Путь к себе
"Шлем ужаса" - это последний всхлип пелевинской саморефлексии в те бесконечные минуты литературного бэд-трипа, когда он ещё не превратился в унылое ниоткуда и не скатился в сраное никуда. В этом произведении, которое, по признанию автора, начиналось как забава - что-то вроде постмодернистского буриме, - он, сам того не ведая, достиг состояния, которое мы, психопатологоанатомы, называем "некрокатарсисом". "Некро-" - потому что в это мгновение настоящая личность отмирает и заменяется ложной, но приемлемой в обществе и считающейся истинной. Эго меняется на угго (от названия шерстяных домашних тапочек из Австралии).
Та трансцендентная сущность, которую Юнг называл Великой Матерью, а Пелевину она представлялась метафизической помесью Вселенной и Творчества, десакрализировалась до уровня пыльного древнегреческого монстра, не вызывающего уже священный трепет. Более того, если Пелевин вначале полагал, что стал этаким злобным гуру, который пожирает неокрепшие читательские умы, находясь в лабиринте собственных фантасмагорий, то теперь выяснилось, что он превратился в эксклюзивный бренд (или, как сказали бы наши предки, "тавро"), пожизненно заключённый в лабиринт издательского бизнеса. И выйти из него труднее, чем Минотавру пройти сквозь игольное ушко.
Другими словами, лабиринт превратился в дешёвый атракцион, в котором можно поучаствовать за умеренную плату, использовав книгу вместо шлема виртуальной реальности. Надо ли говорить, что пожирание в этом случае такое же фиктивное, как брак с иностранцем для выезда на Крит, и заканчивается одновременно со снятием шлема. Самое же страшное в том, что, хотя такой лабиринт вместе с Пелевиным-Минотавром, продавцами билетов, посетителями, пиарщиками, эйчарщиками, подтиральщиками говна и прочими эффективными менеджерами находится в голове (или, если угодно, в шлеме) у автора, избавиться от него он не способен. И это, соратники, наполняет всех нас невыразимым ужасом.
Та трансцендентная сущность, которую Юнг называл Великой Матерью, а Пелевину она представлялась метафизической помесью Вселенной и Творчества, десакрализировалась до уровня пыльного древнегреческого монстра, не вызывающего уже священный трепет. Более того, если Пелевин вначале полагал, что стал этаким злобным гуру, который пожирает неокрепшие читательские умы, находясь в лабиринте собственных фантасмагорий, то теперь выяснилось, что он превратился в эксклюзивный бренд (или, как сказали бы наши предки, "тавро"), пожизненно заключённый в лабиринт издательского бизнеса. И выйти из него труднее, чем Минотавру пройти сквозь игольное ушко.
Другими словами, лабиринт превратился в дешёвый атракцион, в котором можно поучаствовать за умеренную плату, использовав книгу вместо шлема виртуальной реальности. Надо ли говорить, что пожирание в этом случае такое же фиктивное, как брак с иностранцем для выезда на Крит, и заканчивается одновременно со снятием шлема. Самое же страшное в том, что, хотя такой лабиринт вместе с Пелевиным-Минотавром, продавцами билетов, посетителями, пиарщиками, эйчарщиками, подтиральщиками говна и прочими эффективными менеджерами находится в голове (или, если угодно, в шлеме) у автора, избавиться от него он не способен. И это, соратники, наполняет всех нас невыразимым ужасом.