Рильке Элегия
ЭЛЕГИЯ
(Марине Цветаевой-Эфрон)
O Die Verluste ins All, Marina, die stürzenden Sterne!
Wir vermehren es nicht, wohin wir uns werfen, zu welchem
Sterne hinzu! Im Ganzen ist immer schon alles gezählt.
So auch, wer fällt, vermindert die heilige Zahl nicht.
Jeder verzichtende Sturz stürzt in den Ursprung und heilt.
Wäre denn alles ein Spiel, Wechsel des Gleichen, Verschiebung,
nirgends ein Name und kaum irgendwo heimisch Gewinn?
Wellen, Marina, wir Meer! Tiefen, Marina, wir Himmel.
Erde, Marina, wir Erde, wir tausendmal Frühling, wie Lerchen,
die ein ausbrechendes Lied in die Unsichtbarkeit wirft.
Wir beginnens als Jubel, schon übertrifft es uns völlig;
plötzlich, unser Gewicht dreht zur Klage abwärts den Sang.
Aber auch so: Klage? Wäre sie nicht: jüngerer Jubel nach unten.
Auch die unteren Götter wollen gelobt sein, Marina.
So unschuldig sind Götter, sie warten auf Lob wie die Schüler.
Loben, du Liebe, laß uns verschwenden mit Lob.
Nichts gehört uns. Wir legen ein wenig die Hand um die Hälse
ungebrochener Blumen. Ich sah es am Nil in Kôm-Ombo.
So, Marina, die Spende, selber verzichtend, opfern die Könige.
Wie die Engel gehen und die Türen bezeichnen jener zu Rettenden,
also rühren wir dieses und dies, scheinbar Zärtliche, an.
Ach wie weit schon Entrückte, ach, wie Zerstreute, Marina,
auch noch beim innigsten Vorwand. Zeichengeber, sonst nichts.
Dieses leise Geschäft, wo es der Unsrigen einer
nicht mehr erträgt und sich zum Zugriff entschließt,
rächt sich und tötet. Denn daß es tödliche Macht hat,
merkten wir alle an seiner Verhaltung und Zartheit
und an der seltsamen Kraft, die uns aus Lebenden zu
Überlebenden macht. Nicht-Sein. Weißt du’s, wie oft
trug uns ein blinder Befehl durch den eisigen Vorraum
neuer Geburt . . .Trug: uns? Einen Körper aus Augen
unter zahllosen Lidern sich weigernd. Trug das in uns
niedergeworfene Herz eines ganzen Geschlechts. An ein Zugvogelziel
trug er die Gruppe, das Bild unserer schwebenden Wandlung.
Liebende dürften, Marina, dürften soviel nicht
von dem Untergang wissen. Müssen wie neu sein.
Erst ihr Grab ist alt, erst ihr Grab besinnt sich, verdunkelt
unter dem schluchzenden Baum, besinnt sich auf Jeher.
Erst ihr Grab bricht ein; sie selber sind biegsam wie Ruten;
was übermäßig sie biegt, ründet sie reichlich zum Kranz.
Wie sie verwehen im Maiwind! Von der Mitte des Immer,
drin du atmest und ahnst, schließt sie der Augenblick aus.
(O wie begreif ich dich, weibliche Blüte am gleichen
unvergänglichen Strauch. Wie streu ich mich stark in die Nachtluft,
die dich nächstens bestreift.) Frühe erlernten die Götter
Hälften zu heucheln. Wir in das Kreisen bezogen
füllten zum Ganzen uns an wie die Scheibe des Monds.
Auch in abnehmender Frist, auch in den Wochen der Wendung
niemand verhülfe uns je wieder zum Vollsein, als der
einsame eigene Gang über der schlaflosen Landschaft.
Aus: Die Gedichte 1922 bis 1926 (Muzot, 8. Juni 1926)
О растворенье в мирах, Марина, падучие звезды!
Мы ничего не умножим, куда б ни упали, какой бы
новой звездой! В мирозданье давно уж подсчитан итог.
Но и уменьшить не может уход наш священную цифру:
вспыхни, пади, - все равно ты вернешься в начало начал.
Стало быть, все - лишь игра, повторенье, врашенье по кругу,
лишь суета, безымянность, бездомность, мираж?
Волны, Марина, мы море! Звезды, Марина, мы небо!
Тысячу раз мы земля, мы весна, Марина, мы песня,
радостный льющийся гром жаворонка в вышине.
Мы начинаем, как он, - осанной, но темная тяжесть
голос наш клонит к земле и в плач обращает наш гимн.
Плач... Разве гимну не младший он брат - но склоненный?
Боги земли - они тоже хотят наших гимнов, Марина.
Боги, как дети, невинны и любят, когда мы их хвалим.
Нежность, Марина, - раздарим себя в похвалах.
Что назовем мы своим? Прикоснемся дрожащей рукою
к хрупкому горлу цветка. Мне пришлось это видеть на Ниле.
Как спускаются ангелы и отмечают крестами двери невинных,
так и мы - прикасаемся только к вещам: вот эту не троньте.
Ах, как мы слабы, Марина, отрешены - даже в самых
чистых движеньях души. Прикоснуться, пометить - не больше.
Но этот робкий порыв, когда одному из нас станет
невмоготу, когда он возжаждет деянья, -
жест этот мстит за себя - он смертелен. И всем нам известна
эта смертельная сила: ее сокровенность и нежность,
и неземной ее дар - наделять нас, смертных, бессмертьем.
Небытие... Припомни, Марина, как часто
воля слепая влекла нас сквозь ледяное преддверье
новых рождений... Влекла - нас! Влекла воплощенное зренье,
взгляд из-под тысячи век. Всего человечьего рода
сердце, что вложено в нас. И как перелетные птицы,
слепо тянулись мы к дальней невидимой цели.
Только нельзя, Марина, влюбленным так много
знать о крушеньях. Влюбленных неведенье - свято.
Пусть их надгробья умнеют, и вспоминают под темной
сенью рыдающих крон, и разбираются в прошлом.
Рушатся только их склепы; они же гибки, как лозы,
их даже сильно согнуть значит сделать роскошный венок.
Легкие лозы на майском ветру! Неподвластны
истине горького «Вечно», в которой живешь ты и дышишь.
(Как я тебя понимаю, о женский цветок на том же
неопалимом кусте! Как хочу раствориться в дыханье
ветра ночного и с ним долететь до тебя!)
Каждый из нас, уверяли боги, - лишь половина.
Мы ж налились дополна, как полумесяца рог.
Но и когда на ущербе, когда на исходе, -
цельность сберечь нашу может лишь он - одинокий,
гордый и горестный путь над бессонной землею.
Райнер Мария Рильке (перевод А. Карельского)
1926
О потери Вселенной, Марина, падучие звезды!
Не преумножишь ты их, за какою звездой не бросайся.
В целом давно пересчитано все,
Так что, падая, мы не уменьшим святого числа.
Падает каждая жертва к истокам, а там - исцеленье.
Стало быть, все - лишь отсрочка, возврат одного и того же,
только игра безо всяких имен и без выигрышей потаенных?
Волны, Марина, мы море! Глубины, Марина, мы небо,
Мы - земля, Марина, мы тысячекратно весна,
Песня, как жаворонков, нас в невидимое извергает.
Мы начинаем восторгом, и нас превышает восторг.
Вдруг нашей тяжестью песня повернута к жалобе вниз.
Может быть, жалоба -младший восторг, порыв к преисподней?
И подземные боги, Марина, хотят, чтобы их похвалили?
Так невинны они,
что похвал, словно школьники ждут.
Милая! Расточим же себя восхваленьем!
Неимущие мы. Удается нам только потрогать
шеи цветов нераскрывшихся. Я это видел на Ниле.
Так, от себя отрекаясь, жертву приносит король.
Ангелы мимоходом двери спасения метят.
Так и мы нашей мнимою нежностью трогаем то и другое.
Ах, как восхИщены мы! Как, Марина, рассеяны мы
и при сокровеннейшем поводе! Метчики мы, да и только.
Тихое это занятье, когда его не переносят
ближний какой-нибудь наш
и решается нечто схватить,
мстит за себя, убивая. Смерть у него в подчиненьи, об этом свидетельствует его осторожная нежность
и странная сила, которая нас
из живых пережившими делает. Небытие
знаешь, как часто в преддверии новых рождений нас влекло повеленье слепое?
Нас - влекло? Неохочее тело -сплошные глаза
под бесчисленными ресницами. Общее сердце, запавшее в нас. Перелетные птицы -
образ парящего нашего преображения.
Этого знанья, Марина, не нужно влюбленным.
Пусть не знают заката. Пусть новизны не теряют.
Уразуменье положено старой могиле влюбленных,
сумрак над плачущим деревом в кои-то веки,
влюбленные гибки, как прутья. Рушится только могила.
Их сверх меры сгибая, пышный плетется венок.
Майским развеяны ветром они, от всегдашнего средоточия,
где ты чаешь и дышишь, мгновеньем отключены.
(Как я тебя понимаю, расцветшая женственным цветом
на нетленном кусте моем! Как я распыляюсь
ветром ночным, который к тебе прикоснется!)
Льстить половинам своим научились до времени боги.
Лунными дисками полнимся в круговороте.
Цельности нам на ущербе ничто не вернет, -
лишь собственный путь одинокий в ночи
над бессонным пейзажем.
Мюзо, 9 июня 1926 год
перевод Владимира Микушевича