопросом, не является ли моя зацикленность на Грегори чем-то по сути похожим. Я знаю, что сделал мистер Флинт. Я знаю, что он меня изнасиловал. И даже если в течение почти года после этого я не могла даже произнести само слово «изнасилование», в своих мыслях я точно знала, что это было именно оно. И только благополучно уйдя от него и ощутив себя в безопасности, я смогла признать, что да, это было изнасилование. И в то же время, все предыдущие годы, проведенные с мистером Флинтом, все годы, когда я говорила «да» только потому, что боялась сказать «нет», все годы, когда я терпела разрывы и кровотечения, твердя себе, что это не я, я где-то далеко, что я что-то другое, все это привело меня к убежденности, что рано или поздно, изнасилование все же произойдет. Это не было неожиданностью. Изнасилование стало кульминацией других видов насилия, которые он наваливал на меня год за годом. И хотя с одной стороны это было чем-то гораздо более ужасным, во многом это было все тем же самым. Мой муж хуево со мной обращается, ничего нового. О, все зашло еще дальше. Как я удивлена.
Однако необходимость принять тот факт, что кто-то из близких и очень дорогих мне людей предпочел общение с моим насильником общению со мной и сказал мне, что я сама все придумала, что это неправда, что это была моя вина… все это делает изнасилование более реальным, чем что бы то ни было другое. Я всегда знала в глубине души, что когда-нибудь подвергнусь изнасилованию. Это был вопрос времени. В определенном смысле, я даже испытала облегчение, что все обошлось без более серьезного физического насилия, травм, ЗППП или беременности. Но именно дружба с Грегори обернулась для меня серьезной травмой. Так что теперь до конца своей жизни я буду беспокоиться о том, кому я могу рассказать, кому могу довериться, кто мне поверит, а кто скажет, что я сама все придумала. Раньше я могла общаться с самыми разными сомнительными людьми, замешанных в неблаговидных делишках - дилерами, наркоманами, подонками. Я всегда была способна игнорировать их худшие стороны - те, что заставляют меня сомневаться, стоит ли мир того, чтобы в нем жить, стоят ли люди того, чтобы даже разговаривать с ними. Больше я не могу этого делать. Конечно, в моей жизни будут люди, которым я об этом никогда не расскажу. Но около меня больше не будет людей, которым я не могу рассказать из-за неуверенности в том, что мне ответят. Я больше не могу находить извинений скрытой мизогинии, брошенным невзначай замечаниям о пьяных девках, которые сами напросились, сыпанью придуманной статистикой о ложных обвинениях в изнасиловании. У меня просто нет выбора. Я больше не могу проигнорировать это, посмеяться и подумать про себя «какой тупица». Вместо этого я представляю себе, что бы сказал этот человек, узнай он правду обо мне. И это злит меня больше всего. Даже не то, что я сказала «нет» и это было проигнорировано. Это и так происходило годами. Но то, что моя жизнь безвозвратно изменилась, что есть шутки, которые мне больше не смешны, и люди, с которыми я больше не могу разговаривать, и друзья, которым я не могу доверять, и в этом я полностью лишена выбора. До конца жизни мне придется переживать, назовет ли кто-нибудь меня шлюхой за то, что мой муж меня изнасиловал. Мне нужно беспокоиться, и ждать, и присматриваться, и защищать себя от людей, которых при других обстоятельствах я бы назвала друзьями.
И это то, что делает изнасилование реальным.
Перевод поста из другого блога, оригинал находится здесь. Этот текст является своего рода продолжением ранее опубликованного поста Что это значит, быть изнасилованной. Автор: Хэрриэт Джейкобс (Harriet Jacobs).
Предупреждение: наличие нецензурной лексики.
[…] Грегори был первым, кому я рассказала о происшедшем, использовав само слово «изнасилование». Я не собиралась этого делать, но однажды он зашел ко мне в гости и спросил «Как ты?» И это было для меня началом новой жизни - собственная квартира, мистера Флинта больше нет, и нет причин притворяться, так что я решила быть откровенной. Теперь до конца своих дней я могу быть честной с собой и другими. В общем, Грегори спросил, как я, и я ответила «Не очень. Мне тут приходится разбираться с очень тяжелой х-ей». И Грегори, что непохоже на него, сказал «Что там такое? Расскажи мне об этом. Давай выкладывай.»
И я ему рассказала.
Я сказала, что в тот вечер, когда я сообщила мистеру Флинту, что хочу развод, он изнасиловал меня.
И я могла кричать. Могла сопротивляться. Много чего могла сделать. Все эти годы чтения материалов на тему изнасилования, изучение статистики, психологии, практических примеров. Я знала, что нужно было делать. Я знала, что нужно было кричать и бороться и попытаться убежать. Я знала, что нужно было сообщить в полицию.
Но также я знала, что могу сделать ситуацию гораздо более тяжелой для самой себя. Если бы я закричала, он зажал бы мне рот. Если бы я начала драться, он бы мне врезал в ответ. Если бы я побежала, он бы за мной погнался. Я даже не имела понятия, какие законы относительно супружеского изнасилования действуют в этом штате. Так что смотри в окно, представь себе, что ты дерево, и скоро все закончится.
На следующий день он даже извинился. «Извини за вчерашнее». Я побоялась сказать то, что хотела, открыть двери своего сознания, за которыми билось слово «изнасилование». Вместо этого я осторожненько спросила, за что же он извиняется. «Ну как, ты же просила меня остановиться,» ответил он дипломатично. «Но я все равно продолжил». Я хотела сказать «Ты же знаешь, как это называется, не так ли? Ты знаешь, какое слово существует для этого?» Но я не могла. Единственное, чего я хотела в тот момент - это выбраться оттуда живой и здоровой. Я не хотела произносить речи и отстаивать свои права, потребности и границы допустимого. На тот момент это были фривольные заботы для избалованных людей. У меня не было роскоши распоряжаться собственным телом. Единственное, что еще оставалось в моем распоряжении, была моя жизнь, причем в самом буквальном смысле. Все, что я хотела - это найти квартиру, запирающуюся на ключ, и мистер Флинт со своим «извини за вчерашнее» был главным препятствием на пути к этой цели.
Я попыталась объяснить Грегори, что все произошло не так, как это обычно представляется. Что не было драки и не было криков, но был отказ и было слово «нет», произнесенное несколько раз. Было лежание неподвижно в надежде, что он не сделает мне еще больнее, чем делает сейчас. И это не говоря уже о предыдущих годах, когда я говорила «да» только потому, что слишком боялась того, что последует за «нет». И столь ясное и неоспоримое подтверждение моих страхов только сильнее убедило меня, что боязнь дать отпор была полностью обоснована. Что мой мозг и адреналин в моих жилах были совершенно правы: воспротивься я и он заставил бы меня пожалеть об этом. Точно так же, как и во все предыдущие годы, я знала, что мое «нет» не означало, что секса не будет, оно означало, что будет изнасилование. Так что каждый раз я «выбирала» дать согласие. Пока в тот вечер это не стало тем, чем оно было и все годы до этого, только если раньше оно прикрывалось видимостью добровольности и святостью брака, то теперь это стало местью и ценой выкупа за мою свободу.
Я рассказала все это Грегори и он очень явственно почувствовал себя не в своей тарелке. Нервно заикаясь, он пробормотал что-то вроде «Ну-ну-ну, ты же сильная женщина и-и-и ты не должна позволить этому сломать тебя». Ладно, Грегори, я рассчитывала на что-то большее, но могу обойтись и этим. Ты просто не знаешь, что сказать и как вести себя, что ж, это тяжело переварить вот так сразу и я не стану обижаться на тебя только из-за того, что ты не знаешь, как на это реагировать. Он тут же сменил тему и мы начали говорить о какой-то незначительной ерунде, как обычно. И где-то в глубоко про себя я подумала: и это нормально? Нужна ли мне такая дружба? С человеком, который даже не пожелал как-то отреагировать на тот факт, что я только что рассказала ему, что была изнасилована? Человеком, которого он знает? Человеком, с которым он тусовался только на прошлой неделе? […]
Грегори только что вернулся в город и остановился у своих родителей. Я спросила, ты что, собираешься жить у родителей? Не ли хочешь подыскать себе квартиру? Он сказал, да, да, я уже нашел себе местечко и даже того, с кем буду его снимать. О, здорово, сказала я. И с кем ты съезжаешься?
А, ну ты знаешь. С твоим бывшим мужем.
Со мною случился секундный приступ раскаленной добела ярости. В прямом смысле. Белый мир, белое лицо, все вокруг белое. В течение нескольких секунд я ничего не видела прямо перед собою. И я подумала, мне нужно сказать Грегори, вот прямо сейчас, какой же он говнюк. Нет, я не могу. Говнюк не является подходящим словом. Для этого вообще не существует слова. Монстр даже близко не подходит. И тогда моя внутренняя тряпка сказала «может быть, он просто не понял, поговори с ним как взрослый человек, объясни, что он ранил твои чувства». И другая часть меня, эта белая раскаленная ярость, сказала «ну его на хуй. Почему я должна объяснять, насколько мерзкая штука изнасилование? Что он за великовозрастное дитя, которому нужно объяснять на пальцах очевидные вещи? Иди на хуй, Грегори»
Не знаю. Я все равно надеялась. Я все еще чувствую себя совершеннейшей идиоткой из-за этого. Я не хотела принять тот факт, что мне придется потерять друга из-за своего изнасилования. И что еще хуже, когда-то давно я любила Грегори. Любила так сильно, как только можно в моем положении. Он вытаскивал меня в город, покупал выпивку, разговаривая со мной, смотрел мне в глаза, не перебивал меня и иногда обнимал за плечи. Это было больше человеческого отношения, чем я получала от мистера Флинта. Так что да, я любила его. И я не говорю, что он ничем не лучше мистера Флинта, но если мой бывший муж мог сказать «ты попросила меня остановиться, но я все равно продолжил» и верить в то, что это не изнасилование, Грегори тоже мог так посчитать. Грегори мог сказать себе «Она не попыталась отбиться. Она не сообщила в полицию. Она только сказала «нет». Вот и все. Это не изнасилование. Это не изнасилование потому, что, если это оно, я просто не знаю, что с этим делать». Ну что ж, некоторые из нас больше не могут позволить себе роскоши так думать.
Я отдалилась от него. Не звонила, не писала. Наконец, он нашел меня через Фейсбук. Гребаные социальные сети. Он сказал, мы же раньше общались. Мы были друзьями. Что случилось. Я сказала, знаешь что, чувак, я рассказала тебе, что была изнасилована, и ты сказал, что съезжаешься с ним. Или ты мне не веришь, или тебе все равно. И я не могу принять это. Мне нужны друзья получше тех, кто мне не верит или кому все равно. Мне нужны друзья, которым не приходится объяснять, что такое изнасилование.
Иногда я задаю себе вопрос, не запостить ли мне его ответ в надежде, что однажды он сам, или его девушка, наткнется на него, и ему станет невыносимо стыдно. Но это уравновешивается тем соображением, что я совершенно не хочу снова это перечитывать. Однако позвольте мне подытожить общий посыл: «Тебе нужно принять свою часть ответственности за разрушение ваших отношений», и «если бы это действительно было изнасилованием, ты заявила бы о нем в полицию. Так что это не оно».
Я не знаю почему именно реакция Грегори так меня задевает. Мой бойфренд однажды заметил, что я могу прямо сказать «Ненавижу Грегори, этого ебаного ублюдка,» но гораздо более сдержана по отношению к своему бывшему мужу. Леонард Коэн говорит, что для женщины признание ее ненависти - первый шаг на пути к исцелению. Я ненавижу Грегори. Я ненавижу его за то, что он сказал. Я ненавижу его за то, что он такой ходячий стереотип - этот вездесущий тип изо всех работ на тему изнасилования, которые мне когда-либо доводилось читать, который скорее назовет женщину шлюхой, чем жертвой. Я ненавижу его за то, что была так сильно к нему привязана, так мало получая взамен; за то, что он использовал кого-то настолько изголодавшегося по человеческому теплу, как я. За слова «Не позволяй этому сломать такого сильного человека, как ты», хотя как на самом деле он хотел сказать «Заткнись, заткнись, заткнись, не смей говорить мне об этом, я не хочу слышать об этом, никогда больше не говори мне о своих чувствах». Я хочу отомстить мистеру Флинту каким-то особенно зрелищным и до нелепого жестоким способом, как в комиксе - убить его из бластера, или воткнуть ему в шею вилку, или запереть его в морозильнике. С Грегори, я только хочу, чтобы ему было больно. Я хочу, чтобы он узнал, что такое боль, и неверие, и боль, и боль, и боль. Чтобы его предал любимый человек. Что бы его использовали. Чтоб его пнули в трудную минуту.
Так почему же именно он, и даже не мой насильник, вызывает во мне такую ярость?
До того, как это произошло со мной, у меня были ответы на все вопросы. Я всегда знала, как бы я действовала, как чувствовала бы себя, как разворачивались бы события. Помню, как я, переполненная праведным гневом, орала на Барсучку, когда та была изнасилована своим двоюродным братом «Иди в полицию, иди в полицию». Она сказала «Ты не знаешь, что это такое». «Мне все плевать, что это такое!» ответила я. «Иди в полицию!» Что ж, теперь я знаю. И чувствую себя отвратительно потому, что не смогла как следует поддержать ее в трудную минуту. Но я также понимаю и не не виню себя за свой гнев, и страх, и негодование, и желание, чтобы мир наказал того парня. По крайней мере, я не собиралась переехать к нему. В любом случае, сейчас я знаю. Что слова «Я бы точно сопротивлялась. Я бы точно обратилась в полицию. Я бы точно написала об этом.» ничего не стоят. Потому что тебе есть, что терять. Потому что у тебя есть друзья, и общие с ним друзья, и родственники. Потому что нужны деньги, и время, и силы. Потому что тебя ждет страх, и страх, и страх, и внезапное одиночество, и плевки - ведь никто не хочет верить, что их друг насильник. И ты потеряешь абсолютно все, с переворачивающей нутро болью, с жестоким и точным ударом, если только осмелишься открыть свой гребаный рот и заговорить об этом.
Что у нас там со статистикой? О, вот кое-что отсюда:
Для женщин риск подвергнуться сексуальному насилию в 10 раз выше, чем для мужчин (Общенациональный опрос с целью выявления масштабов криминальной виктимизации - National Crime Victimization Survey, 1997). Исследование, проведенное среди учащихся колледжа показало, что одна из пяти женщин в студенческом возрасте сообщила о пережитом принуждении к половому акту силой (Общенациональный опрос с целью изучения поведения, связанного с риском для здоровья среди студентов колледжа - National College Health Risk Behavior Survey, 1995). 22% всех женщин сказали, что были принуждены к совершению сексуальных действий против их воли, в то время, как только 3% мужчин признались в применении силы для принуждения женщины к половому сношению. (Laumann, 1994).То есть да, о ужас, это понятно. Вы только посмотрите, как много женщин изнасиловано. Это так печально, качаем головой и разводим руками. Но давайте рассмотрим этот вопрос шире. Одна из пяти женщин, и в то же время только 3% мужчин признаются в применении силы. Вы же понимаете, что эти 3% не могут нести ответственность за все изнасилования. С такой статистикой, как одна из пяти, скорее всего, вы знакомы с женщиной, которая была изнасилована, даже если она вам об этом никогда не говорила. И с другой стороны, вероятнее всего, вы знакомы и с насильником. Если вы и думаете, что это не так, то только из-за того, что кто-то, как и я, побоялся рассказать вам об этом. И для этого страха есть более чем веские основания. Может быть, вы этого еще не знаете, но вероятность того, что вы скажете, что жертва сама виновата не меньше вероятности того, что вы ее поддержите. Не потому, что это действительно ее вина, и даже не потому, что вы на самом деле так думаете, а просто потому, что это легче, чем представить себе хоть на минуту хотя бы небольшую часть того, что творится у нее на душе и то, как это изменило ее жизнь, и то, как мало в ее жизни осталось людей, которые не скажут, что это неправда или что убиваться не из-за чего.
Много лет назад я прочитала книгу под названием «Терапия методом когнитивного процесса для жертв изнасилования» (Cognitive Processing Therapy for Rape Victims). Это был учебник для психотерапевтов, описывающий наиболее успешную модель лечения жертв изнасилования и сопровождающих этот вид травмы симптомов. В ней приводилось множество практических примеров. Одна женщина описала свой прогресс в терапии как выуживание из памяти множества мелких деталей. И не то, чтобы они были так уж важны - вовсе необязательно помнить каждую незначительную подробность для преодоления последствий абьюза - но потому, что это был ее способ ухода от осознания реальности изнасилования. Она помнила, как друг ее бойфренда ухлестывал за нею, она помнила, как очутилась с ним в постели, но она совершенно вытеснила ту часть своих воспоминаний, в которых он ее избил и душил до тех пор, пока она не перестала сопротивляться. Потому что, если он ее не бил, то и изнасилования вроде как не было. Всему происшедшему можно было найти какое-то благовидное объяснение. Она сама захотела, а потом пожалела. Она спровоцировала его. Он чего-то недопонял. Но именно избиение расставило все по своим местам. Она знала, что дала согласие на секс только из страха, что он изобьет ее еще сильнее, а это означало изнасилование, вне тени всякого сомнения.
Иногда я задаюсь вопросом, не является ли моя зацикленность на Грегори чем-то по сути похожим. Я знаю, что сделал мистер Флинт. Я знаю, что он меня изнасиловал. И даже если в течение почти года после этого я не могла даже произнести само слово «изнасилование», в своих мыслях я точно знала, что это было именно оно. И только благополучно уйдя от него и ощутив себя в безопасности, я смогла признать, что да, это было изнасилование. И в то же время, все предыдущие годы, проведенные с мистером Флинтом, все годы, когда я говорила «да» только потому, что боялась сказать «нет», все годы, когда я терпела разрывы и кровотечения, твердя себе, что это не я, я где-то далеко, что я что-то другое, все это привело меня к убежденности, что рано или поздно, изнасилование все же произойдет. Это не было неожиданностью. Изнасилование стало кульминацией других видов насилия, которые он наваливал на меня год за годом. И хотя с одной стороны это было чем-то гораздо более ужасным, во многом это было все тем же самым. Мой муж хуево со мной обращается, ничего нового. О, все зашло еще дальше. Как я удивлена.
Однако необходимость принять тот факт, что кто-то из близких и очень дорогих мне людей предпочел общение с моим насильником общению со мной и сказал мне, что я сама все придумала, что это неправда, что это была моя вина… все это делает изнасилование более реальным, чем что бы то ни было другое. Я всегда знала в глубине души, что когда-нибудь подвергнусь изнасилованию. Это был вопрос времени. В определенном смысле, я даже испытала облегчение, что все обошлось без более серьезного физического насилия, травм, ЗППП или беременности. Но именно дружба с Грегори обернулась для меня серьезной травмой. Так что теперь до конца своей жизни я буду беспокоиться о том, кому я могу рассказать, кому могу довериться, кто мне поверит, а кто скажет, что я сама все придумала. Раньше я могла общаться с самыми разными сомнительными людьми, замешанных в неблаговидных делишках - дилерами, наркоманами, подонками. Я всегда была способна игнорировать их худшие стороны - те, что заставляют меня сомневаться, стоит ли мир того, чтобы в нем жить, стоят ли люди того, чтобы даже разговаривать с ними. Больше я не могу этого делать. Конечно, в моей жизни будут люди, которым я об этом никогда не расскажу. Но около меня больше не будет людей, которым я не могу рассказать из-за неуверенности в том, что мне ответят. Я больше не могу находить извинений скрытой мизогинии, брошенным невзначай замечаниям о пьяных девках, которые сами напросились, сыпанью придуманной статистикой о ложных обвинениях в изнасиловании. У меня просто нет выбора. Я больше не могу проигнорировать это, посмеяться и подумать про себя «какой тупица». Вместо этого я представляю себе, что бы сказал этот человек, узнай он правду обо мне. И это злит меня больше всего. Даже не то, что я сказала «нет» и это было проигнорировано. Это и так происходило годами. Но то, что моя жизнь безвозвратно изменилась, что есть шутки, которые мне больше не смешны, и люди, с которыми я больше не могу разговаривать, и друзья, которым я не могу доверять, и в этом я полностью лишена выбора. До конца жизни мне придется переживать, назовет ли кто-нибудь меня шлюхой за то, что мой муж меня изнасиловал. Мне нужно беспокоиться, и ждать, и присматриваться, и защищать себя от людей, которых при других обстоятельствах я бы назвала друзьями.
И это то, что делает изнасилование реальным.