Дальше. 1-1
Часть первая
Истории моих матерей берут свое начало с того дня, когда появился мой отец. Рахель прибежала на стоянку, забрасывая высоко коленки и шумя как теленок, которого отняли от матери. Однако прежде чем кто-то успел ее отругать за то, что она ведет себя, как невоспитанный мальчишка, она, еле переводя дыхание, выпалила про незнакомца у колодца. Ее слова, как вода, проливались на песок.
Дикий человек без сандалий. Припорошенные пылью волосы. Грязное лицо. Он поцеловал ее прямо в рот, кузен, сын тетки, который напоил водой овец и коз и отогнал нахалов от колодца.
- Что за чушь ты несешь? - потребовал ответа ее отец Лаван. - Кто собирается к колодцу? Кто сопровождает его? Сколько сундуков у него с собой?
- Он собирается жениться на мне, - сказала Рахель как нечто само собой разумеющееся, когда наконец-то перевела дыхание. - Он сказал, что я его суженая, и что он женился бы на мне хоть завтра, если бы мог. Он придет и попросит тебя об этом.
Лея подняла бровь, услышав такое заявление.
- Женится на тебе? - спросила она, скрестив руки и откинув плечи назад. - Да тебе раньше, чем через год, никак нельзя замуж.
Это говорила старшая сестра, которая хоть и родилась всего на пару лет раньше Рахели, но уже вела себя, как главная распорядительница нехитрого отцовского скарба. Эта четырнадцатилетняя хозяйка дома Лавана любила говорить заносчивым, материнским тоном со своей сестрой.
- Что все это значит? И как оказалось, что он поцеловал тебя?
Это было ужасное нарушение обычаев, даже если он действительно был бы кузеном и даже если принять во внимание, что Рахель была еще слишком мала и с ней можно было обращаться, как с ребенком.
Рахель надула нижнюю губку с гримаской, которая всего несколько часов назад выглядела бы вполне детской. Что-то произошло с того момента, когда она утром открыла глаза и когда у нее на уме было только одно - срочно выяснить, где Лея спрятала мед. Лея, упрямая ослица, никогда не делится медом, а держит его для гостей, дает пробовать только этой жалкой малявке Биле и больше никому.
Теперь Рахель не могла думать ни о чем, кроме как о косматом незнакомце, который встретился с ней взглядом, и тот был пугающим, узнающим и потряс ее до мозга костей.
Рахель знала, что имела в виду Лея. Отсутствие месячных ничего для Рахели не значило. Ее щеки пылали.
-Это еще что такое? - Лея вдруг удивилась. - Она влюбилась! Посмотрите на нее, - сказала она.- Вы видели, чтобы она раньше когда-нибудь краснела?
-Что он сделал с тобой? - заревел Лаван, как пес, который почувствовал чужака возле своего стада. Он сжал кулаки, насупил брови и уставился на Рахель, на дочь, на которую руки не занес и которой редко смотрел прямо в лицо. Она же боялась его с самого рождения, взрывного и яростного, которое убило ее мать. Когда младенец наконец вышел на свет, женщины в шоке увидели, что причиной всех этих тянувшихся днями мук, которые стоили матери так много крови и в конечном счете жизни, было маленькое существо, девочка.
Обаяние Рахели было могущественным, как обаяние луны, и такой же была ее красота. Никто не мог противостоять ей. Даже я, обожествляя красоту лица моей матери, знала, что она бледнеет перед красотой ее младшей сестры, и поэтому я чувствовала себя предательницей. Однако отрицать красоту Рахели было все равно что отрицать теплоту солнца.
Красота Рахели была редкой, она приковывала внимание. Ее темные волосы отливали бронзой, ее кожа была золотой, медовой, идеальной. При всей этой янтарности глаза Рахели были на удивление черными, не просто темно-карими, а черными, как полированный обсидиан или колодезная глубина. Хотя она была тонкокостной, с небольшой, даже когда была на сносях, грудью, у нее были сильные мускулистые руки и низкий хриплый голос, такой бывает у женщин намного крупнее.
Однажды я услышала, как два пастуха спорили, что в Рахели красивее всего. В этом я сама могла дать им фору. Для меня самым удивительным в совершенной красоте Рахели были ее скулы, высокие и плотные, как фиги. Будучи совсем маленькой, бывало, я трогала их, пытаясь сорвать плоды, которые вырастали на лице, когда она улыбалась. Как только я поняла, что их невозможно сорвать, я тут же их облизнула, надеясь почувствовать их вкус. Тогда моя прекрасная тетка засмеялась глубоким грудным смехом. Она любила меня больше, чем всех ее племянников вместе взятых. Во всяком случае так она говорила, когда заплетала мне волосы в аккуратные косы, на которые у моей собственной матери не хватало ни терпения, ни времени.
Почти невозможно преувеличить, описывая всю меру красоты Рахели. Уже в раннем детстве она была как драгоценность на бедре тех, кто переносил ее с места на место, она была украшением, редкой радостью: черноглазое дитя с золотыми волосами. Ее дали прозвище Тики, что означает «сладость».
После того, как Гуна, мать Рахели, умерла, все женщины разделили между собой заботу о Рахели. Гуна была опытной повитухой, ее гортанный смех был знаком всем женщинам, и все они долго скорбели по ней. Никто не ворчал, что Гунину сироту балуют, и даже мужчины, у которых младенцы вызывают не больше восхищения, чем кухонный горшок, норовили провести мозолистой рукой по Рахелиным замечательным щекам. А потом поднимали ладонь к лицу, вдыхали оставшийся на пальцах запах и качали головой.
Рахель пахла водой. Правда-правда! Куда бы моя тетка ни шла, за ней тянулся аромат свежей воды. Это был невероятный запах, травяной и приятный, запах жизни и благополучия в этих пыльных горах. И действительно, на протяжении многих лет колодец Лавана был единственной причиной, по которой семья не голодала.
Сначала все надеялись, что Рахель станет водяной колдуньей, той, что может находить спрятанные колодцы и подводные ручьи. Она не оправдала этих надежд, но каким-то образом аромат свежей воды пристал к ее коже и поселился в ее платьях. И когда бы кто-нибудь из малышей не исчезал, чаще всего этого мелкого сорванца находили заснувшим на ее одеялах с пальцем во рту.
Ничего удивительного, что у колодца Иаков был очарован. Другие мужчины привыкли к внешности Рахели и ее возбуждающему аромату, но для Иакова-то она наверняка показалась видением. Он заглянул ей в глаза и был покорен. Целуя ее, Иаков издал вопль мужа, лгущего своей жене. И этот звук заставил Рахель пробудиться от детства.
Никто не успел дослушать Рахель, описывающую встречу, как явился сам Иаков. Он подошел к Лавану, и Рахель увидела, как ее отец тут же начал приглядываться к пришельцу.
Лаван сначала увидел, что тот пришел с пустыми руками, но потом обратил внимание, что платье и плащ незнакомца сделаны из дорогой ткани, его бурдюк для воды искусно разукрашен, а рукоять ножа изготовлена из полированной кости. Иаков стал прямо перед Лаваном, склонил голову и назвал себя.
-Дядя, я сын Ривки, твоей сестры, она - дочь Нахора и Милки, точно так же, как ты их сын. Моя мать отправила меня к тебе, мой брат преследовал меня до твоих владений, мой отец выгнал меня. Я расскажу тебе всю эту историю, когда смогу помыться и отдохнуть. Я прошу тебя оказать мне твое гостеприимство, слух о котором прокатился по этой земле.
Рахель было открыла рот, но Лея дернула сестру за руку и предупреждающим взглядом заставила ее замолчать. Даже юный возраст Рахели не мог служить оправданием для встревания девчонки в разговор мужчин. Рахель топнула ногой и сосредоточилась на ядовитых мыслях о старшей сестре, косоглазой козе, раскомандовавшейся тут.
Слова Иакова о прославленном гостеприимстве Лавана были вежливой ложью, поскольку чувства дяди в связи с появлением племянника меньше всего напоминали радость. Старика и без того мало что радовало, а голодные гости были тем более нежеланной неожиданностью. Но делать было нечего, Лаван был вынужден отдать родственный долг и не мог отрицать, что племянник имеет к нему непосредственное отношение. Иаков знал всех родичей по именам, да и Лаван увидел на лице стоящего перед ним мужчины схожие черты сестры.
- Добро пожаловать, - сказал Лаван, без улыбки или взаимного приветствия. Уходя, Лаван ткнул пальцем в Лею и возложил на нее обязанность разбираться с этой неприятностью. Моя мать кивнула и повернулась лицом к первому взрослому мужчине, который не отвел глаз, столкнувшись с ее взглядом.
У Леи было прекрасное зрение. По одной из наиболее идиотских басен, сплетенных вокруг истории моей семьи, она испортила себе глаза, когда пролила реки слез из-за перспективы выйти замуж за моего дядю Эсава. Если вы в это верите, возможно, вы вдобавок захотите приобрести амулет в виде жабы, благодаря которому все, кто только взглянет на вас, тут же впадут в любовное беспамятство.
Глаза моей матери не были ни слабыми, ни больными, ни слезящимися. На самом деле это у всех остальных ее глаза вызывали слабость, и большинство отводило взгляд, только чтобы не видеть их: один голубой, как ляпис-лазурь, а другой зеленый, как египетская трава.
Когда она родилась, повитуха закричала, что родилась ведьма, и ее следует утопить, пока она не навлекла на семью проклятие. Но моя бабка Ада дала дуре пощечину и прокляла ее язык.
- Покажи мне мою дочь, - сказала Ада таким громким и гордым голосом, что его смогли услышать даже мужчины снаружи у шатра. Ада назвала свою любимую дочь-последыша Леей, что означает «госпожа», и слезно молила, чтобы дитя выжило, потому что она и так уже похоронила семерых сыновей и дочерей.
Однако многие остались в уверенности, что этот ребенок - дьяволица. По непонятной причине Лаван, который был самой суеверной душонкой из всех, что можно себе представить (он сплевывал через плечо и кланялся, когда поворачивался налево, выл во время каждого лунного затмения), отказался выслушивать советы оставить Лею снаружи умирать на ночном воздухе. Он произнес пару необременительных клятв, касающихся детей женского пола, после чего полностью проигнорировал свою дочь и никогда не замечал такой ее особенности. И тогда женщины стали подозревать, что старикан вообще не различает цветов.
Истории моих матерей берут свое начало с того дня, когда появился мой отец. Рахель прибежала на стоянку, забрасывая высоко коленки и шумя как теленок, которого отняли от матери. Однако прежде чем кто-то успел ее отругать за то, что она ведет себя, как невоспитанный мальчишка, она, еле переводя дыхание, выпалила про незнакомца у колодца. Ее слова, как вода, проливались на песок.
Дикий человек без сандалий. Припорошенные пылью волосы. Грязное лицо. Он поцеловал ее прямо в рот, кузен, сын тетки, который напоил водой овец и коз и отогнал нахалов от колодца.
- Что за чушь ты несешь? - потребовал ответа ее отец Лаван. - Кто собирается к колодцу? Кто сопровождает его? Сколько сундуков у него с собой?
- Он собирается жениться на мне, - сказала Рахель как нечто само собой разумеющееся, когда наконец-то перевела дыхание. - Он сказал, что я его суженая, и что он женился бы на мне хоть завтра, если бы мог. Он придет и попросит тебя об этом.
Лея подняла бровь, услышав такое заявление.
- Женится на тебе? - спросила она, скрестив руки и откинув плечи назад. - Да тебе раньше, чем через год, никак нельзя замуж.
Это говорила старшая сестра, которая хоть и родилась всего на пару лет раньше Рахели, но уже вела себя, как главная распорядительница нехитрого отцовского скарба. Эта четырнадцатилетняя хозяйка дома Лавана любила говорить заносчивым, материнским тоном со своей сестрой.
- Что все это значит? И как оказалось, что он поцеловал тебя?
Это было ужасное нарушение обычаев, даже если он действительно был бы кузеном и даже если принять во внимание, что Рахель была еще слишком мала и с ней можно было обращаться, как с ребенком.
Рахель надула нижнюю губку с гримаской, которая всего несколько часов назад выглядела бы вполне детской. Что-то произошло с того момента, когда она утром открыла глаза и когда у нее на уме было только одно - срочно выяснить, где Лея спрятала мед. Лея, упрямая ослица, никогда не делится медом, а держит его для гостей, дает пробовать только этой жалкой малявке Биле и больше никому.
Теперь Рахель не могла думать ни о чем, кроме как о косматом незнакомце, который встретился с ней взглядом, и тот был пугающим, узнающим и потряс ее до мозга костей.
Рахель знала, что имела в виду Лея. Отсутствие месячных ничего для Рахели не значило. Ее щеки пылали.
-Это еще что такое? - Лея вдруг удивилась. - Она влюбилась! Посмотрите на нее, - сказала она.- Вы видели, чтобы она раньше когда-нибудь краснела?
-Что он сделал с тобой? - заревел Лаван, как пес, который почувствовал чужака возле своего стада. Он сжал кулаки, насупил брови и уставился на Рахель, на дочь, на которую руки не занес и которой редко смотрел прямо в лицо. Она же боялась его с самого рождения, взрывного и яростного, которое убило ее мать. Когда младенец наконец вышел на свет, женщины в шоке увидели, что причиной всех этих тянувшихся днями мук, которые стоили матери так много крови и в конечном счете жизни, было маленькое существо, девочка.
Обаяние Рахели было могущественным, как обаяние луны, и такой же была ее красота. Никто не мог противостоять ей. Даже я, обожествляя красоту лица моей матери, знала, что она бледнеет перед красотой ее младшей сестры, и поэтому я чувствовала себя предательницей. Однако отрицать красоту Рахели было все равно что отрицать теплоту солнца.
Красота Рахели была редкой, она приковывала внимание. Ее темные волосы отливали бронзой, ее кожа была золотой, медовой, идеальной. При всей этой янтарности глаза Рахели были на удивление черными, не просто темно-карими, а черными, как полированный обсидиан или колодезная глубина. Хотя она была тонкокостной, с небольшой, даже когда была на сносях, грудью, у нее были сильные мускулистые руки и низкий хриплый голос, такой бывает у женщин намного крупнее.
Однажды я услышала, как два пастуха спорили, что в Рахели красивее всего. В этом я сама могла дать им фору. Для меня самым удивительным в совершенной красоте Рахели были ее скулы, высокие и плотные, как фиги. Будучи совсем маленькой, бывало, я трогала их, пытаясь сорвать плоды, которые вырастали на лице, когда она улыбалась. Как только я поняла, что их невозможно сорвать, я тут же их облизнула, надеясь почувствовать их вкус. Тогда моя прекрасная тетка засмеялась глубоким грудным смехом. Она любила меня больше, чем всех ее племянников вместе взятых. Во всяком случае так она говорила, когда заплетала мне волосы в аккуратные косы, на которые у моей собственной матери не хватало ни терпения, ни времени.
Почти невозможно преувеличить, описывая всю меру красоты Рахели. Уже в раннем детстве она была как драгоценность на бедре тех, кто переносил ее с места на место, она была украшением, редкой радостью: черноглазое дитя с золотыми волосами. Ее дали прозвище Тики, что означает «сладость».
После того, как Гуна, мать Рахели, умерла, все женщины разделили между собой заботу о Рахели. Гуна была опытной повитухой, ее гортанный смех был знаком всем женщинам, и все они долго скорбели по ней. Никто не ворчал, что Гунину сироту балуют, и даже мужчины, у которых младенцы вызывают не больше восхищения, чем кухонный горшок, норовили провести мозолистой рукой по Рахелиным замечательным щекам. А потом поднимали ладонь к лицу, вдыхали оставшийся на пальцах запах и качали головой.
Рахель пахла водой. Правда-правда! Куда бы моя тетка ни шла, за ней тянулся аромат свежей воды. Это был невероятный запах, травяной и приятный, запах жизни и благополучия в этих пыльных горах. И действительно, на протяжении многих лет колодец Лавана был единственной причиной, по которой семья не голодала.
Сначала все надеялись, что Рахель станет водяной колдуньей, той, что может находить спрятанные колодцы и подводные ручьи. Она не оправдала этих надежд, но каким-то образом аромат свежей воды пристал к ее коже и поселился в ее платьях. И когда бы кто-нибудь из малышей не исчезал, чаще всего этого мелкого сорванца находили заснувшим на ее одеялах с пальцем во рту.
Ничего удивительного, что у колодца Иаков был очарован. Другие мужчины привыкли к внешности Рахели и ее возбуждающему аромату, но для Иакова-то она наверняка показалась видением. Он заглянул ей в глаза и был покорен. Целуя ее, Иаков издал вопль мужа, лгущего своей жене. И этот звук заставил Рахель пробудиться от детства.
Никто не успел дослушать Рахель, описывающую встречу, как явился сам Иаков. Он подошел к Лавану, и Рахель увидела, как ее отец тут же начал приглядываться к пришельцу.
Лаван сначала увидел, что тот пришел с пустыми руками, но потом обратил внимание, что платье и плащ незнакомца сделаны из дорогой ткани, его бурдюк для воды искусно разукрашен, а рукоять ножа изготовлена из полированной кости. Иаков стал прямо перед Лаваном, склонил голову и назвал себя.
-Дядя, я сын Ривки, твоей сестры, она - дочь Нахора и Милки, точно так же, как ты их сын. Моя мать отправила меня к тебе, мой брат преследовал меня до твоих владений, мой отец выгнал меня. Я расскажу тебе всю эту историю, когда смогу помыться и отдохнуть. Я прошу тебя оказать мне твое гостеприимство, слух о котором прокатился по этой земле.
Рахель было открыла рот, но Лея дернула сестру за руку и предупреждающим взглядом заставила ее замолчать. Даже юный возраст Рахели не мог служить оправданием для встревания девчонки в разговор мужчин. Рахель топнула ногой и сосредоточилась на ядовитых мыслях о старшей сестре, косоглазой козе, раскомандовавшейся тут.
Слова Иакова о прославленном гостеприимстве Лавана были вежливой ложью, поскольку чувства дяди в связи с появлением племянника меньше всего напоминали радость. Старика и без того мало что радовало, а голодные гости были тем более нежеланной неожиданностью. Но делать было нечего, Лаван был вынужден отдать родственный долг и не мог отрицать, что племянник имеет к нему непосредственное отношение. Иаков знал всех родичей по именам, да и Лаван увидел на лице стоящего перед ним мужчины схожие черты сестры.
- Добро пожаловать, - сказал Лаван, без улыбки или взаимного приветствия. Уходя, Лаван ткнул пальцем в Лею и возложил на нее обязанность разбираться с этой неприятностью. Моя мать кивнула и повернулась лицом к первому взрослому мужчине, который не отвел глаз, столкнувшись с ее взглядом.
У Леи было прекрасное зрение. По одной из наиболее идиотских басен, сплетенных вокруг истории моей семьи, она испортила себе глаза, когда пролила реки слез из-за перспективы выйти замуж за моего дядю Эсава. Если вы в это верите, возможно, вы вдобавок захотите приобрести амулет в виде жабы, благодаря которому все, кто только взглянет на вас, тут же впадут в любовное беспамятство.
Глаза моей матери не были ни слабыми, ни больными, ни слезящимися. На самом деле это у всех остальных ее глаза вызывали слабость, и большинство отводило взгляд, только чтобы не видеть их: один голубой, как ляпис-лазурь, а другой зеленый, как египетская трава.
Когда она родилась, повитуха закричала, что родилась ведьма, и ее следует утопить, пока она не навлекла на семью проклятие. Но моя бабка Ада дала дуре пощечину и прокляла ее язык.
- Покажи мне мою дочь, - сказала Ада таким громким и гордым голосом, что его смогли услышать даже мужчины снаружи у шатра. Ада назвала свою любимую дочь-последыша Леей, что означает «госпожа», и слезно молила, чтобы дитя выжило, потому что она и так уже похоронила семерых сыновей и дочерей.
Однако многие остались в уверенности, что этот ребенок - дьяволица. По непонятной причине Лаван, который был самой суеверной душонкой из всех, что можно себе представить (он сплевывал через плечо и кланялся, когда поворачивался налево, выл во время каждого лунного затмения), отказался выслушивать советы оставить Лею снаружи умирать на ночном воздухе. Он произнес пару необременительных клятв, касающихся детей женского пола, после чего полностью проигнорировал свою дочь и никогда не замечал такой ее особенности. И тогда женщины стали подозревать, что старикан вообще не различает цветов.