Журнал "Культура Урала" 2020
БУКЕТ ПРЕМЬЕР. ИСТОРИИ БОЛЕЗНИ
Елена Соловьёва
Череда посткарантинных премьер в «Коляда-театре» напоминает букет: пестро и разнообразно. Тут и постановки, осуществленные непосредственно мастером, и его учениками. Давно знакомые приёмы, ставшие фирменными знаками коляда-стиля, сочетаются с дерзкими экспериментами и неожиданными дебютами.
«Картина»
На большой сцене театра пьеса Николая Коляды «Картина» 1996 года была превращена его же режиссёрским решением в красочную и сложноустроенную «Фантазию в одном действии». Зритель сразу же попадает в довольно странное место, ночной подвальчик-пельменную, не то в Екатеринбурге, не то в Свердловске, в городе, которого давно уже нет, которого не узнать, особенно в этом самом центре на перекрёстке означенных улиц Бажова и Куйбышева, не спасает и конкретный номер дома «37». Мы - в сомнамбулическом пейзаже воспоминаний, одолевающих автора, который сейчас весь «в «коже», разодет, раздухарен, а когда-то мыл подъезды, сторожил пельменную, был вахтером, и не думал такого странного и страшного о том, что внутри меня кто-то живёт».
Подробное описание «тошниловки», звучащее в начале спектакля, вводит практически в экзистенциально-ностальгический транс, возможно не до конца понятный молодым людям, не заставшим советской цивилизации, которая ушла на дно, как Атлантида: «В центре зала, отделяя кухню и едальню, стоит сваренная из железных прутьев в виде лепестков вокруг серпа и молота железная изгородь, по которой движется очередь за пельменями к кассе, которая тоже вся со всех сторон в решётках, только дырочка, чтоб руку с деньгами сунуть к кассирше, пока она в зеркальце смотрится. На изгороди несколько горшков с цветами хилыми, висят, уют создают. За изгородью этой стоит стол из алюминия, на котором весы синие со стрелкой, а за столом этим проём, дверь, вход на кухню, где стоит большая плита и два стола для делания пельменей. На плите большие алюминиевые кастрюли с надписями «Хлорка» и «Для полов», в которых кипит вода, а пар от кастрюль выходит в вентиляционную трубу, что над плитой изогнулась, пылью и паутиной заросла.
На стене - огромная, нарисованная маслом, картина: Дева Мария держит младенца Иисуса Христа, Иосиф-плотник напротив …».
Состав главных героев на сцене повторяет состав персонажей картины. Бабёнка без имени (Василина Маковцева), её ребёнок (Лёва Рыков), Старик (Александр Замураев) и практически бессловесный Вьетнамец (Владислав Мелихов). Три сторожа, три маргинала, настоящий «даунклуб». Она детей без мужа поднимает, народ у магазина на напольных весах «взвешивает», муку-вилки-горчицу учит сына потихоньку воровать, ведёт поначалу с Вьетнамцем «международный разговор», намекая на приглашение в его страну, жалеет его, худенького, хочет «нашей едой накормить». Старик угрюмо пьёт, пьяно глумится, ревнует Бабёнку к «Тяню, То Яме То Канаве», ненавидит «чёрных», «понаехавших на нашу Родину», всё вспоминает, что Берлин брал. Ребёнок, забытый среди дрязг взрослых, то слегка хулиганит, то одиноко сидит в круге, очерченном мелком от тараканов, как Хома Брут, спасающийся от бесов. Обычная, в общем, история, с хорошо узнаваемыми, «типическими» характерами, исковерканными нищим бытом и неверием.
Но на сцене не пространство бытовой драмы, здесь - пространство авторской фантасмагории, где размышления о человеческой доле (юдоли) выражены не только через горько-смачные диалоги персонажей, но и пластически. Светлое и тёмное, сакральное и профанное в обычной жизни перемешаны, слиплись в непроваренный пельменный ком, вспышки озарений коротки, как у Бабёнки, которая у гроба сестры «важное про жизнь поняла, … стала такая умная, добрая к людям, мудрая какая-то сильно, а год прошел и все забылось, стерлось и не помню, что это я такое важное поняла тогда».
Картина на стене слоится сказочным калейдоскопом, точь-в-точь пёстрая лента соцсетей: фоточки котиков сменяются сладкими пейзажами с пальмами, Эйфелевой башней, Тадж-Махалом, а потом и Тайной вечерей. Квартет основных персонажей на сцене при участии артистов миманса вплетается в сложную композицию «оживших полотен», на которые Николай Коляда большой мастер. Тут и Кающаяся Магдалина (Вера Цвиткис) и Дева Мария (Вера Вершинина). Образ Иисуса дробится, вспыхивает огоньком узнавания то в персонаже Павла Рыкова, то в сыне Бабёнки, то во Вьетнамце. Именно Тянь, бессловесный весь спектакль, подхватывает и развивает в финале монолог автора о подвальчике, пережившем четыре закрытия санэпидемстанцией, где он (не Вьетнамец, автор) когда-то сдавал пустые бутылки и понял, что внутри него живёт ОНО, существо, Бог, «чёрненький человек с бархатистой кожей», и толкается, как толкался сын внутри Бабёнки когда-то, и от Него свет.
Миг озарения накрывает и героев спектакля. Бабёнка и Старик собирают в финале свои последние наличные, заворачивают в грязные шторы муку и вилки и отдают на билет Вьетнамцу, выталкивая его за дверь: «Авось хоть один из нас спасётся, человеком станет». Они отправляют его к маме, на Родину, в рай-картину, туда, где есть Бог, которого тут, у них, как они считают, нету - «маленький, крохотный, красивый, над головой ареал». Плачут, садятся, наконец, есть свои многострадальные пельмени, не понимая до конца, что буквально сейчас, через свой поступок, пережили самое настоящее Богоявление…
«Он выстирает шторы в Ганге, они с мамой повесят шторы на дверях своей хаты, хижины, вигвама, чтобы комары не залетали, и будет ветер с моря дуть в наши шторы, и будут шторы колотиться на ветру и вспоминать они будут про нас, про нашу Россию, и будут вспоминать про пельменную нашу, и вилками они нашими будут есть, позовут всех бедных гостей вьетнамцев, наделают пельменей, раз они йоги, не из мяса, а из рыбы и будут их исть, исть, исть! И маму его комары не укусят, наши шторы помогут вьетнамцам выжить, и они будут жить долго-долго, счастливо-счастливо, хорошо-хорошо!»
«Нефритка»
Но «Коляда-театр» - не только голос зрелого мастера, это голоса его учеников. «Молодым везде у нас дорога!» - был когда-то и такой лозунг в советской Атлантиде. Николай Коляда последовательно воплощает его в жизнь своей практикой театростроительства. Что волнует нынешних двадцатилетних, что их пугает, чего они ждут? Один из вариантов ответа дан в трагикомедии «Нефритка», которую поставил студент ЕГТИ, режиссёр Сергей Зырянов по пьесе своего тёзки и однокашника по альма-матер Сергея Ермолина.
Дебютный посыл уравновешен звёздным составом: заслуженный артист РФ Олег Ягодин (Виктор, 50 лет, отец и Дедушка), Ирина Плесняева (Наталья, 49 лет, мать и Бабушка), Василина Маковцева (бизнесвумен, сестра Виктора, 52 года), Ксения Копарулина (непутёвая дочь Виктора и Натальи, сестра главного героя Ромы). История о метущемся юноше, который меняет вуз за вузом в амплитуде от медучилища до художественного, его непростые отношения с «предками», самим собой и собственными пристрастиями, смотрится на одном дыхании.
Ягодин играет без замены. Впрочем, и образ у него сложный: этакий «квази-предок», одновременно и глава непутёвого семейства, который давно не работает, вообще не выходит из дома, и первобытно-мифологический дед-охотник, уплывающий в неизвестность по реке Нефритка. Именно в финальном монологе в исполнении Олега звучит ответ на вопрос, что может служить человеку маяком в тумане повседневности, лишённой всяческих ориентиров:
" ... У человека должна быть мечта, Рома. Ты знаешь, что такое мечта? Какая она? Откуда берется, рождается? И мне тяжело ответить. Я только знаю, что о ней надо заботиться как о грудничке. Пинается, рвётся, толкается, болит. А ты храни. Хрупкое всё. Но это, наверное, самое настоящее, что вообще есть у человека. Мечта - настоящая. И жизнь должна быть настоящей. Вся. Полностью. Потому что потом… Страшно… Темно всё…"
«Юноше, обдумывающему житье, решающему - сделать бы жизнь с кого» предлагаются в постановке и другие варианты. Рома (молодой артист Никита Бондаренко) может повторить судьбу матери, несостоявшейся художницы, которая стала «ремесленником»-преподавателем, но даже и здесь не построила карьеры, ушла с поста директора в училки. Ирина Плесняева делает этот образ в немного прихиппованном и истерическом ключе, хотелось бы посмотреть, как работает ту же роль Даша Кызынгашева.
Сестра Ромы, Машка-Ромашка, отвечает на требования взрослого мира задорным игнором в обнимку с бутылкой. Ксения Копарулина уморительно комична и блестяще перевоплощается из уютного плюшевого динозаврика (домашний прикид у неё такой) в богемную девицу, затянутую в чёрную кожу. Как чеховская Душечка она полностью преображается под влиянием того мужчины, в которого влюблена на данный момент. Нынче период Поэта, Ромашка без умолку трещит о посиделках в Литературном квартале и даже произносит слово «верлибр»!
Единственный человек в постановке, который знает, как жить, одинокая бизнесвумен Оксана. Она и содержит непутёвую семью брата, заменившую ей собственную. У зрителей глаз отдыхает на стильном наряде Василины Маковцевой, вынимающей между тем из дамской сумочки с портретом Путина золотые слитки в виде пузатых жаб.
«Олеандр»
Ещё об одной мечте - подростковой мечте о любви - рассказывает спектакль «Олеандр» по монопьесе московского драматурга Марии Малухиной, лауреата конкурса «Евразия»-2019. Молодой режиссёр Антон Елисеев превратил монолог 16-летней Дашки, пережившей в летнем лагере настоящую драму, практически в мюзикл, для начала разделив героиню надвое - в программке так и значится «Даша» (Анастасия Попова, Дарья Квасова) и «Она» (Вера Вершинина, Анастасия Панькова). Она - душа Даши, внутренний голос, альтер-эго.
Действие разворачивается на большой сцене театра, увитой искусственными цветами. В спектакле вообще много «девочкиного»: шаров, венков, зонтиков, розового, блестящего, поющих молодых людей обоих полов, песен о любви, две из которых, кстати, написаны артистами, занятыми в постановке, Дарьей Квасовой и Никитой Бондаренко. Тут «поколению отцов», воспитанных на суровом уральском роке, остаётся только вздохнуть, слушая солнечные шлягеры «поколения детей». Но лучше не брюзжать, а расслабиться, подпевая сквозной музыкальной теме постановки:
Но расстаться нам с тобой пришлось, кончилась путевка.
И вагон плацкартный меня нес в Новую Каховку.
Не забуду ночи при луне и твою улыбку.
Ты открытку подарила мне, а на той открытке
Яхта, парус, в это мире только мы одни…
Улыбнуться, взгрустнуть и вспомнить, как оно отчаянно бывает в шестнадцать-то лет, и попытаться понять, а как бы мы сами поступили, если бы отправились проследить за своим соперником, уводящим того, кого мы любим, на ночной пляж? И внезапно стали бы свидетелем не только тайного свидания, но и убийства?
Олеандр прекрасное, благоухающее растение, правда, ядовитое.
Елена Соловьёва
Череда посткарантинных премьер в «Коляда-театре» напоминает букет: пестро и разнообразно. Тут и постановки, осуществленные непосредственно мастером, и его учениками. Давно знакомые приёмы, ставшие фирменными знаками коляда-стиля, сочетаются с дерзкими экспериментами и неожиданными дебютами.
«Картина»
На большой сцене театра пьеса Николая Коляды «Картина» 1996 года была превращена его же режиссёрским решением в красочную и сложноустроенную «Фантазию в одном действии». Зритель сразу же попадает в довольно странное место, ночной подвальчик-пельменную, не то в Екатеринбурге, не то в Свердловске, в городе, которого давно уже нет, которого не узнать, особенно в этом самом центре на перекрёстке означенных улиц Бажова и Куйбышева, не спасает и конкретный номер дома «37». Мы - в сомнамбулическом пейзаже воспоминаний, одолевающих автора, который сейчас весь «в «коже», разодет, раздухарен, а когда-то мыл подъезды, сторожил пельменную, был вахтером, и не думал такого странного и страшного о том, что внутри меня кто-то живёт».
Подробное описание «тошниловки», звучащее в начале спектакля, вводит практически в экзистенциально-ностальгический транс, возможно не до конца понятный молодым людям, не заставшим советской цивилизации, которая ушла на дно, как Атлантида: «В центре зала, отделяя кухню и едальню, стоит сваренная из железных прутьев в виде лепестков вокруг серпа и молота железная изгородь, по которой движется очередь за пельменями к кассе, которая тоже вся со всех сторон в решётках, только дырочка, чтоб руку с деньгами сунуть к кассирше, пока она в зеркальце смотрится. На изгороди несколько горшков с цветами хилыми, висят, уют создают. За изгородью этой стоит стол из алюминия, на котором весы синие со стрелкой, а за столом этим проём, дверь, вход на кухню, где стоит большая плита и два стола для делания пельменей. На плите большие алюминиевые кастрюли с надписями «Хлорка» и «Для полов», в которых кипит вода, а пар от кастрюль выходит в вентиляционную трубу, что над плитой изогнулась, пылью и паутиной заросла.
На стене - огромная, нарисованная маслом, картина: Дева Мария держит младенца Иисуса Христа, Иосиф-плотник напротив …».
Состав главных героев на сцене повторяет состав персонажей картины. Бабёнка без имени (Василина Маковцева), её ребёнок (Лёва Рыков), Старик (Александр Замураев) и практически бессловесный Вьетнамец (Владислав Мелихов). Три сторожа, три маргинала, настоящий «даунклуб». Она детей без мужа поднимает, народ у магазина на напольных весах «взвешивает», муку-вилки-горчицу учит сына потихоньку воровать, ведёт поначалу с Вьетнамцем «международный разговор», намекая на приглашение в его страну, жалеет его, худенького, хочет «нашей едой накормить». Старик угрюмо пьёт, пьяно глумится, ревнует Бабёнку к «Тяню, То Яме То Канаве», ненавидит «чёрных», «понаехавших на нашу Родину», всё вспоминает, что Берлин брал. Ребёнок, забытый среди дрязг взрослых, то слегка хулиганит, то одиноко сидит в круге, очерченном мелком от тараканов, как Хома Брут, спасающийся от бесов. Обычная, в общем, история, с хорошо узнаваемыми, «типическими» характерами, исковерканными нищим бытом и неверием.
Но на сцене не пространство бытовой драмы, здесь - пространство авторской фантасмагории, где размышления о человеческой доле (юдоли) выражены не только через горько-смачные диалоги персонажей, но и пластически. Светлое и тёмное, сакральное и профанное в обычной жизни перемешаны, слиплись в непроваренный пельменный ком, вспышки озарений коротки, как у Бабёнки, которая у гроба сестры «важное про жизнь поняла, … стала такая умная, добрая к людям, мудрая какая-то сильно, а год прошел и все забылось, стерлось и не помню, что это я такое важное поняла тогда».
Картина на стене слоится сказочным калейдоскопом, точь-в-точь пёстрая лента соцсетей: фоточки котиков сменяются сладкими пейзажами с пальмами, Эйфелевой башней, Тадж-Махалом, а потом и Тайной вечерей. Квартет основных персонажей на сцене при участии артистов миманса вплетается в сложную композицию «оживших полотен», на которые Николай Коляда большой мастер. Тут и Кающаяся Магдалина (Вера Цвиткис) и Дева Мария (Вера Вершинина). Образ Иисуса дробится, вспыхивает огоньком узнавания то в персонаже Павла Рыкова, то в сыне Бабёнки, то во Вьетнамце. Именно Тянь, бессловесный весь спектакль, подхватывает и развивает в финале монолог автора о подвальчике, пережившем четыре закрытия санэпидемстанцией, где он (не Вьетнамец, автор) когда-то сдавал пустые бутылки и понял, что внутри него живёт ОНО, существо, Бог, «чёрненький человек с бархатистой кожей», и толкается, как толкался сын внутри Бабёнки когда-то, и от Него свет.
Миг озарения накрывает и героев спектакля. Бабёнка и Старик собирают в финале свои последние наличные, заворачивают в грязные шторы муку и вилки и отдают на билет Вьетнамцу, выталкивая его за дверь: «Авось хоть один из нас спасётся, человеком станет». Они отправляют его к маме, на Родину, в рай-картину, туда, где есть Бог, которого тут, у них, как они считают, нету - «маленький, крохотный, красивый, над головой ареал». Плачут, садятся, наконец, есть свои многострадальные пельмени, не понимая до конца, что буквально сейчас, через свой поступок, пережили самое настоящее Богоявление…
«Он выстирает шторы в Ганге, они с мамой повесят шторы на дверях своей хаты, хижины, вигвама, чтобы комары не залетали, и будет ветер с моря дуть в наши шторы, и будут шторы колотиться на ветру и вспоминать они будут про нас, про нашу Россию, и будут вспоминать про пельменную нашу, и вилками они нашими будут есть, позовут всех бедных гостей вьетнамцев, наделают пельменей, раз они йоги, не из мяса, а из рыбы и будут их исть, исть, исть! И маму его комары не укусят, наши шторы помогут вьетнамцам выжить, и они будут жить долго-долго, счастливо-счастливо, хорошо-хорошо!»
«Нефритка»
Но «Коляда-театр» - не только голос зрелого мастера, это голоса его учеников. «Молодым везде у нас дорога!» - был когда-то и такой лозунг в советской Атлантиде. Николай Коляда последовательно воплощает его в жизнь своей практикой театростроительства. Что волнует нынешних двадцатилетних, что их пугает, чего они ждут? Один из вариантов ответа дан в трагикомедии «Нефритка», которую поставил студент ЕГТИ, режиссёр Сергей Зырянов по пьесе своего тёзки и однокашника по альма-матер Сергея Ермолина.
Дебютный посыл уравновешен звёздным составом: заслуженный артист РФ Олег Ягодин (Виктор, 50 лет, отец и Дедушка), Ирина Плесняева (Наталья, 49 лет, мать и Бабушка), Василина Маковцева (бизнесвумен, сестра Виктора, 52 года), Ксения Копарулина (непутёвая дочь Виктора и Натальи, сестра главного героя Ромы). История о метущемся юноше, который меняет вуз за вузом в амплитуде от медучилища до художественного, его непростые отношения с «предками», самим собой и собственными пристрастиями, смотрится на одном дыхании.
Ягодин играет без замены. Впрочем, и образ у него сложный: этакий «квази-предок», одновременно и глава непутёвого семейства, который давно не работает, вообще не выходит из дома, и первобытно-мифологический дед-охотник, уплывающий в неизвестность по реке Нефритка. Именно в финальном монологе в исполнении Олега звучит ответ на вопрос, что может служить человеку маяком в тумане повседневности, лишённой всяческих ориентиров:
" ... У человека должна быть мечта, Рома. Ты знаешь, что такое мечта? Какая она? Откуда берется, рождается? И мне тяжело ответить. Я только знаю, что о ней надо заботиться как о грудничке. Пинается, рвётся, толкается, болит. А ты храни. Хрупкое всё. Но это, наверное, самое настоящее, что вообще есть у человека. Мечта - настоящая. И жизнь должна быть настоящей. Вся. Полностью. Потому что потом… Страшно… Темно всё…"
«Юноше, обдумывающему житье, решающему - сделать бы жизнь с кого» предлагаются в постановке и другие варианты. Рома (молодой артист Никита Бондаренко) может повторить судьбу матери, несостоявшейся художницы, которая стала «ремесленником»-преподавателем, но даже и здесь не построила карьеры, ушла с поста директора в училки. Ирина Плесняева делает этот образ в немного прихиппованном и истерическом ключе, хотелось бы посмотреть, как работает ту же роль Даша Кызынгашева.
Сестра Ромы, Машка-Ромашка, отвечает на требования взрослого мира задорным игнором в обнимку с бутылкой. Ксения Копарулина уморительно комична и блестяще перевоплощается из уютного плюшевого динозаврика (домашний прикид у неё такой) в богемную девицу, затянутую в чёрную кожу. Как чеховская Душечка она полностью преображается под влиянием того мужчины, в которого влюблена на данный момент. Нынче период Поэта, Ромашка без умолку трещит о посиделках в Литературном квартале и даже произносит слово «верлибр»!
Единственный человек в постановке, который знает, как жить, одинокая бизнесвумен Оксана. Она и содержит непутёвую семью брата, заменившую ей собственную. У зрителей глаз отдыхает на стильном наряде Василины Маковцевой, вынимающей между тем из дамской сумочки с портретом Путина золотые слитки в виде пузатых жаб.
«Олеандр»
Ещё об одной мечте - подростковой мечте о любви - рассказывает спектакль «Олеандр» по монопьесе московского драматурга Марии Малухиной, лауреата конкурса «Евразия»-2019. Молодой режиссёр Антон Елисеев превратил монолог 16-летней Дашки, пережившей в летнем лагере настоящую драму, практически в мюзикл, для начала разделив героиню надвое - в программке так и значится «Даша» (Анастасия Попова, Дарья Квасова) и «Она» (Вера Вершинина, Анастасия Панькова). Она - душа Даши, внутренний голос, альтер-эго.
Действие разворачивается на большой сцене театра, увитой искусственными цветами. В спектакле вообще много «девочкиного»: шаров, венков, зонтиков, розового, блестящего, поющих молодых людей обоих полов, песен о любви, две из которых, кстати, написаны артистами, занятыми в постановке, Дарьей Квасовой и Никитой Бондаренко. Тут «поколению отцов», воспитанных на суровом уральском роке, остаётся только вздохнуть, слушая солнечные шлягеры «поколения детей». Но лучше не брюзжать, а расслабиться, подпевая сквозной музыкальной теме постановки:
Но расстаться нам с тобой пришлось, кончилась путевка.
И вагон плацкартный меня нес в Новую Каховку.
Не забуду ночи при луне и твою улыбку.
Ты открытку подарила мне, а на той открытке
Яхта, парус, в это мире только мы одни…
Улыбнуться, взгрустнуть и вспомнить, как оно отчаянно бывает в шестнадцать-то лет, и попытаться понять, а как бы мы сами поступили, если бы отправились проследить за своим соперником, уводящим того, кого мы любим, на ночной пляж? И внезапно стали бы свидетелем не только тайного свидания, но и убийства?
Олеандр прекрасное, благоухающее растение, правда, ядовитое.