Beatrix Potter, The Tailor of Gloucester (Illustrated by the Author)
Портной из Глостера
Беатрис Поттер
«Что ж, зеркало придется покупать
Да завести десятка два портных»
Ричард Третий
(пер. А. Радловой)
Моя дорогая Фрида!
Я знаю, что ты любишь сказки, поэтому, чтобы ты поскорее выздоравливала и не болела, я написала для тебя сказку - твою собственную, новую, которую еще никто никогда не читал.
А самое невероятное в ней - это то, что я слышала ее в Глостершире, и что всё это правда - по крайней мере, про портного, про камзол и про
«Тесьма кончилась!»
Рождество, 1901 год
Во времена шпаг, париков и широкополых кафтанов с пышными фалдами и с расшитыми дивными цветами лацканами - когда джентльмены носили кружевные гофрированные воротники и кружевные манжеты и обшитые золотым галуном камзолы из падуанского шелка и тафты - в городе Глостере жил да был портной.
Он сидел на столе у окна маленькой мастерской на Вестгейтской улице, скрестив ноги по-турецки, с раннего утра и до наступления темноты.
Целый день, насколько хватало дневного света, он шил и кроил и щелкал ножницами, разрезая атлас, и тафту помпадур, и шелковый люстрин; ткани назывались диковинными именами и стоили очень дорого во времена портного из Глостера.
Но хотя он шил для своих соседей одежду из тонкого шелка, сам он был очень, очень беден - сутулый маленький старик в очках, с исхудавшим лицом, со старыми скрюченными пальцами, в единственном изношенном платье. Он кроил платья без лишней траты ткани, соразмеряя крой с вышитыми на ткани узорами; на столе оставались только россыпь очень маленьких лоскутков и обрезков. «Слишком узкие полоски, ни на что не сгодятся - разве что на камзолы для мышей!» - приговаривал портной.
В один пронизывающе холодный день незадолго до Рождества портной начал шить кафтан из рубчатого шелка цвета спелой вишни, расшитого анютиными глазками и розами, и атласный камзол кремового цвета, отделанный прозрачной кисеей и зеленой бархатной синелью - это был наряд, заказанный самим мэром Глостера.
Портной работал и работал и за работой разговаривал сам с собой. Он отмерял шелк, и вертел его то так, то этак, и придавал ему нужную форму большими портновскими ножницами; стол был весь засыпан вишневыми лоскутками.
«Слишком узкие полоски, и раскроено поперек; ширина ни туда ни сюда; накидки для мышей и ленты для мышиных чепцов!» - сказал портной из Глостера.
К тому времени, когда снежные хлопья полетели в маленькое окошко, да так, что от них стало темно, как от задернутых занавесей, портной уже закончил работу на этот день; весь шелк и атлас уже лежал раскроенный на столе.
Там было двенадцать кусков ткани на кафтан и четыре куска на камзол; рядом лежали отвороты на карманы и манжеты, и пуговицы, разложенные по порядку. На подкладку кафтана была приготовлена тонкая желтая тафта, а на отделку петель камзола - шелковая тесьма цвета спелой вишни. И всё было готово, чтобы наутро сшить всё вместе, всё было отмерено и всего было достаточно - не хватало только одного-единственного мотка вишневой тесьмы из крученого шелка.
Когда стемнело, портной вышел из мастерской, потому что ночевал он не там; он закрыл на задвижку окно и запер на замок дверь и взял с собой ключ. Никто не оставался в мастерской на ночь, только маленькие коричневые мыши, а уж они-то вбегали и выбегали безо всяких ключей!
Потому что за деревянной обшивкой всех старых домов в Глостере прячутся маленькие мышиные лестницы, люки и потайные двери; и мыши перебегают из дома в дом этими длинными узкими ходами; и так устроены эти ходы, что мыши могут пробежать весь город насквозь, ни разу не выбегая на улицу.
Но то - мыши, а портному пришлось выйти на улицу и брести домой под снегом. Жил он совсем недалеко, в небольшом домике во дворе Колледжа, рядом с воротами, ведущими к лужайке Колледжа; хотя и весь-то дом был весьма невелик, портной был так беден, что снимал только кухню.
Жил портной одиноко, у него не было никого, кроме кота; кота звали Симпкин.
Целыми днями, пока портной был на работе, Симпкин управлялся по дому и вел хозяйство; мыши ему тоже нравились, хотя он никогда не дарил им отрезы атласа на платья!
- Мяу? - спросил кот, когда портной открыл дверь. - Мяу?
Портной ответил:
- Симпкин, мы наконец разбогатеем, но я измотан до нитки. Возьми эту монетку, Симпкин - наши последние четыре пенса, - захвати глиняный кувшин и купи на пенни хлеба, на пенни молока и на пенни колбасы. И вот еще что, Симпкин - на последний пенни нашего четырехпенсовика купи мне вишневого шелка. И не потеряй последний пенни, Симпкин, а то я пропал и разорен, как катушка из-под ниток, потому что у меня КОНЧИЛАСЬ ТЕСЬМА.
Тогда Симпкин опять сказал «мяу!», взял четырехпенсовик и кувшинчик и вышел в ночную тьму.
Портной очень устал, к тому же он начинал заболевать. Он сидел у очага и разговаривал сам с собой об этом удивительном камзоле.
«Я разбогатею - раскроить по косой - мэр Глостера должен венчаться утром в Рождество, и он заказал себе вишневый кафтан и расшитый камзол - с подкладкой из желтой тафты - и тафты хватило; обрезков осталось не больше, чем нужно на нарядные накидки для мышей - »
И тут портной вздрогнул от неожиданности - внезапно, перебив его бормотание, c буфета, стоявшего на другом конце кухни, донеслись тихие, но отчетливые звуки:
Тип-топ, тип-тап, тип-топ-тап!
«Ну-ка, что бы это могло быть?» - воскликнул портной из Глостера, вскочив со стула. Буфет был заставлен глиняными мисочками и горшочками, тарелками с синим китайским узором из переплетенных ивовых ветвей, чайными чашками и большими кружками.
Портной подошел к буфету и замер, прислушиваясь и пытаясь что-то разглядеть сквозь очки. И опять из-под чайной чашки раздалась эта непонятная возня:Тип-топ, тип-тап, тип-топ-тап!
«Очень странно,» - сказал портной из Глостера; он приподнял чашку, стоявшую вверх дном.
А оттуда - представьте себе! - вышла настоящая маленькая мышка-дама и сделала книксен портному! Потом она быстро соскочила с буфета и убежала под деревянную обшивку.
Портной опять сел у огня, грея замерзшие руки и бормоча себе под нос: «Камзол выкроен из атласа персикового цвета - золотая вышивка тамбурным швом и розовые бутоны лучшим вышивальным шелком. Разумно ли было доверить последний четырехпенсовик Симпкину? Двадцать одна петля, отделанная тесьмой цвета спелой вишни!»
Но вдруг с буфета опять донеслись странные звуки:Тип-топ, тип-тап, тип-топ-тап!
«Это совершенно невероятно!» - сказал портной из Глостера и перевернул другую чашку, которая стояла вверх дном.
Оттуда выбежал маленький кавалер-мышь и поклонился портному!
И тогда по всему буфету прокатился дружный перестук, как будто стучавшие невидимки перекликались друг с другом, как усердные жучки в старом изъеденном оконном ставне:
Тип-топ, тип-тап, тип-топ-тап!
И вот из-под чашек и из-под мисок и из-под плошек стали выскакивать другие мыши, помельче, которые спрыгивали с буфета и убегали под деревянную обшивку.
Портной сел у самого огня, вполголоса сетуя: «Двадцать одна петля из вишневого шелка! Должно быть закончено в субботу к полудню, а сегодня вечер вторника. Правильно ли было выпустить этих мышей - несомненно, законную собственность Симпкина? Увы, горе мне, потому что у меня больше нет тесьмы!»
Маленькие мыши снова показались по углам и внимательно слушали портного; они представляли себе выкройку этого удивительного кафтана и дивные узоры камзола; они шептались о подкладке из тафты и о крошечных накидках для мышей.
А потом они вдруг все вместе убежали в свой мышиный ход, попискивая и окликая друг друга на бегу, пока они держали путь из дома в дом; и когда Симпкин вернулся с кувшином молока, уже ни одной мыши не было на кухне у портного.
Симпкин открыл дверь и влетел внутрь с ворчливым «г-р-р-мяу!», как кот, у которого есть причины для недовольства: он терпеть не мог снег, а тут снег набился ему в уши и за шиворот. Он положил буханку хлеба и колбасу на буфет и принюхался.
- Симпкин, - спросил портной, - где моя тесьма?
Но Симпкин поставил кувшин молока на буфет и подозрительно посмотрел на чашки. Он хотел поужинать жирной маленькой мышкой!
- Симпкин, - повторил портной, - где моя ТЕСЬМА?
Но Симпкин тайком спрятал маленький сверток в чайник и только фыркал и ворчал на портного; и если бы Симпкин умел говорить, он бы спросил: «Где моя МЫШЬ?»
- Горе мне, я пропал! - сказал портной из Глостера и, расстроенный, отправился спать.
Всю ночь Симпкин рыскал по всей кухне, будто на охоте, искал во всех шкафчиках, и запускал лапу за деревянную обшивку, и даже заглядывал в чайник, куда он спрятал тесьму; но он так и не нашел ни одной, ни единой мышки.
Когда портной бормотал что-то во сне, Симпкин отзывался «мяу-гр-р-р» и издавал странные, грозные звуки, как это делают в ночи кошки.
Бедный старый портной очень сильно заболел и лежал в лихорадке, беспокойно ворочаясь на кровати; даже во сне он бормотал: «Тесьма кончилась! тесьма кончилась!»
Он проболел весь день, и весь следующий день, и следующий за ним тоже; но что же будет с кафтаном цвета спелой вишни? На столе в мастерской портного на Вестгейтской улице лежали полностью раскроенные узорный шелк и расшитый цветами атлас - двадцать одна петля для пуговиц - но кто же придет сшить их, если окно закрыто на задвижку, а дверь крепко заперта?
Но замки и задвижки - не преграда для юрких маленьких коричневых мышей; ведь они пробегают насквозь и безо всяких ключей все старые дома в Глостере!
По улицам в сторону рынка осторожно пробирались по снегу хозяйки, чтобы купить к праздничному ужину гусей и индеек, им навстречу возвращались хозяйки, нагруженные всем необходимым для рождественских пирогов; только у кота Симпкина и у бедного старого портного из Глостера не было ничего на ужин в рождественский вечер.
Портной пролежал в лихорадке три дня и три ночи; и тут наступил канун Рождества, и была уже поздняя ночь. Луна забралась повыше и, найдя местечко над крышами и трубами, заглянула через ворота во двор Колледжа. В окнах уже не было света, да и в домах не было слышно ни звука; весь город Глостер крепко спал под снегом.
Только голодному Симпкину все еще хотелось поужинать мышкой, и он мяукал у кровати портного.
Cтарая легенда рассказывает, что в ночь на Рождество и до самого утра все звери могут говорить на человеческом языке (правда, очень мало кто может их услышать, а если даже и услышит, вряд ли поймет, что именно они говорят).
Когда часы на Соборе пробили двенадцать, им в ответ откуда-то раздалось эхо колокольного перезвона - и Симпкин услышал его, и вышел из дому, где они жили с портным, и шагнул прямо в снег.
Со всех остроконечных крыш и из слуховых окон и изо всех старых деревянных домов и домишек Глостера доносились сотни веселых голосов, которые пели старые рождественские песенки - все старые песенки, которые мне когда-либо попадались, и даже некоторые, которых я не знаю, например, про колокола Дика Виттингтона.
Первыми начали петухи, громче всех они выкликали:
Вставайте, госпожа,
пора печь пироги,
пора печь пироги
в рождественское утро!
Начинка хороша,
смешайте не спеша
фунт масла, фунт муки,
фунт масла, два - муки
и сахарную пудру!
Дин-дили-дон, дин-дили-дон,
просыпайся, сонный дом!
«Ох, дин-дили-дон, дин-дили-дон!» - вздохнул Симпкин.
Тут где-то на чердаке зажглись огоньки и раздались звуки музыки и танцев, а на улице показалась гурьба веселых, принарядившихся кошек.
«Эх… Танцует кот под скрипку! Все кошки города Глостера, все в сборе и идут веселиться - все, кроме меня...» - сказал огорченный Симпкин.
Под стрехами деревянных крыш скворцы и воробьи распевали песенки о рождественских пирогах; галки проснулись на колокольне Собора и, хотя была глубокая ночь, запели дрозды и снегири; воздух наполнился тоненькими посвистами и щебечущими напевами.
Но бедному голодному Симпкину всё это только действовало на нервы!
Особенно раздражали его тоненькие пронзительные голоса из-под деревянной чердачной решетки. Я думаю, это были летучие мыши, потому что у них обычно очень высокие голоса - особенно в сухой, трескучий мороз без инея, когда они разговаривают сами с собой во сне, как портной из Глостера.
Они бормотали что-то загадочное и несуразное, звучавшее вроде:
Жжж, говорит майский жук, жжж, вторит ему пчела,
Жжж, восклицают они, а за ними и мы, ура!
И Симпкин пошел дальше, фыркая и встряхиваясь и качая головой, как будто ему в ухо залетела мысль, беспокойная, как пчела, и назойливая, как муха.
Удивительно, но окно мастерской портного на Вестгейтской улице светилось. Симпкин подкрался к окну, чтобы посмотреть, что творилось внутри - в мастерской горело множество свечей. Весело щелкали ножницы, и звонко откликалась перерезаемая нить; и тоненькие мышиные голоса пели громко и задорно:
Однажды двадцать пять портных
Вступили в бой с улиткой.
В руках у каждого из них
Была иголка с ниткой.
Но еле ноги унесли,
Спасаясь от врага,
когда увидели вдали
Улиткины рога.
(Перевод С. Маршака)
И, безо всякой остановки, мышиные голоса продолжали снова:
Просей гречишную крупу
Смешай с ржаной мукой
В ореховую скорлупу
Поставь на час-другой -
- Мяу! Мяу! - перебил их Симпкин и поскребся в дверь. Но ключ был у портного под подушкой, и Симпкин не мог попасть внутрь.
Маленькие мыши только засмеялись и завели другую песенку:
Сели мыши пряжу прясть,
Тут и кошка - вот напасть.
Встала кошка, как на страже:
- Для чего вам, мыши, пряжа?
- На камзолы, на жилеты!
- Как вас жалко, спасу нету.
Мне на вас смотреть невмочь,
Сразу хочется помочь.
Дело не для лап мышиных,
Тут не справиться мужчинам.
Я управлюсь за два счета,
Это женская работа.
Помогу вам, мыши, прясть -
Подберу вам нитки в масть.
- Нет, мисс Кошка, бог с ней с пряжей,
Нам дороже жизни наши.
- Мяу! Мяу! - завопил Симпкин.
- Кто там, кто там у дверей? Кот к нам в гости? К нам, скорей! - отозвались маленькие мыши и снова запели:
Как в Лондоне-городе гости-купцы
Нарядны одёжей и вхожи в дворцы.
Камзол с позолотой, и пурпур, и шелк -
В портновском искусстве там ведают толк.
И ворот атласный, и шлейф до ворот -
Так в Лондоне ходит торговый народ.
Они отбивали ритм наперстками, но ни одна из песен не нравилась Симпкину; он принюхивался, фыркал и мяукал у двери мастерской.
Но мыши не унимались:
Кувшинчик молока
Кусочек пирога
И шелка полмотка
Всё на четыре пенса
На пенни молока
На пенни пирога
Расстроил старика
Куда теперь ни денься!
- И положил на кухонный буфет! - добавили ехидные маленькие мыши.
- Мяу! Мяяя-яяуу! - царапался Симпкин в оконную раму; и тут все маленькие мыши в комнате вскочили и начали хором возбужденно кричать тонкими голосами: «Тесьма кончилась! Тесьма кончилась!» И они захлопнули оконные ставни и заперли их на засов, а Симпкин остался на улице ни с чем.
Сквозь щели в ставнях он все еще слышал, как стучат наперстки и как тонкие мышиные голоса напевают:
Тесьма кончилась! Тесьма кончилась!
Симпкин отошел от мастерской и пошел домой, прикидывая что-то в уме и раздумывая по дороге. Жар у старого портного упал, и он наконец спал спокойным сном.
Симпкин на цыпочках подошел к столу и достал из чайника маленький шелковый сверток, и посмотрел на него при лунном свете. Ему было ужасно стыдно за себя, особенно по сравнению со славными маленькими мышами.
Когда утром портной проснулся, первое, что он увидел на своем лоскутном одеяле, был моток крученого шелка цвета спелой вишни, а около кровати с виноватым видом стоял Симпкин.
«Увы мне, я измотан, как катушка из-под ниток, - сказал портной из Глостера, - но зато у меня наконец есть тесьма!»
Солнце играло на снегу, как серебряное шитье на шелке, и портной встал, оделся, и вышел на улицу, а перед ним бежал Симпкин.
Скворцы насвистывали, сидя на печных трубах, и звонко пели дрозды и снегири - правда, выводили они свои обычные, непонятные птичьи посвисты, а не забавные песенки, которые они пели накануне ночью.
«Увы, - сказал портной, - теперь у меня есть тесьма; но зато нету сил, да и времени осталось не больше, чем на одну-единственную пуговичную петлю; поскольку уже утро Рождества! Мэр Глостера обвенчается к полудню - но где же, где его кафтан цвета спелой вишни?»
Он отпер дверь маленькой мастерской на Вестгейтской улице, и Симпкин вбежал внутрь, как кот, который предвкушает какой-то сюрприз.
Но там никого не было! Ни единой маленькой коричневой мышки!
Половицы были чисто подметены, все маленькие хвостики ниток и крохотные обрезки шелка были убраны, и на полу ничего не валялось.
А на столе - портной невольно вскрикнул от радости - там, где он оставил просто раскроенные куски шелка - лежали самый прекрасный узорчатый кафтан и самый восхитительный расшитый атласный камзол, которые когда-либо случалось надевать какому-либо мэру Глостера.
На отделке кафтана цвели розы и анютины глазки; а камзол был весь расшит маками и васильками.
Все было закончено, кроме одной-единственной пуговичной петли цвета спелой вишни, а там, где не хватало этой петли, булавкой был приколот клочок бумаги, где мелким-премелким почерком было написано:
Тесьма кончилась!
И с этого удивительного случая началась удача портного из Глостера; он поправился и разбогател.
Он шил самые замечательные камзолы для всех богатых купцов города Глостера и для всех щеголей и модников со всего графства.
Никогда не видывали в городе Глостере, да, пожалуй, и во всем графстве, таких гофрированных кружевных воротников и таких украшенных вышивкой манжет и лацканов!
Но самым большим, самым главным и совершенно непревзойденным успехом портного были пуговичные петли.
Стежки этих петель были настолько аккуратны - настолько аккуратны - удивительно, как же их мог обметать своими старенькими скрюченными пальцами старый портной в очках и с портновским наперстком.
Стежки этих петель были такие маленькие - такие крохотные - можно было подумать, что их вышили маленькие мыши!
КОНЕЦ