Уильям Фолкнер - "Авессалом, Авессалом!"
Солнце пускало веселые блики по поверхности реки. Разгоняясь по водной глади, они игриво запрыгивали мне в глаза, а я пытался сохранить серьезность и внимательно смотреть под ноги, спускаясь по ступеням к пристани. mirabilia уже привязывала лодку; рядом с ней на забрызганной поверхности пристани лежали весла, на которых, в свою очередь, покоились дамская сумочка и увесистый том, которому, по всей видимости, предстояло стать моим спутником на ближайшие пару недель.
Заметив меня, mirabilia приветливо помахала рукой; я вежливо кивнул и приблизился.
- Приветствую, - начал я с места в карьер. - Я по поводу Барсумской рулетки.
- Вы очень вовремя, - загадочно улыбнулась девушка. - Я долго не могла понять, как по заслугам отблагодарить Вас за ту мистически-конспирологическую литературку, которую Вы подсунули мне в позапрошлом туре. И только сегодня, в этой самой книге, я нашла ответ.
Произнося эту фразу, mirabilia подняла с весел лежащие на них вещи, причем сумочку повесила себе на плечо, а книгу протянула мне.
- И как же? - поинтересовался я, разглядывая уже довольно потертую матерчатую обложку, на которой когда-то золотыми, а теперь едва видными буквами было тиснено "Уильям Фолкнер".
- А веслом! - неожиданно злорадно ответила mirabilia, и в этот момент я ощутил сильный удар по голове. Покачнувшись, я с трудом удержался на ногах и ошеломленно, сквозь черные круги в глазах, непонимающим взглядом посмотрел на нее.
- А веслом, - повторила девушка, размахиваясь веслом второй раз.
Судя по всему, полутора секунд хватило на то, чтобы щедро выработанная надпочечниками доза адреналина добралась до моего мозга. Неожиданно для самого себя я дернулся вправо, задержал дыхание и помчался вверх по ступеням прочь от этой трансформирующейся Орландины. Позади меня раздался глухой стук весла о причал; я бежал не оборачиваясь, прижав Фолкнера к груди, и лишь заворачивая за угол, успел услышать обрывок выкрикиваемой мне вслед фразы:
- Я выбью из Вашей головы всю эту постмодернистскую дребедень и научу любить классику!..
Полагаю, все мои читатели когда-то смотрели какой-нибудь мексиканский или бразильский сериал. В конце 80-х они были новым словом в советском телепрокате. "Рабыня Изаура", "Богатые тоже плачут", "Просто Мария" собирали гигантскую аудиторию, были предметом обсуждения в любой компании; некоторые поклонники даже смотрели каждую серию дважды, в утреннее и в вечернее время.
А теперь представьте, что мексиканский сериал вдохновил какого-нибудь гиганта литературы, да хотя бы Льва нашего Николаевича Толстого написать свое очередное произведение. Все те же ходульные персонажи, все те же нетривиальные сюжетные ходы, когда один из героев оказывается давно потерянным ребенком другого героя, или давно положившая зубы на полку главная героиня неожиданно получает огромное наследство. Но только написанное языком Льва Николаевича. Со всем присущим ему литературным совершенством.
Представили? Вот это и есть романчик Фолкнера "Авессалом! х2". Действие романа разворачивается очень близко к Мексике (штат Миссиссипи), стоит ли удивляться этим характерам, этим сюжетным находкам. Помните, как в "Просто Марии" Хосе Игнасио крутит роман со своей единокровной сестрой? Думаете, в классике такого не бывает?
Видимо, чтобы хоть немного компенсировать полную тривиальность повествования, Фолкнер систематически, на протяжении всего романа, недоговаривает. Намечает какие-то события или обстоятельства сперва очень туманным намеком, в следующей главе - чуть более прозрачным, и лишь в последней главе по-нормальному рассказывает, как и что происходило. Но если авторы детективов хотя бы дают достаточно подсказок, то Фолкнер просто растягивает повествование своими постоянными недоговорками и возвращениями к ним.
Еще одним приемом, также широко используемым и в сериалах, и в романе, является постоянное нагнетание эмоций. Кто-то постоянно негодует, страдает, ненавидит или занимается еще какой-либо вредной для нервных клеток деятельностью.
Из положительного, роман разворачивается на фоне американской гражданской войны и дает познавательные сведения об этом плохо известном в России событии мировой истории.
К сожалению, стиль Фолкнера столь тяжеловесен, что может заткнуть за пояс и Льва Николаевича, и Чарльза Дикенcовича. Вот пример типичного предложения из романа:
Тот вечер, те двенадцать миль позади упитанной кобылы в пыли безлунной сентябрьской
ночи; деревья вдоль дороги не стоят, не тянутся ввысь, как подобает
деревьям, а осели, прижались к земле, словно гигантские птицы; их тяжелые,
покрытые толстым слоем двухмесячной пыли лохматые листья трепыхаются, словно
перья клохчущих кур; придорожные кусты тоже покрыты тягучей, как резина,
слившейся от жары пылью, и если смотреть на них сквозь пыльное облако,
окутавшее лошадь и повозку, они кажутся сгустками какого-то твердого
вещества, что стойко и неуклонно поднимается вертикально вверх в некоем
древнем вулканическом, лишенном кислорода жидком праэлементе; туча пыли, в
которой движется повозка, не рассеивается, потому что ее поднял не ветер и
держит ее на весу не воздух, она возникла, материализовалась вокруг них
мгновенно и навеки -- один кубический фут пыли на один кубический фут лошади
и повозки -- она ползет под окаймленной клочьями ветвей бескрайнею далью
плоских, черных, густо утыканных свирепыми звездами небес; облако пыли
движется вперед, окутывая их -- оно не то чтобы грозит, оно скорее мягко,
ласково, чуть ли не дружески предупреждает, словно говоря: "Езжайте, если
хотите. Но я приду туда раньше; сгустившись перед вами, я приду первым; я
поднимусь, тихонько заберусь под копыта и колеса, и вы не достигнете цели, а
просто скатитесь в долину, и перед вами разверзнется глухая непроницаемая
ночь, и тогда вам не останется ничего другого, кроме как возвратиться назад,
и потому я советую вам не ехать, а сразу же повернуть обратно, и пусть все
остается, как прежде"; он (Квентин) был с этим совершенно согласен, он сидел
в повозке рядом с неукротимой, маленькой, как кукла, старухой, сжимавшей в
руках ситцевый зонтик; он вдыхал сгущенный зноем запах старого женского
тела, сгущенный зноем запах нафталина в слежавшихся складках старой шали; у
него было такое чувство, словно он превратился в электрическую лампочку и
состоит из одной только крови и кожи -- повозка приводила в движение так мало
воздуха, что он не давал никакой прохлады, вызывала у него внутри так мало
движения, что кожа перестала выделять пот; он думал "О господи, не допусти,
чтобы мы нашли того человека или то, что там находится; не допусти, чтобы мы
хотя бы даже попытались, рискнули нарушить его покой" (и опять голос Шрива:
-- Подожди. Подожди. Ты хочешь сказать, что эта старушенция, эта тетушка
Роза..
Короче, вы поняли. Если засилье докторов Хаусов и игр престолов вселяет в вас ностальгию по старым добрым мексиканским 500-серийным сериалам, этот роман для вас!
Заметив меня, mirabilia приветливо помахала рукой; я вежливо кивнул и приблизился.
- Приветствую, - начал я с места в карьер. - Я по поводу Барсумской рулетки.
- Вы очень вовремя, - загадочно улыбнулась девушка. - Я долго не могла понять, как по заслугам отблагодарить Вас за ту мистически-конспирологическую литературку, которую Вы подсунули мне в позапрошлом туре. И только сегодня, в этой самой книге, я нашла ответ.
Произнося эту фразу, mirabilia подняла с весел лежащие на них вещи, причем сумочку повесила себе на плечо, а книгу протянула мне.
- И как же? - поинтересовался я, разглядывая уже довольно потертую матерчатую обложку, на которой когда-то золотыми, а теперь едва видными буквами было тиснено "Уильям Фолкнер".
- А веслом! - неожиданно злорадно ответила mirabilia, и в этот момент я ощутил сильный удар по голове. Покачнувшись, я с трудом удержался на ногах и ошеломленно, сквозь черные круги в глазах, непонимающим взглядом посмотрел на нее.
- А веслом, - повторила девушка, размахиваясь веслом второй раз.
Судя по всему, полутора секунд хватило на то, чтобы щедро выработанная надпочечниками доза адреналина добралась до моего мозга. Неожиданно для самого себя я дернулся вправо, задержал дыхание и помчался вверх по ступеням прочь от этой трансформирующейся Орландины. Позади меня раздался глухой стук весла о причал; я бежал не оборачиваясь, прижав Фолкнера к груди, и лишь заворачивая за угол, успел услышать обрывок выкрикиваемой мне вслед фразы:
- Я выбью из Вашей головы всю эту постмодернистскую дребедень и научу любить классику!..
Полагаю, все мои читатели когда-то смотрели какой-нибудь мексиканский или бразильский сериал. В конце 80-х они были новым словом в советском телепрокате. "Рабыня Изаура", "Богатые тоже плачут", "Просто Мария" собирали гигантскую аудиторию, были предметом обсуждения в любой компании; некоторые поклонники даже смотрели каждую серию дважды, в утреннее и в вечернее время.
А теперь представьте, что мексиканский сериал вдохновил какого-нибудь гиганта литературы, да хотя бы Льва нашего Николаевича Толстого написать свое очередное произведение. Все те же ходульные персонажи, все те же нетривиальные сюжетные ходы, когда один из героев оказывается давно потерянным ребенком другого героя, или давно положившая зубы на полку главная героиня неожиданно получает огромное наследство. Но только написанное языком Льва Николаевича. Со всем присущим ему литературным совершенством.
Представили? Вот это и есть романчик Фолкнера "Авессалом! х2". Действие романа разворачивается очень близко к Мексике (штат Миссиссипи), стоит ли удивляться этим характерам, этим сюжетным находкам. Помните, как в "Просто Марии" Хосе Игнасио крутит роман со своей единокровной сестрой? Думаете, в классике такого не бывает?
Видимо, чтобы хоть немного компенсировать полную тривиальность повествования, Фолкнер систематически, на протяжении всего романа, недоговаривает. Намечает какие-то события или обстоятельства сперва очень туманным намеком, в следующей главе - чуть более прозрачным, и лишь в последней главе по-нормальному рассказывает, как и что происходило. Но если авторы детективов хотя бы дают достаточно подсказок, то Фолкнер просто растягивает повествование своими постоянными недоговорками и возвращениями к ним.
Еще одним приемом, также широко используемым и в сериалах, и в романе, является постоянное нагнетание эмоций. Кто-то постоянно негодует, страдает, ненавидит или занимается еще какой-либо вредной для нервных клеток деятельностью.
Из положительного, роман разворачивается на фоне американской гражданской войны и дает познавательные сведения об этом плохо известном в России событии мировой истории.
К сожалению, стиль Фолкнера столь тяжеловесен, что может заткнуть за пояс и Льва Николаевича, и Чарльза Дикенcовича. Вот пример типичного предложения из романа:
Тот вечер, те двенадцать миль позади упитанной кобылы в пыли безлунной сентябрьской
ночи; деревья вдоль дороги не стоят, не тянутся ввысь, как подобает
деревьям, а осели, прижались к земле, словно гигантские птицы; их тяжелые,
покрытые толстым слоем двухмесячной пыли лохматые листья трепыхаются, словно
перья клохчущих кур; придорожные кусты тоже покрыты тягучей, как резина,
слившейся от жары пылью, и если смотреть на них сквозь пыльное облако,
окутавшее лошадь и повозку, они кажутся сгустками какого-то твердого
вещества, что стойко и неуклонно поднимается вертикально вверх в некоем
древнем вулканическом, лишенном кислорода жидком праэлементе; туча пыли, в
которой движется повозка, не рассеивается, потому что ее поднял не ветер и
держит ее на весу не воздух, она возникла, материализовалась вокруг них
мгновенно и навеки -- один кубический фут пыли на один кубический фут лошади
и повозки -- она ползет под окаймленной клочьями ветвей бескрайнею далью
плоских, черных, густо утыканных свирепыми звездами небес; облако пыли
движется вперед, окутывая их -- оно не то чтобы грозит, оно скорее мягко,
ласково, чуть ли не дружески предупреждает, словно говоря: "Езжайте, если
хотите. Но я приду туда раньше; сгустившись перед вами, я приду первым; я
поднимусь, тихонько заберусь под копыта и колеса, и вы не достигнете цели, а
просто скатитесь в долину, и перед вами разверзнется глухая непроницаемая
ночь, и тогда вам не останется ничего другого, кроме как возвратиться назад,
и потому я советую вам не ехать, а сразу же повернуть обратно, и пусть все
остается, как прежде"; он (Квентин) был с этим совершенно согласен, он сидел
в повозке рядом с неукротимой, маленькой, как кукла, старухой, сжимавшей в
руках ситцевый зонтик; он вдыхал сгущенный зноем запах старого женского
тела, сгущенный зноем запах нафталина в слежавшихся складках старой шали; у
него было такое чувство, словно он превратился в электрическую лампочку и
состоит из одной только крови и кожи -- повозка приводила в движение так мало
воздуха, что он не давал никакой прохлады, вызывала у него внутри так мало
движения, что кожа перестала выделять пот; он думал "О господи, не допусти,
чтобы мы нашли того человека или то, что там находится; не допусти, чтобы мы
хотя бы даже попытались, рискнули нарушить его покой" (и опять голос Шрива:
-- Подожди. Подожди. Ты хочешь сказать, что эта старушенция, эта тетушка
Роза..
Короче, вы поняли. Если засилье докторов Хаусов и игр престолов вселяет в вас ностальгию по старым добрым мексиканским 500-серийным сериалам, этот роман для вас!