О драматических единствах в рамках двух актов
АРГАН: А это не опасно - представляться мертвым?
ТУАНЕТТА: Нет-нет, какая же тут опасность? Протягивайтесь здесь скорей!
(Мольер, Мнимый больной)
Когда начинаешь разбираться в неких событиях, включающих в себя массу разнообразных подробностей, фактов и привходящих обстоятельств, невольно вспоминается высказывание Аристотеля о том, что целое всегда больше, чем сумма его частей. Зарывшись в деталях, легко потерять из виду главное: основной смысл происходившего и его главные последствия. Я чрезвычайно остро ощутила это, занимаясь историями «отравления Гайдара в Ирландии» и его смерти спустя ровно три года после того: та цельная картина, которая вырисовывается в результате, несомненно, крупнее, чем простая сумма отдельных фактов, имеющих к ней отношение. Не случайно классический канон философии требовал строить любое рассуждение по принципу тезис - антитезис - синтез, с тем, чтобы на третьем этапе получить новое качество, отличное от того, что наблюдалось на первых двух. Поскольку «Сага о Гайдарах» уже и так вылилась в форму трилогии (с хронологическим приложением к первому разделу), попробуем и мы в этой, третьей, части синтезировать некое новое знание на основе тех фактов, которые оказались нам доступны.
Такая попытка представляется тем более интересной, что совершенно неожиданно - буквально как по заказу! - у нас появилась возможность услышать голоса тех, кто до сих пор хранил полное молчание: вдовы Гайдара Марии Стругацкой и его младшего сына Павла. Открылась новая перспектива, недоступный нам ранее угол зрения, который, как мне кажется, может помочь увидеть как хорошо известные факты в новом свете, так и обозреть всю конструкцию в целом с новой точки зрения.
Хочу сразу оговориться, что не собираюсь в подробностях рассматривать интервью Марии Стругацкой Кире Прошутинской. Разбирать по косточкам воспоминания вдовы о покойном муже - дело неблагодарное, да и ненужное. Поэтому я сознательно оставляю за рамками этого текста все личные реминисценции, характеристики третьих лиц и оценки, сосредоточиваясь исключительно на интересующих нас сюжетах: драма «отравления в Ирландии» и смерть через три года, а также поведение лиц, принимавших наиболее активное участие в этих эпизодах жизни и смерти Е.Гайдара. Итак, что же мы в этой связи видим?
Разумеется, первое, что бросается в глаза при сравнении эпизодов «отравления» и смерти - это особая роль, которую сыграли в них три человека - А.Чубайс, Л.Гозман и Маша Гайдар. В обеих историях («отравления» и смерти) именно Чубайс был главным, кто сформулировал основные концепции произошедшего и максимально оперативно довел их до сведения общественности. В случае «отравления» он сделал это в интервью, продиктованном им Financial Times, в случае смерти - через свой блог, открытый, как мы помним, как раз за сутки накануне. Именно Чубайс контролировал развитие ситуации в обоих случаях, корректируя и рихтуя ее, если она выходила за рамки разработанного сценария. Это было настолько очевидно всем сколько-нибудь причастным людям, что, например, в ответ на вопросы корреспондентов о подробностях того, что произошло в Ирландии, Б.Немцов откровенно переадресовал их: «Вам надо Чубайсу позвонить, он лучше знает».
«Лучший друг» Е.Гайдара настолько вошел во все детали, что, рассуждая о «покушении на Гайдара», он произнес совершенно удивительную, просто пророческую, фразу: «/...для отравления российскими агентами…/Москва была бы гораздо простым и удобным местом, чем Дублин» Сказано это было в интервью, которое впоследствии цитировалось многократно многими СМИ, но полностью было опубликовано, похоже, лишь однажды. А это еще более интересно. Впоследствии Чубайс особо подчеркивал, что его позиция «была очень взвешенной, каждое слово в ней было выверено» Но, видимо, слова об удобстве отравления в Москве, как воробей, все-таки вылетели без особой проверки, так что потом пришлось их ловить и подчищать. Или все же в этом заключался некий особый дьявольский смысл?
Роль Л.Гозмана также в обоих случаях оставалась неизменной: он активнейшим образом поддерживал версии, выдвинутые Чубайсом, частенько повторяя его формулировки практически слово в слово, создавая фон возникновения по данному вопросу не индивидуального, но уже общественного мнения.
Что же касается Маши Гайдар, то для нее пресс-сопровождение «отравления» стало дебютом в роли источника эксклюзивной информации и де-факто официального пресс-секретаря важнейших событий в жизни (и смерти) ЕГ. Она внезапно получила право высказываться и от имени самого отца, и от лица всей семьи Гайдаров. Собственно, тогда она и стала для представителей СМИ «гайдаровской семьей»: как по случаю его «отравления», так и спустя три года, по случаю его смерти. Любопытно, что ни по каким другим случаям семейной, общественной или политической жизни и деятельности Гайдара его пресс-секретарем Маша больше не выступала.
Памятуя о той важнейшей, если не сказать - ключевой - роли, которую играли эти трое персонажей как в первом, так и во втором акте рассматриваемой нами драмы, отсутствие Чубайса в передаче К.Прошутинской обращает на себя внимание. В качестве «друга семьи» Гайдара фигурирует не Чубайс, а А.Нечаев. Маша Гайдар в передаче участвует, правда, не в самой студии, а в записи. И это, судя по всему, объяснимо, потому что при взгляде М.Стругацкой на Машу, появляющуюся на экране, ее каждый раз так недвусмысленно перекашивает гримаса ненависти и отвращения, что зритель невольно проникается к ней сочувствием. Мария Аркадьевна буквально вжимается в спинку кресла, как бы пытаясь физически отодвинуться от этой своей родственницы как можно дальше. Ничего подобного с ней не происходит ни при виде секретарши покойного мужа, ни при виде Нечаева. Возникает естественный вопрос: а с чего вдруг возникло такое отношение, если о Маше-ребенке та же М.Стругацкая вспоминает в умилительном тоне и вообще против детей мужа от первого брака ничего не имеет? Возможно, что и отсутствие Чубайса в передаче тоже оказалось не совсем случайным.
Естественным образом обращает на себя внимание и еще один сюжет: М.Стругацкая решительнейшим образом отказывается обсуждать эпизод «отравления в Ирландии» и заявляет: «Я там не была, я ничего не знаю». Удивительное, если не сказать: потрясающее, заявление! Получается, что любящая и любимая жена Гайдара ничего об этом не знает, а Чубайс и Гозман, которых в Ирландии тоже, естественно, не было, знают все? Маша, живущая отдельно от отца, узнавшая об «отравлении», похоже, лишь из комментов в своем ЖЖ через пять дней после его «факта» и спустя два дня после московской госпитализации отца, знает вполне достаточно для того, чтобы давать интервью прессе налево и направо? А супруга Гайдара, живущая с ним в одном доме, так-таки не знает ничего? И никаких комментариев не дает даже шесть лет спустя? Впрочем, отказ от комментариев - это тоже комментарий, и в данном случае весьма выразительный.
Близкие Гайдара хранили, как я уже отмечала, полное молчание в связи с его «отравлением» и практически ничего не говорили по поводу его смерти. Кажется, единственным исключением стало короткое интервью младшего сына Гайдара, Павла, до которого 16 декабря 2009 г. дозвонился корреспондент КП . В этом интервью - одном из весьма немногих - звучат столь естественные в такой ситуации слова - «неожиданность», «потрясение», «шок». Понятные переживания звучат и в интервью настоящего пресс-секретаря Гайдара В.Натарова: «Это большое человеческое горе».
Но эти краткие высказывания со стороны тех, для кого смерть Гайдара действительно стала неожиданностью и шоком, совершенно затерялись среди отшлифованных некрологов, запущенных в обращение Чубайсом и Гозманом практически мгновенно, менее чем через два часа после официальной констатации смерти в 9 утра 16 декабря. Эти некрологи - так же, как и их высказывания по поводу «отравления» - совпали почти дословно, были также «взвешены, и каждое слово в них было выверено». Никакого потрясения, никакого горя в этих формулировках не было: был только нескрываемый вздох облегчения: «это была огромная удача для России». Как удачно все в конечном счете сложилось. Слово «удача» - не самое типичное для посмертных комментариев и некрологов, но в высказываниях по поводу смерти Гайдара от Чубайса, Гозмана и Маши Гайдар оно присутствует постоянно.
Ну, и кремация, конечно. Которая была объяснена желанием самого покойного. По крайней мере, по версии Маши Гайдар. Причем это обнаружилось в ее посте за полчаса до полуночи 18 декабря, за день до публичного прощания и, собственно, самой кремации. Никакой иной содержательной информации, кроме того, что покойный сам желал быть кремирован, в этом посте не оказалось, причем вдова Гайдара, как, впрочем, и Павел, и Петр, ничего об этом не говорили.
Надо признать, что основы для особого подхода к смерти ЕГ были заложены еще во время эпизода с «отравлением». В тогдашних версиях Чубайса и Гозмана «чудом выживший» Гайдар уже был провозглашен «великим политиком современности», отцом демократических реформ и идеологом либерализма в России. Все эти эпитеты еще многократно прозвучат после смерти ЕГ, правда, с одной существенной разницей. Если после «отравления» его друзья и соратники весьма решительно призывали к расследованию некоего чисто гипотетического покушения («Мы используем все свои возможности, формальные, неформальные и финансовые, чтобы понять, что произошло с одним из величайших политиков наших дней!») , то после реальной смерти Гайдара ничего подобного сказано не будет. Напротив, последует торопливая кремация, которая, естественно, полностью исключает какое-либо расследование обстоятельств смерти в будущем, даже если возникнут какие-нибудь новые вопросы.
Чем же можно объяснить такое, на первый взгляд, странное и даже противоречивое поведение «главных распорядителей» драматического действа в двух актах, если учесть, что в целом их действия, несомненно, производят впечатление тщательно продуманных и заранее просчитанных?
Самым общим образом на этот вопрос, мне кажется, можно ответить так: к декабрю 2009 г. от Гайдара покойного его ближайшим соратникам, похоже, виделось гораздо больше пользы, чем от Гайдара живого. Звучит это, конечно, шокирующе и, наверное, даже цинично. Но, кажется, рассматриваемая нами драма давно и без нашей помощи перешла тот порог, за которым возможен шок. Так что не будем останавливаться и попробуем разобраться до конца.
В своем интервью М.Стругацкая так говорит о последних годах жизни своего мужа: «Он ко всему потерял интерес. Ему было все безразлично. Я не смогла ему помочь». То, на что она намекает и чего не хочет произносить вслух, было, на самом деле, секретом московского полишинеля: Е.Гайдар в последние годы жизни серьезно пил . Он все чаще появлялся на общественных мероприятиях, на встречах со СМИ, на интервью, распространяя вокруг себя густой запах алкоголя. Все чаще его выступления становились бессвязными, и все реальнее становилась угроза серьезнейшего скандала, который не удастся замять никакими способами.
Собственно, именно это и произошло в Ирландии: это был первый публичный коллапс тяжелого алкоголика, не сумевшего справиться с ситуацией. Этим объясняется и быстрая выписка из больницы по собственной просьбе, и переезд в российское посольство, подальше от возможных расспросов зарубежных СМИ. Совершенно не исключено, что весь эпизод был бы полностью замят или глухо объяснен, как это отметил сотрудник российского посольства, гипертоническим кризом, если бы не совпадение со смертью Литвиненко, случившейся накануне. Для Великого Комбинатора-Чубайса соблазн оказался слишком велик: еще бы! Далеко не каждый день подворачивается такая удивительная возможность и рыбку съесть, и... То есть одновременно и устранить все вопросы по поводу того, почему же идеолог российского либерализма был обнаружен в столь жалком положении в коридоре, и попытаться сделать ценный подарок Путину, с помощью которого триумфально въехать в Думу во время выборов 2007 года. Вот тут-то и был мгновенно создан сценарий драматического действа, в первом акте которого Е.Гайдару выпало играть роль «мнимого больного», его друзьям и сподвижникам - роли возмущенных поборников справедливости, а его дочери - роль ближайшей помощницы, доверенного лица и пресс-секретаря отца. Так что нет ничего удивительного в том, что М.Стругацкую так передергивает при виде Маши, и она наотрез отказывается обсуждать этот эпизод.
Однако сравнительно благополучное окончание «истории с отравлением» никак не означало, что проблема в целом была снята. Гайдар продолжал пить, и в общем, с точки зрения его соратников, был некоей ходячей бомбой замедленного, но все ускоряющегося, действия. Ясно было, что рано или поздно она взорвется. То, что произошло в Ирландии, повторится где-то еще. Вопрос только в том - где и когда?
Если кому-то кажется странным, что кто-то в России так всерьез воспринимает алкоголизм политического деятеля (не мы ли помним Ельцина, дирижирующего оркестром? Не знаменит ли русский народ своей снисходительностью к пьяницам вообще?), то хочу обратить внимание на то, что образ «рубахи-парня», до какой-то степени даже культивировавшийся Ельциным, тем не менее обернулся бумерангом, когда в народе утвердилось мнение, что алкоголизм уже не позволяет ему нормально функционировать в роли президента. В случае же Гайдара, интеллектуала и «отца русского либерализма», мыслителя и реформатора, публичный скандал такого рода был бы, очевидно, смертелен для его репутации. И не только для его репутации, а - что было гораздо важнее для Чубайса и Гозмана - для репутации движения, школы, храма «рыночных реформ» и «постсоветских преобразований в России». Так что коллективный вздох облегчения после кончины Гайдара - по каким бы причинам эта кончина ни произошла - был совершенно естественным. Не было больше опасности, что кто-нибудь воскликнет во время серьезного мероприятия: «А король-то голый! А Гайдар-то пьяный!», и тогда пришлось бы расхлебывать эту неприятнейшую кашу на коньяке. И еще неизвестно, удалось ли бы это сделать столь же «гладко», как это получилось с ирландской историей. В конце концов, валить все на Березовского и прочие силы Зла до бесконечности тоже невозможно...
С точки зрения Чубайса и Гозмана кончина Гайдара могла иметь и еще один весьма положительный побочный эффект: она давала возможность для создания полноценного и хорошо проработанного культа покойного, который должен был заместить собой идеологический вакуум системных либералов. Проблема отсутствия идеологии далеко не так поверхностна и не так несерьезна, как может показаться на первый взгляд. Ни одно общественное движение, ни одна политическая сила не может рассчитывать на сколько-нибудь массовую поддержку и успех без хорошо продуманной, организованной и эмоционально привлекательной идеологической составляющей. Для системных либералов это было, не побоюсь этого слова, «проклятым вопросом». В качестве идеологии они буквально ничего не могли предложить своим предполагаемым и реальным последователям. Все основные принципы и ценности, на которые они, казалось бы, могли опереться (рыночные реформы и т. п.) были серьезно скомпрометированы деятельностью их же собственного лидера. А конформизм - тот единственный принцип, которого Гайдар и его коллеги придерживались вполне последовательно - никак не оформляется в виде идеологического кредо.
Кроме того, живой Гайдар, где бы он ни появлялся, постоянно служил напоминанием об экономической катастрофе начала 90х, о крушении общественных основ, о беспрецедентном обогащении немногих «избранных». Как ни культивировался образ «идеалиста и бессребреника», живой Гайдар в этот иконный оклад помещался с трудом.
Совершенно другое дело - Гайдар покойный. Опираясь на авторитет ушедшего, можно было лепить вполне действенную идеологию по классическим образцам. И именно это и было предпринято, именно это активно продолжает делаться до сих пор. Впрочем, создание религиозных культов - это отдельная большая тема, и не хочется ее комкать. Может, мы еще к этому вернемся и рассмотрим гайдаризм попристальнее именно с этой точки зрения.
А пока получается, что мы действительно имеем дело с драмой в двух актах, второй из которых оказался логичным и закономерным продолжением первого. В каком-то смысле, «отравление в Ирландии» вполне выглядит как общий «прогон» событий, произошедших три года спустя: так сказать, генеральная репетиция в костюмах, с декорациями и теми же основными действующими лицами и исполнителями.
Ну и в заключение, раз уж мы столько говорили здесь о драме, правильно, наверное, будет вспомнить, что в театральной среде существует масса предрассудков, уходящих своими корнями во тьму кулис. Есть пьесы, пользующиеся «дурной репутацией», от постановки которых, как правило, никто ничего хорошего не ждет, и играть в которых актеры чрезвычайно не любят. Две пьесы известны этим особо: это «Мнимый больной» и «Макбет». Никак не могу отделаться от ощущения, что этот театральный предрассудок как-то напрямую связан с темой наших изысканий. Считается, что играть свою первую роль в одной из этих пьес - такая дурная примета, что хуже не бывает. Похоже, Е.Гайдар не был знаком с этими театральными поверьями. Кто знает, откажись он играть предложенную ему роль в 2006 году, может, и три года спустя сюжет развивался бы иначе.