Бутылка в двадцать два тридцать
Стенограмма
Серо-кафельная стена перехода под улицей имени Шестидесятилетия Среды. У стены стоят банка из-под "Старого мельника", картонная коробка с мусором, я и две бомжихи. Банка и коробка не делают ничего, я курю, бомжихи строят мне глазки.
Им трудно. У обеих взгляд пробивается сквозь мясо век с очень большим трудом. Но они стараются. Бомжиха постарше кокетливо выставляет в мою сторону ногу в изящном полиэтиленовом пакете. Я оцениваю хорошую попытку и слегка улыбаюсь. Примерно сорок зубов на двоих радостно склабятся мне в ответ. Я продолжаю улыбаться и достаю из пачки очередную сигарету.
Одна из бомжих, очевидно, преодолев врожденную стеснительность, отрывается от стены и ковыляет ко мне. Низенькая, телосложением похожая на очень грязный холодильник. Черная бейсболка New York City, трофическая язва на щеке, пузырь целлофанового пакета из "Перекрестка" в руках. Лет тридцать или пятьдесят, с бомжами точно никогда не угадаешь.
- Курить есть? - вежливо хрипит она мне куда-то ниже шеи.
- Конечно, угощайтесь, - достаю из пачки еще одну сигарету, прикуриваю, передаю ей. Увидев это, ее товарка тоже отлипает от стены.
Она постарше. Высохшая, с похожим на карту Москвы лицом. Дермантиновая куртка нечеткого цвета, ярко зеленые вязаные колготки, перехваченные изолентой сапоги.
- Дай курить, - секунд тридцать тщательно подбирает нужное слово, - пожалуйста.
Впечатленный прикуриваю следующую сигарету. Пару минут мы молча курим.
- Девушки, так вы чего хотели-то? - осведомляюсь наконец.
- Девушки, блядь! - немузыкально гогочет та, что помоложе. Вторая набирает полные легкие воздуха, зажмуривается, выдыхает:
- Водки!
- Нет проблем, девушки. Где будем пить?
- Ёбта, - бомжихи синхронно закатывают очи горе, - блядь, на улице, ёбта. На скамеечке.
Выходим втроем под дождь. Я не в курсе алкогольной моды подземных переходов, поэтому спрашиваю:
- Так что будем пить?
Бомжихи удивляются.
- Ёбта, ты ебанутый в пизду блядь. Водку, блядь!
- Я понимаю. А какую.
- Северную, блядь. За сорок семь рублей. Вон вот в том ларьке, блядь. Да, блядь, на витрину не смотри, ее там нет.
Захожу в ларек, покупаю водку.
- Стакан, блядь! Мы тебе не алкашки какие, - кричит мне с улицы та, что помоложе. Продавщица протягивает мне бутылку, надевает сверху три пластиковых емкости.
- Один, - поправляю.
- Почему? - удивляется продавщица.
Виновато развожу руками.
- Денег нет. И пачку "Кента"-восьмерки, будьте так любезны.
С водкой и стаканом мы идем к памятнику дедушке Хо и располагаемся на постаменте. Я просто сажусь на камень, барышни устраиваются шумно.
- Ёб твою мать, что за хуйня у тебя в пакете?
- Это печенька.
- Блядь, малая, вытаскивай свою хуйню бегом! Я, блядь, из-за тебя всю жопу нахуй разодрала.
- Попизди у меня. Это закуска. Да, пацан?
Я не возражаю.
Наконец все устаканивается, дамы засаживают по пятьдесят; оторвав фильтр, закуривают одну на двоих.
- А ты, блядь, чо не пьешь нихуя?
Улыбка этим вечером просто не сходит с моего лица.
- Мне хватит сегодня.
- Да ладно, - сомневается старшая, - не пизди. Хватит - это как?
С ходу ошарашиваю числом.
- Два литра.
- Пиздишь, - подключается вторая. - Блядь, не хочешь с нами пить - не пей, блядь! Хули ты вообще тут сидишь?
Я быстро наполняю стакан и протягиваю его младшей. Младшая заглатывает пятьдесят и добреет на глазах. Старшая смотрит на меня неодобрительно. Впрочем, еще через минуту она тоже добреет, и её тянет общаться.
- Пацан, а тебя как звать-то?
- Сергей, а вас?
- Антонина. Марина, - старшая церемонно шаркает ножкой, младшая снова отбирает у нее емкость и тянет в мою сторону, - Надо, блядь, за знакомство, блядь.
Наливаю двадцать пять, держу в руках. Мне не хочется пить водку за сорок семь рублей. Умом я понимаю, что это вкус Родины, но мой желудок - мерзкий русофоб. Впрочем, меня тут же выручают.
Мимо памятника идет старуха. Она чище моих собеседниц, вместо пакета у нее сумка, бежевое пальто на ней чищено явно не позже позапрошлого года. Старуха неодобрительно и одновременно с опаской косится на нашу компанию. Забыв про ритуальную чашу, бомжихи разом срываются с места.
- Ах ты, блядь, ебаная пизда! Ты, сука, когда, блядь, долг отдашь, блядь?
Я встаю между ними и старухой, взяв левой рукой бутылку двумя пальцами. Правой протягиваю старухе стакан.
- Выпейте, пожалуйста.
Та машинально глотает.
- Спасибо. Дай бог здоровья, - подхватывает сумку и бежит куда-то во дворы. Младшая будто порывается бежать за ней, но вид качающейся бутылки действует на нее успокаивающе. Старшая же решает сорваться на мне.
- Ты, козел, охуел? Ты кого водкой поишь, пиздюк? Ты, блядь, кто такой вообще?
Прибегаю к испытанному уже средству: улыбаюсь и наливаю в стакан пятьдесят.
- Люди - братья. Пейте, Антонина. Очень вкусно.
Антонину не нужно долго просить. Она дежурно хлопает полтинник и утирается рукавом.
- Сколько она вам должна? - спрашиваю.
Старшая бомжиха долго жует губами.
- Тридцать семь, - изрекает она наконец, - Да, тридцать семь рублей.
- И еще десять, - ябедничает уже Марина, - за сигареты.
- Тогда все очень просто, - отвечаю я, - Водка стоила как раз сорок семь.
- Ну? - младшая дергает меня за рукав, - Не тени, блядь, резину.
- Можно считать, что я вернул вам за нее долг. Водкой.
Младшая погружается в раздумья. Старшая, как более опытная, атакует.
- Охуел? Хули ты нашими деньгами распоряжаешься? Чо, блядь, мы бы без тебя водки не купили?
- Думаю, нет, - отвечаю.
- Ты, блядь, не думай, козел! Ты, блядь, бабки гони!
Я становлюсь похож на Чеширского кота.
- Так нету, мать. Водки же взяли, помнишь?
Антонина вроде осаживается, но младшая, залипавшая последние несколько минут на чем-то очень сложном, наконец выдает результат умозаключений.
- А тот стакан, блядь? Который ты, пиздюк, кошатнице этой ебучей налил?
- А сигареты? - парирую я.
- Ну вот жид! - восхищенно то ли ржет, то ли кашляет старшая. Комок мокроты вылетает у нее из горла, описывает параболу и попадает вождю вьетнамской революции в левый глаз, - Пацан, ты жид? - спрашивает она меня и просительно смотрит в глаза.
- Тоня, а почему вы спрашиваете?
- Чё?
- А почему вы отвечаете вопросом на вопрос? Вы еврейка?
- Нет, - подбородок старшей бомжихи гордо вскидывается, - Я русская. Москвичка.
- И я, - вклинивается вторая, - Тоже... - на секунду заминаясь, - москвичка.
- Здорово, - говорю, - Мне очень приятно поговорить с настоящими, коренными москвичами. Сам-то я, - вздыхаю, - понаехал.
- Это хуйня, - утешает меня старшая, - человек нормальный - и заебись. А ты ниче, нормальный. Хоть и жид.
Я наливаю еще пятьдесят. Попутно осведомляюсь.
- А чего мы тогда под дождем пьем?
- Это... - старшая задумывается, - Гуляем, блядь. Погода, блядь, хорошая.
- Д-да, - Марина согласно стучит зубами, - х-хорошая, - и разом опрокидывает стакан.
На улице ноль и косой дождь со снегом.
- А где живете-то? - спрашиваю.
- Там, - Антонина машет рукой. - На Винокурова.
- Восьмой дом, - услужливо подсказывает Марина.
На Винокурова четыре почти год строят двенадцатиэтажку по две тысячи за квадратный метр. Отделочные еще ведутся, но номер на здание уже повесили. Раньше там стояло четыре хрущевки; их сносили долго, с выбрасыванием мебели из окон, комиссиями из управы и бабками, вцепившимися в балконные двери.
Я встаю с мокрого камня.
- Пора мне, девушки. Спасибо за компанию.
- Да хуйня, не за что, - отвечает Антонина, - водку-то заберешь. Тут еще грамм
сто осталось.
- Нет, Тоня. Оставьте себе.
- Во, бля! Спасибо. Ну мы тоже пойдем. Малая! - старшая несильно пинает младшую
под коленку, - Пошли домой, блядь!
...
Пройдя около двухсот метров, я обернулся. Бомжих уже не было видно.
Ушли.
Домой.
На Винокурова.
Восемь.
Серо-кафельная стена перехода под улицей имени Шестидесятилетия Среды. У стены стоят банка из-под "Старого мельника", картонная коробка с мусором, я и две бомжихи. Банка и коробка не делают ничего, я курю, бомжихи строят мне глазки.
Им трудно. У обеих взгляд пробивается сквозь мясо век с очень большим трудом. Но они стараются. Бомжиха постарше кокетливо выставляет в мою сторону ногу в изящном полиэтиленовом пакете. Я оцениваю хорошую попытку и слегка улыбаюсь. Примерно сорок зубов на двоих радостно склабятся мне в ответ. Я продолжаю улыбаться и достаю из пачки очередную сигарету.
Одна из бомжих, очевидно, преодолев врожденную стеснительность, отрывается от стены и ковыляет ко мне. Низенькая, телосложением похожая на очень грязный холодильник. Черная бейсболка New York City, трофическая язва на щеке, пузырь целлофанового пакета из "Перекрестка" в руках. Лет тридцать или пятьдесят, с бомжами точно никогда не угадаешь.
- Курить есть? - вежливо хрипит она мне куда-то ниже шеи.
- Конечно, угощайтесь, - достаю из пачки еще одну сигарету, прикуриваю, передаю ей. Увидев это, ее товарка тоже отлипает от стены.
Она постарше. Высохшая, с похожим на карту Москвы лицом. Дермантиновая куртка нечеткого цвета, ярко зеленые вязаные колготки, перехваченные изолентой сапоги.
- Дай курить, - секунд тридцать тщательно подбирает нужное слово, - пожалуйста.
Впечатленный прикуриваю следующую сигарету. Пару минут мы молча курим.
- Девушки, так вы чего хотели-то? - осведомляюсь наконец.
- Девушки, блядь! - немузыкально гогочет та, что помоложе. Вторая набирает полные легкие воздуха, зажмуривается, выдыхает:
- Водки!
- Нет проблем, девушки. Где будем пить?
- Ёбта, - бомжихи синхронно закатывают очи горе, - блядь, на улице, ёбта. На скамеечке.
Выходим втроем под дождь. Я не в курсе алкогольной моды подземных переходов, поэтому спрашиваю:
- Так что будем пить?
Бомжихи удивляются.
- Ёбта, ты ебанутый в пизду блядь. Водку, блядь!
- Я понимаю. А какую.
- Северную, блядь. За сорок семь рублей. Вон вот в том ларьке, блядь. Да, блядь, на витрину не смотри, ее там нет.
Захожу в ларек, покупаю водку.
- Стакан, блядь! Мы тебе не алкашки какие, - кричит мне с улицы та, что помоложе. Продавщица протягивает мне бутылку, надевает сверху три пластиковых емкости.
- Один, - поправляю.
- Почему? - удивляется продавщица.
Виновато развожу руками.
- Денег нет. И пачку "Кента"-восьмерки, будьте так любезны.
С водкой и стаканом мы идем к памятнику дедушке Хо и располагаемся на постаменте. Я просто сажусь на камень, барышни устраиваются шумно.
- Ёб твою мать, что за хуйня у тебя в пакете?
- Это печенька.
- Блядь, малая, вытаскивай свою хуйню бегом! Я, блядь, из-за тебя всю жопу нахуй разодрала.
- Попизди у меня. Это закуска. Да, пацан?
Я не возражаю.
Наконец все устаканивается, дамы засаживают по пятьдесят; оторвав фильтр, закуривают одну на двоих.
- А ты, блядь, чо не пьешь нихуя?
Улыбка этим вечером просто не сходит с моего лица.
- Мне хватит сегодня.
- Да ладно, - сомневается старшая, - не пизди. Хватит - это как?
С ходу ошарашиваю числом.
- Два литра.
- Пиздишь, - подключается вторая. - Блядь, не хочешь с нами пить - не пей, блядь! Хули ты вообще тут сидишь?
Я быстро наполняю стакан и протягиваю его младшей. Младшая заглатывает пятьдесят и добреет на глазах. Старшая смотрит на меня неодобрительно. Впрочем, еще через минуту она тоже добреет, и её тянет общаться.
- Пацан, а тебя как звать-то?
- Сергей, а вас?
- Антонина. Марина, - старшая церемонно шаркает ножкой, младшая снова отбирает у нее емкость и тянет в мою сторону, - Надо, блядь, за знакомство, блядь.
Наливаю двадцать пять, держу в руках. Мне не хочется пить водку за сорок семь рублей. Умом я понимаю, что это вкус Родины, но мой желудок - мерзкий русофоб. Впрочем, меня тут же выручают.
Мимо памятника идет старуха. Она чище моих собеседниц, вместо пакета у нее сумка, бежевое пальто на ней чищено явно не позже позапрошлого года. Старуха неодобрительно и одновременно с опаской косится на нашу компанию. Забыв про ритуальную чашу, бомжихи разом срываются с места.
- Ах ты, блядь, ебаная пизда! Ты, сука, когда, блядь, долг отдашь, блядь?
Я встаю между ними и старухой, взяв левой рукой бутылку двумя пальцами. Правой протягиваю старухе стакан.
- Выпейте, пожалуйста.
Та машинально глотает.
- Спасибо. Дай бог здоровья, - подхватывает сумку и бежит куда-то во дворы. Младшая будто порывается бежать за ней, но вид качающейся бутылки действует на нее успокаивающе. Старшая же решает сорваться на мне.
- Ты, козел, охуел? Ты кого водкой поишь, пиздюк? Ты, блядь, кто такой вообще?
Прибегаю к испытанному уже средству: улыбаюсь и наливаю в стакан пятьдесят.
- Люди - братья. Пейте, Антонина. Очень вкусно.
Антонину не нужно долго просить. Она дежурно хлопает полтинник и утирается рукавом.
- Сколько она вам должна? - спрашиваю.
Старшая бомжиха долго жует губами.
- Тридцать семь, - изрекает она наконец, - Да, тридцать семь рублей.
- И еще десять, - ябедничает уже Марина, - за сигареты.
- Тогда все очень просто, - отвечаю я, - Водка стоила как раз сорок семь.
- Ну? - младшая дергает меня за рукав, - Не тени, блядь, резину.
- Можно считать, что я вернул вам за нее долг. Водкой.
Младшая погружается в раздумья. Старшая, как более опытная, атакует.
- Охуел? Хули ты нашими деньгами распоряжаешься? Чо, блядь, мы бы без тебя водки не купили?
- Думаю, нет, - отвечаю.
- Ты, блядь, не думай, козел! Ты, блядь, бабки гони!
Я становлюсь похож на Чеширского кота.
- Так нету, мать. Водки же взяли, помнишь?
Антонина вроде осаживается, но младшая, залипавшая последние несколько минут на чем-то очень сложном, наконец выдает результат умозаключений.
- А тот стакан, блядь? Который ты, пиздюк, кошатнице этой ебучей налил?
- А сигареты? - парирую я.
- Ну вот жид! - восхищенно то ли ржет, то ли кашляет старшая. Комок мокроты вылетает у нее из горла, описывает параболу и попадает вождю вьетнамской революции в левый глаз, - Пацан, ты жид? - спрашивает она меня и просительно смотрит в глаза.
- Тоня, а почему вы спрашиваете?
- Чё?
- А почему вы отвечаете вопросом на вопрос? Вы еврейка?
- Нет, - подбородок старшей бомжихи гордо вскидывается, - Я русская. Москвичка.
- И я, - вклинивается вторая, - Тоже... - на секунду заминаясь, - москвичка.
- Здорово, - говорю, - Мне очень приятно поговорить с настоящими, коренными москвичами. Сам-то я, - вздыхаю, - понаехал.
- Это хуйня, - утешает меня старшая, - человек нормальный - и заебись. А ты ниче, нормальный. Хоть и жид.
Я наливаю еще пятьдесят. Попутно осведомляюсь.
- А чего мы тогда под дождем пьем?
- Это... - старшая задумывается, - Гуляем, блядь. Погода, блядь, хорошая.
- Д-да, - Марина согласно стучит зубами, - х-хорошая, - и разом опрокидывает стакан.
На улице ноль и косой дождь со снегом.
- А где живете-то? - спрашиваю.
- Там, - Антонина машет рукой. - На Винокурова.
- Восьмой дом, - услужливо подсказывает Марина.
На Винокурова четыре почти год строят двенадцатиэтажку по две тысячи за квадратный метр. Отделочные еще ведутся, но номер на здание уже повесили. Раньше там стояло четыре хрущевки; их сносили долго, с выбрасыванием мебели из окон, комиссиями из управы и бабками, вцепившимися в балконные двери.
Я встаю с мокрого камня.
- Пора мне, девушки. Спасибо за компанию.
- Да хуйня, не за что, - отвечает Антонина, - водку-то заберешь. Тут еще грамм
сто осталось.
- Нет, Тоня. Оставьте себе.
- Во, бля! Спасибо. Ну мы тоже пойдем. Малая! - старшая несильно пинает младшую
под коленку, - Пошли домой, блядь!
...
Пройдя около двухсот метров, я обернулся. Бомжих уже не было видно.
Ушли.
Домой.
На Винокурова.
Восемь.