Рассекреченное дело Тухачевского (часть 5, заключительная)
Под приговором стоят собственноручные подписи всего состава судебного присутствия. Кто из них с каким чувством прикладывал руку к этому документу, посылая в расход своих же соратников, сказать трудно. Но воздаяние за это их не миновало. Большинство из них в дальнейшем постигла та же участь. Командарм 2 ранга Н.Д.Каширин, будучи арестованным, писал на имя Ежова 3 апреля 1938 года, что «во время этого суда чувствовал себя подсудимым, а не судьей». Надо полагать - не он один.
Кроме осужденных, ответ на вопрос: зачем же все-таки они сами на себя писали, могли бы прояснить те, кто «шил дело» - вел следствие. Но их сегодня никого уже в живых не осталось. Их тоже настигло возмездие по делам их.
Настигло оно и упомянутого выше капитана госбезопасности Ушакова (Ушамирского) Зиновия Марковича. Он был в 1938 арестован, признался на следствии в том, что являлся агентом германских разведорганов, был приговорен к высшей мере и расстрелян. В собственноручных показаниях Ушаков писал, что он не выносил не только побоев, но и напоминания о них - трусоват был Зиновий Маркович, писавший, цитирую: «Можно смело сказать, что при таких избиениях волевые качества человека, как бы они ни были велики, не могут служить иммунитетом от физического бессилия, за исключением, быть может, отдельных редких экземпляров людей... Мне казалось ранее, что ни при каких обстоятельствах я бы не давал ложных показаний, а вот вынудили меня... Мне самому приходилось бить в Лефортовской врагов партии и Советской власти, но у меня не было никогда такого представления об испытываемых избиваемым муках и чувствах». Зиновий Маркович пытался выговорить себе снисхождение тем, что это он выбил из Фельдмана показания о военном заговоре, на основании которого 21 или 22 мая состоялось решение ЦК об аресте Тухачевского и ряда других. Подчеркивая свои «заслуги», Ушаков козырял тем, что даже в день процесса, рано утром, он «отобрал от Тухачевского дополнительное показание об Апанасенко и некоторых других...» Когда арестованные Аронштам и Фишман ничего не рассказали другим следователям, Ушаков попросил передать их ему и уже на следующий день имел то, чего добивался.
Бывший заместитель наркома внутренних дел Фриновский показал на следствии, что Ушаков - вообще «липач», т.е. мастер по выколачиванию липовых показаний. Даже когда Фриновский просил его никакой «липой» не заниматься, он не удерживался и страшно избивал арестованных. Зиновий Маркович Ушаков (он же - Ушамирский) добыл немало ценных показаний на весьма высокопоставленных лиц. В их числе - Буденный и Щаденко. На Буденного как «участника заговора» Ушаков сумел отважно собрать аж около 20 доносов.
Таким образом, военно-политические склочники попадали в липкие лапки своих же друзей из органов госбезопасности.
Поэтому не стоит, видимо, удивляться, что от некоторых из них чистосердечные признания поступали на первом же допросе. Следственные дела «липовались» задним числом, они эффектно оформлялись на первых страницах протоколами раскаяний, но датированных четвертым-пятым днем после ареста. Из показаний тех же ушаковых-ушманских, леплевских и др. спецов теперь вполне ясно, что допрос, оформленный позже протоколом, длился часто по многу дней и ночей, что поначалу составлялся черновой вариант повинной, который представлялся начальству, и оно вписывало и вычеркивало всё, что считало нужным. Эта практика существует и ныне.
В архивах 30-х мне не раз попадались интересные корректуры таких начальствующих лиц. Припоминаю один их них: на первом допросе некий обвиняемый давал собственноручные показания, что непричастен; на втором - что он агент и «…враг трудового народа». Признательные показания были подправлены другими чернилами (точнее «химическим» карандашом) и другим почерком, точка была исправлена на запятую и следовала приписка «и мой брат тоже». За тем как водится приговор и справки о приведении его в исполнение и сознавшегося и его братьев. Потом следовали справки 60-х о том, что следователь такой-то покончил с собой, а начальник следственной части выпал из окна…
Вот и арестовавший в конце 50-х и допрашивавший комкора Эйдемана следователь Карпейский Я.JI. рассказал, например, что Эйдеман вел себя на допросах как-то странно, отвлекался и бормотал: «самолеты, самолеты...» Он же, Карпейский, показал, что в период следствия по делу «военного заговора» из следственных кабинетов Лефортовской тюрьмы доносились шум, крики, стоны.
Методы работы следствия раскрыл бывший работник особого отдела Вула А.М., в его показаниях от 2 июля 1956 есть такая подробность: «Лично я видел Тухачевского в коридоре дома 2, когда его вели на допрос к Леплевскому. Одет он был в прекрасный серый штатский костюм, поверх него был одет арестантский армяк из шинельного сунна, а на ногах лапти. Как я понял, такой костюм на Тухачевского был надет, что бы унизить его».
Вся круговерть взаимных обвинений, расправ, мести и зависти хлестала в основном в промежуточных эшелонах власти. Это была разборка старых коммунистов первого троцкистского замеса, получивших в результате революции все тёплые места в нищей голодной и разоряемой стране.
Конечно же, нет оснований считать, что Сталин об этом не догадывался или наоборот - был этому рад. По архивным документам ясно одно: Сталин пресёк эту свару и пресёк её руками тех, кто её затеял. На февральско-мартовском 1938 пленуме ВКП (б), Сталин отверг огульное осуждение людей за их социальное происхождение. Он заявлял: «Говорят, Тухачевский - помещик... Такой подход, товарищи, ничего не решает... Ленин был дворянского происхождения... Энгельс был сын фабриканта - непролетарские элементы, как хотите. Сам Энгельс управлял своей фабрикой и кормил этим Маркса... Маркс был сын адвоката, не сын батрака и не сын рабочего... Мы марксизм считаем не биологической наукой, а социологической наукой».
Сталин говорил: «Среди них есть хорошие люди. Как их завербовали?». Он считал, что завербовать могли лишь «малостойких людей… Я думаю, что они действовали таким путем. Недоволен человек чем-либо, например, недоволен тем, что он бывший троцкист или зиновьевец и его не так свободно выдвигают, либо недоволен тем, что он человек неспособный, не управляется с делами и его за это снижают, а он себя считает очень способным. Очень трудно иногда человеку понять меру своих сил, меру своих плюсов и минусов. Иногда человек думает, что он гениален, и поэтому обижен, когда его не выдвигают».
Сталин действительно столкнулся с тем, что его реально хотели уничтожить некоторые соратники. Он писал: «если бы прочитали план, как они хотели захватить Кремль... Начали с малого - с идеологической группки, а потом шли дальше. Вели разговоры такие: вот, ребята, дело какое. ГПУ у нас в руках, Ягода в руках... Кремль у нас в руках, так как Петерсон с нами, Московский округ, Корк и Горбачев тоже с нами. Все у нас. Либо сейчас выдвинуться, либо завтра, когда придем к власти, остаться на бобах. И многие слабые, нестойкие люди думали, что это дело реальное … оно будто бы даже выгодное. Этак прозеваешь, за это время арестуют правительство, захватят Московский гарнизон, и всякая такая штука, а ты останешься на мели. Точно так рассуждает в своих показаниях Петерсон. Он разводит руками и говорит: дело реальное, как тут не завербоваться? Оказалось, дело не такое уж реальное. Но эти слабые люди рассуждали именно так: как бы… не остаться позади всех. Давай-ка скорей прикладываться к этому делу, а то останешься на мели».
Сталин знал цену этим людям и по мере сил сдерживал репрессии: «Я думаю, что среди наших людей как по линии командной, так и по линии политической есть еще такие товарищи, которые случайно задеты. Рассказали ему что-нибудь, хотели вовлечь, пугали, шантажом брали. Хорошо внедрить такую практику, чтобы если такие люди придут и сами расскажут обо всем - простить их».
Совершенно очевидно, что военно-политический заговор, в котором участвовали троцкистские назначенцы в руководстве Красной Армии, был реальностью. В то же время ясно, что Сталин стоял перед выбором на кого сделать ставку - на самодовольных и чванливых, зажравшихся после гражданской войны троцкистов или на других - тех, кто меньше позировал в зарубежных поездках, а скромно трудился и выдержал тяжелейшие испытания Великой Отечественной войны.
Материалы рассекреченных архивов опровергают миф о том, что обвинения о заговоре военных деятелей были лишь следствием слепого доверия Сталина гитлеровской фальшивке или его стремления расправиться с неугодными ему военачальниками.
Когда наблюдаешь нынче разгул капиталистических страстей за передел былого наследия Советской власти, вакханалию братоубийства за прелести гламурно-мафиозного счастья, слышишь разъяренную ругань телезвёзд и либералов всех мастей в адрес Сталина и СССР, когда видишь поругание святынь, глумление над Армией и Флотом, невольно улавливаешь в этом отзвуки угрюмого ожесточения и злобы, посеянных в те тридцатые годы, и поныне до конца не преодоленных.
Да и кто может теперь это преодолеть?
Кроме осужденных, ответ на вопрос: зачем же все-таки они сами на себя писали, могли бы прояснить те, кто «шил дело» - вел следствие. Но их сегодня никого уже в живых не осталось. Их тоже настигло возмездие по делам их.
Настигло оно и упомянутого выше капитана госбезопасности Ушакова (Ушамирского) Зиновия Марковича. Он был в 1938 арестован, признался на следствии в том, что являлся агентом германских разведорганов, был приговорен к высшей мере и расстрелян. В собственноручных показаниях Ушаков писал, что он не выносил не только побоев, но и напоминания о них - трусоват был Зиновий Маркович, писавший, цитирую: «Можно смело сказать, что при таких избиениях волевые качества человека, как бы они ни были велики, не могут служить иммунитетом от физического бессилия, за исключением, быть может, отдельных редких экземпляров людей... Мне казалось ранее, что ни при каких обстоятельствах я бы не давал ложных показаний, а вот вынудили меня... Мне самому приходилось бить в Лефортовской врагов партии и Советской власти, но у меня не было никогда такого представления об испытываемых избиваемым муках и чувствах». Зиновий Маркович пытался выговорить себе снисхождение тем, что это он выбил из Фельдмана показания о военном заговоре, на основании которого 21 или 22 мая состоялось решение ЦК об аресте Тухачевского и ряда других. Подчеркивая свои «заслуги», Ушаков козырял тем, что даже в день процесса, рано утром, он «отобрал от Тухачевского дополнительное показание об Апанасенко и некоторых других...» Когда арестованные Аронштам и Фишман ничего не рассказали другим следователям, Ушаков попросил передать их ему и уже на следующий день имел то, чего добивался.
Бывший заместитель наркома внутренних дел Фриновский показал на следствии, что Ушаков - вообще «липач», т.е. мастер по выколачиванию липовых показаний. Даже когда Фриновский просил его никакой «липой» не заниматься, он не удерживался и страшно избивал арестованных. Зиновий Маркович Ушаков (он же - Ушамирский) добыл немало ценных показаний на весьма высокопоставленных лиц. В их числе - Буденный и Щаденко. На Буденного как «участника заговора» Ушаков сумел отважно собрать аж около 20 доносов.
Таким образом, военно-политические склочники попадали в липкие лапки своих же друзей из органов госбезопасности.
Поэтому не стоит, видимо, удивляться, что от некоторых из них чистосердечные признания поступали на первом же допросе. Следственные дела «липовались» задним числом, они эффектно оформлялись на первых страницах протоколами раскаяний, но датированных четвертым-пятым днем после ареста. Из показаний тех же ушаковых-ушманских, леплевских и др. спецов теперь вполне ясно, что допрос, оформленный позже протоколом, длился часто по многу дней и ночей, что поначалу составлялся черновой вариант повинной, который представлялся начальству, и оно вписывало и вычеркивало всё, что считало нужным. Эта практика существует и ныне.
В архивах 30-х мне не раз попадались интересные корректуры таких начальствующих лиц. Припоминаю один их них: на первом допросе некий обвиняемый давал собственноручные показания, что непричастен; на втором - что он агент и «…враг трудового народа». Признательные показания были подправлены другими чернилами (точнее «химическим» карандашом) и другим почерком, точка была исправлена на запятую и следовала приписка «и мой брат тоже». За тем как водится приговор и справки о приведении его в исполнение и сознавшегося и его братьев. Потом следовали справки 60-х о том, что следователь такой-то покончил с собой, а начальник следственной части выпал из окна…
Вот и арестовавший в конце 50-х и допрашивавший комкора Эйдемана следователь Карпейский Я.JI. рассказал, например, что Эйдеман вел себя на допросах как-то странно, отвлекался и бормотал: «самолеты, самолеты...» Он же, Карпейский, показал, что в период следствия по делу «военного заговора» из следственных кабинетов Лефортовской тюрьмы доносились шум, крики, стоны.
Методы работы следствия раскрыл бывший работник особого отдела Вула А.М., в его показаниях от 2 июля 1956 есть такая подробность: «Лично я видел Тухачевского в коридоре дома 2, когда его вели на допрос к Леплевскому. Одет он был в прекрасный серый штатский костюм, поверх него был одет арестантский армяк из шинельного сунна, а на ногах лапти. Как я понял, такой костюм на Тухачевского был надет, что бы унизить его».
Вся круговерть взаимных обвинений, расправ, мести и зависти хлестала в основном в промежуточных эшелонах власти. Это была разборка старых коммунистов первого троцкистского замеса, получивших в результате революции все тёплые места в нищей голодной и разоряемой стране.
Конечно же, нет оснований считать, что Сталин об этом не догадывался или наоборот - был этому рад. По архивным документам ясно одно: Сталин пресёк эту свару и пресёк её руками тех, кто её затеял. На февральско-мартовском 1938 пленуме ВКП (б), Сталин отверг огульное осуждение людей за их социальное происхождение. Он заявлял: «Говорят, Тухачевский - помещик... Такой подход, товарищи, ничего не решает... Ленин был дворянского происхождения... Энгельс был сын фабриканта - непролетарские элементы, как хотите. Сам Энгельс управлял своей фабрикой и кормил этим Маркса... Маркс был сын адвоката, не сын батрака и не сын рабочего... Мы марксизм считаем не биологической наукой, а социологической наукой».
Сталин говорил: «Среди них есть хорошие люди. Как их завербовали?». Он считал, что завербовать могли лишь «малостойких людей… Я думаю, что они действовали таким путем. Недоволен человек чем-либо, например, недоволен тем, что он бывший троцкист или зиновьевец и его не так свободно выдвигают, либо недоволен тем, что он человек неспособный, не управляется с делами и его за это снижают, а он себя считает очень способным. Очень трудно иногда человеку понять меру своих сил, меру своих плюсов и минусов. Иногда человек думает, что он гениален, и поэтому обижен, когда его не выдвигают».
Сталин действительно столкнулся с тем, что его реально хотели уничтожить некоторые соратники. Он писал: «если бы прочитали план, как они хотели захватить Кремль... Начали с малого - с идеологической группки, а потом шли дальше. Вели разговоры такие: вот, ребята, дело какое. ГПУ у нас в руках, Ягода в руках... Кремль у нас в руках, так как Петерсон с нами, Московский округ, Корк и Горбачев тоже с нами. Все у нас. Либо сейчас выдвинуться, либо завтра, когда придем к власти, остаться на бобах. И многие слабые, нестойкие люди думали, что это дело реальное … оно будто бы даже выгодное. Этак прозеваешь, за это время арестуют правительство, захватят Московский гарнизон, и всякая такая штука, а ты останешься на мели. Точно так рассуждает в своих показаниях Петерсон. Он разводит руками и говорит: дело реальное, как тут не завербоваться? Оказалось, дело не такое уж реальное. Но эти слабые люди рассуждали именно так: как бы… не остаться позади всех. Давай-ка скорей прикладываться к этому делу, а то останешься на мели».
Сталин знал цену этим людям и по мере сил сдерживал репрессии: «Я думаю, что среди наших людей как по линии командной, так и по линии политической есть еще такие товарищи, которые случайно задеты. Рассказали ему что-нибудь, хотели вовлечь, пугали, шантажом брали. Хорошо внедрить такую практику, чтобы если такие люди придут и сами расскажут обо всем - простить их».
Совершенно очевидно, что военно-политический заговор, в котором участвовали троцкистские назначенцы в руководстве Красной Армии, был реальностью. В то же время ясно, что Сталин стоял перед выбором на кого сделать ставку - на самодовольных и чванливых, зажравшихся после гражданской войны троцкистов или на других - тех, кто меньше позировал в зарубежных поездках, а скромно трудился и выдержал тяжелейшие испытания Великой Отечественной войны.
Материалы рассекреченных архивов опровергают миф о том, что обвинения о заговоре военных деятелей были лишь следствием слепого доверия Сталина гитлеровской фальшивке или его стремления расправиться с неугодными ему военачальниками.
Когда наблюдаешь нынче разгул капиталистических страстей за передел былого наследия Советской власти, вакханалию братоубийства за прелести гламурно-мафиозного счастья, слышишь разъяренную ругань телезвёзд и либералов всех мастей в адрес Сталина и СССР, когда видишь поругание святынь, глумление над Армией и Флотом, невольно улавливаешь в этом отзвуки угрюмого ожесточения и злобы, посеянных в те тридцатые годы, и поныне до конца не преодоленных.
Да и кто может теперь это преодолеть?