Рассказ для газеты "Селедка".
Нижегородская газета "Селедка" выпустила номер, посвященный 1917-му году. И попросила у меня описание, каким был тогда Нижний Новгород. Я решил сделать это в виде фотографии рабочего дня одного заурядного человека. Вот что получилось в итоге.
Один день из жизни Селедкина.
28 февраля 1917 года Михаил Полуэктович Селедкин проснулся в бодром расположении духа. Последний день месяца! Время получать сахар. Селедкин являлся земгусаром. Так в обществе именовали особый тип молодых людей. Когда началась Великая война и в армию стали грести всех подряд, самые хитрые подались в земские учреждения. Те создали Земгор , который занялся снабжением армии. Служба в нем освобождала от призыва. Чиновники комитета получили особую форму, издали смахивающую на военную. А еще доступ к огромным деньгам, которые тратились на войну. Поставщики снарядов, сапог и броненосцев получали оплату не из казны, а из отделений комитета на местах. О кутежах земгусаров с промышленниками сразу стали ходить легенды. Селедкин занимал скромную должность начальника отдела нижнего белья и портянок Нижегородского отделения Земгора. В рестораны заказчики его не водили, но на жизнь жаловаться не приходилось. Вот хоть с тем же сахаром! Все старшие армейские чины, от прапорщика до генерала от инфантерии, получали его по единой норме: 10 фунтов в месяц. Год назад норму снизили до 6 фунтов. Фронтовики кряхтели, но терпели: вот победим немца и будет всего вволю… Земгор оставил своим труженикам прежние десять фунтов, только засекретил этот факт. Михаил Полуэктович знал больше: сахар почти всюду уже заменили на сахарный песок, который людям не нравился. И в Нижнем тем, кто поторопился получить паек, его тоже выдали песком. Но вчера на склад отделения привезли настоящий сахар фабрикации Корюковского завода, и Селедкину шепнули: заходи с утра пораньше.
Земгусар быстро умылся, потребовал от коридорного чаю с горячей булкой. Он жил в двухкомнатной квартирке доходного дома Казанского, что позади Городского театра . Квартира была на верхнем четвертом этаже, зато окна выходили на театр и Большую Покровку. И даже имелся балкон на крыше эркера! Жилье неплохое, что говорить. В Нижнем сейчас такого не сыщешь. Прибыло огромное число беженцев, население города выросло вдвое: со ста тысяч до двухсот. Люди сидели друг у друга на голове, заняли все подвалы, бараки, ближайшие деревни. Эвакуированные из Варшавы и Риги заводы разместили на окраинах, на Мызе, в Молитовке, но и в самом центре уже ступить негде…
Размышления о квартирном вопросе прервал коридорный Гаврила. Он вошел, шмякнул на стол поднос с чайной парой и сказал ехидно:
-А вот булки на вашу честь не запасли!
-Что значит не запасли? - возмутился Селедкин. - Я за что твоему хозяину такие деньги плачу?
Проживание на девятнадцати квадратных саженях , с освещением, отоплением и двумя подачами чая обходилось ему ежемесячно в 22 рубля. Дорого, конечно, но зато с балконом. Однако отсутствие горячей булки испортило земгусару настроение.
-Второй день ситного нету, - пояснил Гаврила. - Я уж и на Алексеевскую ходил, в уполномоченную лавку. Хоть тресни! Пора, пора революцию делать…
Услышав от коридорного про революцию, Селедкин вспомнил еще одно на сегодня дело. Надо идти в охранное. Уже два года он состоял секретным осведомителем политической полиции под псевдонимом Шестидесятый. Куда деваться? С охранным отделением ссориться нельзя, иначе в окопы. Селедкина завербовали, когда он поступал на службу в Земгор. Для попадания в закупочный аппарат требовалось свидетельство о благонадежности. Так бы обошлось, если бы не должность. Главный по подштанникам - фигура. Ему численность всей армии известна. Или как минимум фронта. Юго-Западного, за снабжение которого и отвечал Михаил Полуэктович. Э-хе-хе… Придется явиться пред строгие очи ротмистра Варенцова и написать очередное агентурное донесение. И получить за это очередные двадцать пять рублей.
Прихлебывая чай со вчерашним пирогом, Селедкин перебрал в голове другие дела. И повеселел. День обещал быть удачным. Перво-наперво, конечно, сахар. Потом на службу, показаться. Телефонировать кому-нибудь, больше для вида, чем по необходимости. Принести начальству на подпись бумаги - все же конец месяца. А потом в электро-театр. Ах, Верочка! Селедкин даже причмокнул. Месяц уже он обхаживал паву из Учительского института, что в доме Наумова . Какие стати у барышни, какие плечи и грудь… В последнюю встречу Верочка позволила обнять себя за талию, когда он выводил ее из ресторана Розановых. Сделала вид, что не заметила, плутовка. Еще бы, в двенадцать рубликов обошелся тот обед. За такие деньги Маришка с Двадцать четвертой линии разложит свою постель трижды. А может, и к ней потом заглянуть? Селедкин покумекал и решил: как пойдет с учителкой. Вдруг она тоже поддастся? В синематограф-то они пойдут спервоначала. А потом земгусар угостит барышню у самой Пеклер! Лучший в городе ресторан, на углу Большой и Малой Покровок. Верочка увидит белые скатерти, столовое серебро - и сомлеет. Любят девки роскошь, ох любят…
Но Селедкину не выгорело. Он сбегал за сахаром и принес домой большую голову в синей бумаге; прохожие завистливо оборачивались. Потом показался на службе. Там все прошло удачно. Директора отделения вызвали на совещание в Военно-промышленный комитет , главный по портянкам подписал срочные бумаги у его помощника и быстро удалился. Теперь можно было идти в электро-театр. Михаил Полуэктович встретил Веру с занятий и повел ее в «Палас» . Там как-то сразу не задалось… Боковой корпус Общественного собрания, что по Мышкину переулку, отдали под госпиталь. Теперь в зале постоянно торчали выздоравливающие раненые, которых пускали в синематограф бесплатно. Они курили, матерились и приставали к барышням. Вот и сейчас в первом ряду восседал приказный , украшенный румынской медалью, с наглыми пьяными глазами. Он лапал какую-то фрю и громко сообщал ей о своих подвигах. На всякий случай Селедкин отодвинулся в конец зала. Показывали «Когда я на почте служил ямщиком». Как только погас свет, хахаль будто невзначай положил Верочке руку на колено. Та сжалась, но промолчала. Ободренный земгусар стал подыматься выше и вскоре нащупал подвязку. Эффект от этого получился неожиданный. Будущая учительница вскочила и выбежала наружу.
-Погодите, куда же вы? - кинулся следом ухажер. Но Верочка оттолкнула его и воскликнула:
-Я не такая! Как вам не стыдно, Михаил?
Селедкин решил обидеться:
-Стыдно? Это вам должно быть стыдно. Я завтра уезжаю на фронт. В самое пекло! Не знаю, вернусь ли живой. Хотел вам признаться… душу излить… А взамен тычки?
Земец врал. Он лишь раз был в действующей армии, причем дальше штаба фронта не показывался. Видел издали генерал-адъютанта Брусилова, и даже отдал ему честь. Но прославленный полководец лишь презрительно отвернулся. Та единственная поездка очень расстроила Селедкина. Он заранее подогнал свою форму под, как ему казалось, полевой фасон. И даже портупею и ножны обмотал защитной тканью - чтобы германцам сложнее было заметить храбреца в бою. Офицеры, завидев это, прыскали в кулак. А один, с георгиевским темляком на сабле, взял командированного под руку и вывел из офицерской столовой вон. Ладно хоть пинка не дал… С тех пор Селедкин на фронт не просился.
Итак, с Верочкой получился швах. Барышня ушла заплаканная. Раздосадованный земгусар думал не долго. Крикнул извозчика и велел отвезти его в Двадцать четвертую линию. Подлый «ванька» запросил 50 копеек. Совести нет у человека! Ведь Крестовоздвиженская площадь совсем рядом. Но идти пешком не хотелось, и Селедкин махнул рукой: вези. Там позади Вдовьего дома проживала Маришка - проститутка из одиночек. Она не брала синий билет , а платила ежемесячно червонец околоточному и принимала у себя. Визит стоил четыре рубля, но веселая девка отрабатывала их сполна. Раньше Селедкин ходил на Бугры и на Гребешок, где собраны все здешние публичные дома. В них можно поучить утеху и за рубль. Но раз его там обокрали, в другой раз побили ни за что, и земгусар зарекся.
Натешившись, Михаил Полуэктович захотел подкрепиться. С этим в военное время тоже стало туго. Нижний Новгород не Петроград, где полно дешевых кухмистерских. В прошлом году четыре земгусара подрядили вдову, которая стряпала им у себя на квартире ежедневные обеды: полтора рубля из трех блюд, а по выходным со сладким рубль семьдесят пять копеек. Но цены стали расти, провизия пропала, и вдова отказалась от договора. Пришлось ходить в польскую столовую на Осыпной улице. Чисто и вкусно, не как в русских столовых, но однообразно… Двадцатого числа, когда выплачивали жалование, Селедкин позволял себе ресторан. Чаще всего он ходил в Почтовую гостиницу, что в Чернопрудном переулке. Летом было проще: на пароходах можно было объесться за рубль. Еще выручала ярмарка с ее заведениями. Но в прошлом году торги резко пошли на убыль. Да и чем торговать? Все съедала война, мирную продукцию сняли с производства. Поразмыслив, Михаил Полуэктович пошел все к тем же полякам. Истребил изрядно уже надоевшие фляки, подмигнул официанту, и тот принес стакан «лимонада». На самом деле это была подкрашенная водка. Из-за сухого закона торговать алкоголем запретили, и теперь это удовольствие сделалось дорогим. Рубль за фляки и два за «лимонад»! Утолив голод, земгусар решился. Надо идти к Варенцову, нечего тянуть. Сделал дело - гуляй смело. Да и четвертной билет не помешает.
Нижегородское охранное отделение находилось на Больничной улице в доме № 13. Там была хитрая калитка будто бы в соседний двор, а на самом деле к жандармам. Через нее и шастали осведы . На всякий случай Селедкин замотал лицо башлыком. Ротмистр принял его холодно. А ведь наш герой припас для него кое-что интересное. Он вручил рапорт и приготовился к расспросам. Там сообщалось, что уполномоченный Земгора Ракитин вчера получил от хозяина цинковального завода «Славянин», что в Канавине, взятку в девятьсот рублей. За выдачу оборонного заказа на ручные гранаты. Проводив купца, Ракитин положил купюры в карман. Не дал, шильник, Селедкину ни копейки. А на немой вопрос ответил: это деньги на партийную работу. Уполномоченный состоял в кадетской партии. Вот пусть и поплатится за свою жадность! Надо было поделиться.
К удивлению земца, ротмистр пробежал рапорт глазами и сунул его в стол. Равнодушно, без всякого интереса. Такой факт, а он ноль внимания. Непонятно. Варенцов протянул агенту «серенькую» и заставил расписаться на клочке бумаги: «Деньги 25 (двадцать пять) рублей получил. Шестидесятый. 28 февраля 1917 г.» А потом указал на дверь.
Селедкин вышел из охранного ошарашенный. Что-то не так. Ротмистр был службист, делал карьеру, и вдруг… Земгусар двинулся к Откосу и вдруг услышал крик газетчика:
-Государь разогнал Государственную Думу! Волнения в Петрограде!
Михаил Полуэктович купил «Нижегородский листок» и прочитал на первой странице важные новости. Нет, Дума не была разогнана, газетчик соврал. Царь лишь приостановил ее деятельность до апреля. А командующий войсками Петроградского военного округа генерал Хабалов сообщал, что в столице отмечены волнения. Он запретил всякие сборища и грозил применить оружие. Вот почему жандармам не до рапортов! Не дай Бог, революция, победившие бунтовщики могут в кутузку засадить. А потом доберутся и до секретной агентуры…
Селедкин сел на скамейке и задумался. Как быть? В охранке есть его личное дело, с расписками и согласием на сотрудничество. Вернуться к ротмистру и попросить выдать его? Смешно. Надо дождаться, когда все совсем рухнет. И уж тогда умолять Варенцова. Денег ему предложить, воззвать к совести, хотя откуда у жандарма совесть?
Селедкин пролистал газету. М-да… Новости одна хуже другой. Губернское правление опубликовало предельную таксу на хлеб. Французская свежеиспеченная булка должна стоить 6 копеек. Вот только где ее взять? Гаврила не нашел. Рядом цены на свинину: туша с головой и ногами не дороже 10 рублей за пуд, лопатка без сала - 19 рублей. Гирс утвердил приговоры крестьянам: месяц тюрьмы за вывоз продовольствия из губернии, и две недели - за укрывание дезертира. Всюду критическое состояние с хлебом, правительство готовится ввести карточки, а еще грозит реквизицией. Дожили: в России реквизиция хлеба! На другой странице сказано, что товарный месяц продлен еще на неделю. Особое совещание по топливу извещает, что дров нет. А сводки с фронтов вообще страшно читать…
Михаил Полуэктович вернулся к себе на квартиру. Скоро стемнеет. Куда пойти? Сахар получил, донос написал, девушку за коленку потрогал. От нечего делать он перечитал газетку. На Ново-Базарной площади в цирке Байдони чемпионат по французской борьбе. В Дворянском собрании концерт Петровой-Званцевой. А в Художественном электро-театре боевик сезона «Пан Твардовский». Ну и что выбрать?
Размышления земца прервал топот сапожищ, и в комнату ворвался крепкий малый в партикулярной шинели.
-Мишка, чего грустишь? Пошли в «Хризантему», я угощаю!
Это был приятель Селедкина Федька Мухин из городского ВПК. Денежный человек, между прочим. Потому как работает с Молитовской льняной мануфактурой. Казалось бы, экая ерунда - изготавливать мешки. Но когда их требует армия, то счет мешкам идет на миллионы. И с каждого чуть-чуть, да капает в карман уполномоченного. Вот Федька и кочевряжится, по три раза в неделю гуляет по ресторанам. Одному пить скучно, он зовет собутыльников, в том числе перепадает и Селедкину. Правда, Мухин парень наглый, и за свои угощения норовит поглумиться. Селедкина называет министром по кальсонам, а еще смеется над отчеством: почему Полу-Эктович, а не полный? Тот однажды огрызнулся: его должность важная, без подштанников попробуй повоюй. Но вышло лишь хуже: перестали звать в компанию.
Земец думал отказаться - опять грубости терпеть? Но захотелось в «Хризантему», да еще за чужой счет. Новая ресторация помещалась все на той же Покровке, в доме Каменевой . Вкусно, и струнный оркестр по вечерам наяривает. Однако надо сперва поломаться…
-А оттуда к Пеклер перейдем?
-Мало будет - перейдем, - заверил Федька и красноречиво похлопал себя по карману. - Три тыщи оторвал. Есть на что бузить, не дрейфь!
Так Селедкин оказался в ресторации. Сошлось трое, все земгусары. Наш герой был из них самым нищим. Жалование вроде ничего - сто шестьдесят рублей, плюс наградные на Рождество и Пасху по семь сотен, плюс квартирные. Жить можно, и на Маришку хватает. Но кустарная промышленность! Там же мелочь в сравнении с теми оборотами, которые обслуживают в ВПК. Федька вон на мешках озолотился, а его дружок - на шрапнели. Капиталисты совсем стыд потеряли: скоро деньги у них из ушей потекут, поскольку Военное министерство швыряет их направо и налево. Вот и перепадает мелочишке, посредникам. Мухин вовсю скупал бриллианты и даже не скрывал этого. Везет же человеку…
Федька заказал все самое дорогое: салфеточную икру, холодную осетрину с хреном, пулярку под соусом бешамель. И велел принести водки в чайнике и три чашки. Официант нагнулся к самому его уху и сказал громким шепотом:
-Тридцать рублей бутылка ноне.
-Чё как много?
-Полиция, барин, ноне дорогая…
-Ладно, тащи сразу две, а видно будет.
Селедкин быстро захмелел и решил тоже чем-нибудь похвастать. Но чем? И он соврал, что сегодня днем совратил барышню из Учительского института, прям цветок. Сказал ей, что завтра уезжает на фронт, не знает, будет ли жив, и надо бы тово… И дура согласилась! Собутыльникам история понравилась, и главный по портянкам временно стал героем вечера. Мухин заявил, что прием сильный, надо и ему попробовать, и даже есть на ком. Уже в дыму компания перебралась к Пеклер. У этого ресторана имелся собственный автомобиль, который развозил пьяных посетителей по домам. В час ночи Селедкин оказался, наконец, у себя. Но поспать ему не дали. Только земец разулся, как снаружи раздался крик:
-Михаил Полуэктыч! Проснитесь, радость-то какая!
-А? - Селедкин высунулся на лестницу. - Что?
Там приплясывал коридорный Гаврила:
-В Петрограде революция!
-Какая революция? Генерал Хабалов ее запретил.
-Войска перешли на сторону народа! Власть взяла Государственная Дума.
-Откуда знаешь? - не поверил земец.
-Да у меня кум на полицейском телеграфе служит, он и сообщил. Долой самодержавие!
Селедкин сказал внушительно:
-Да-а… Теперь у нас дело пойдет. Теперь Россию ждет светлое будущее.
А сам подумал про себя: «Отослать Гаврилу и бегом в охранное. Пока не поздно».
Обработка дневников и примечания - Николай Свечин.
Дневники М.П. Селедкина «Сквозь пламя и дым» хранятся в Библиотеке Конгресса США.
Один день из жизни Селедкина.
28 февраля 1917 года Михаил Полуэктович Селедкин проснулся в бодром расположении духа. Последний день месяца! Время получать сахар. Селедкин являлся земгусаром. Так в обществе именовали особый тип молодых людей. Когда началась Великая война и в армию стали грести всех подряд, самые хитрые подались в земские учреждения. Те создали Земгор , который занялся снабжением армии. Служба в нем освобождала от призыва. Чиновники комитета получили особую форму, издали смахивающую на военную. А еще доступ к огромным деньгам, которые тратились на войну. Поставщики снарядов, сапог и броненосцев получали оплату не из казны, а из отделений комитета на местах. О кутежах земгусаров с промышленниками сразу стали ходить легенды. Селедкин занимал скромную должность начальника отдела нижнего белья и портянок Нижегородского отделения Земгора. В рестораны заказчики его не водили, но на жизнь жаловаться не приходилось. Вот хоть с тем же сахаром! Все старшие армейские чины, от прапорщика до генерала от инфантерии, получали его по единой норме: 10 фунтов в месяц. Год назад норму снизили до 6 фунтов. Фронтовики кряхтели, но терпели: вот победим немца и будет всего вволю… Земгор оставил своим труженикам прежние десять фунтов, только засекретил этот факт. Михаил Полуэктович знал больше: сахар почти всюду уже заменили на сахарный песок, который людям не нравился. И в Нижнем тем, кто поторопился получить паек, его тоже выдали песком. Но вчера на склад отделения привезли настоящий сахар фабрикации Корюковского завода, и Селедкину шепнули: заходи с утра пораньше.
Земгусар быстро умылся, потребовал от коридорного чаю с горячей булкой. Он жил в двухкомнатной квартирке доходного дома Казанского, что позади Городского театра . Квартира была на верхнем четвертом этаже, зато окна выходили на театр и Большую Покровку. И даже имелся балкон на крыше эркера! Жилье неплохое, что говорить. В Нижнем сейчас такого не сыщешь. Прибыло огромное число беженцев, население города выросло вдвое: со ста тысяч до двухсот. Люди сидели друг у друга на голове, заняли все подвалы, бараки, ближайшие деревни. Эвакуированные из Варшавы и Риги заводы разместили на окраинах, на Мызе, в Молитовке, но и в самом центре уже ступить негде…
Размышления о квартирном вопросе прервал коридорный Гаврила. Он вошел, шмякнул на стол поднос с чайной парой и сказал ехидно:
-А вот булки на вашу честь не запасли!
-Что значит не запасли? - возмутился Селедкин. - Я за что твоему хозяину такие деньги плачу?
Проживание на девятнадцати квадратных саженях , с освещением, отоплением и двумя подачами чая обходилось ему ежемесячно в 22 рубля. Дорого, конечно, но зато с балконом. Однако отсутствие горячей булки испортило земгусару настроение.
-Второй день ситного нету, - пояснил Гаврила. - Я уж и на Алексеевскую ходил, в уполномоченную лавку. Хоть тресни! Пора, пора революцию делать…
Услышав от коридорного про революцию, Селедкин вспомнил еще одно на сегодня дело. Надо идти в охранное. Уже два года он состоял секретным осведомителем политической полиции под псевдонимом Шестидесятый. Куда деваться? С охранным отделением ссориться нельзя, иначе в окопы. Селедкина завербовали, когда он поступал на службу в Земгор. Для попадания в закупочный аппарат требовалось свидетельство о благонадежности. Так бы обошлось, если бы не должность. Главный по подштанникам - фигура. Ему численность всей армии известна. Или как минимум фронта. Юго-Западного, за снабжение которого и отвечал Михаил Полуэктович. Э-хе-хе… Придется явиться пред строгие очи ротмистра Варенцова и написать очередное агентурное донесение. И получить за это очередные двадцать пять рублей.
Прихлебывая чай со вчерашним пирогом, Селедкин перебрал в голове другие дела. И повеселел. День обещал быть удачным. Перво-наперво, конечно, сахар. Потом на службу, показаться. Телефонировать кому-нибудь, больше для вида, чем по необходимости. Принести начальству на подпись бумаги - все же конец месяца. А потом в электро-театр. Ах, Верочка! Селедкин даже причмокнул. Месяц уже он обхаживал паву из Учительского института, что в доме Наумова . Какие стати у барышни, какие плечи и грудь… В последнюю встречу Верочка позволила обнять себя за талию, когда он выводил ее из ресторана Розановых. Сделала вид, что не заметила, плутовка. Еще бы, в двенадцать рубликов обошелся тот обед. За такие деньги Маришка с Двадцать четвертой линии разложит свою постель трижды. А может, и к ней потом заглянуть? Селедкин покумекал и решил: как пойдет с учителкой. Вдруг она тоже поддастся? В синематограф-то они пойдут спервоначала. А потом земгусар угостит барышню у самой Пеклер! Лучший в городе ресторан, на углу Большой и Малой Покровок. Верочка увидит белые скатерти, столовое серебро - и сомлеет. Любят девки роскошь, ох любят…
Но Селедкину не выгорело. Он сбегал за сахаром и принес домой большую голову в синей бумаге; прохожие завистливо оборачивались. Потом показался на службе. Там все прошло удачно. Директора отделения вызвали на совещание в Военно-промышленный комитет , главный по портянкам подписал срочные бумаги у его помощника и быстро удалился. Теперь можно было идти в электро-театр. Михаил Полуэктович встретил Веру с занятий и повел ее в «Палас» . Там как-то сразу не задалось… Боковой корпус Общественного собрания, что по Мышкину переулку, отдали под госпиталь. Теперь в зале постоянно торчали выздоравливающие раненые, которых пускали в синематограф бесплатно. Они курили, матерились и приставали к барышням. Вот и сейчас в первом ряду восседал приказный , украшенный румынской медалью, с наглыми пьяными глазами. Он лапал какую-то фрю и громко сообщал ей о своих подвигах. На всякий случай Селедкин отодвинулся в конец зала. Показывали «Когда я на почте служил ямщиком». Как только погас свет, хахаль будто невзначай положил Верочке руку на колено. Та сжалась, но промолчала. Ободренный земгусар стал подыматься выше и вскоре нащупал подвязку. Эффект от этого получился неожиданный. Будущая учительница вскочила и выбежала наружу.
-Погодите, куда же вы? - кинулся следом ухажер. Но Верочка оттолкнула его и воскликнула:
-Я не такая! Как вам не стыдно, Михаил?
Селедкин решил обидеться:
-Стыдно? Это вам должно быть стыдно. Я завтра уезжаю на фронт. В самое пекло! Не знаю, вернусь ли живой. Хотел вам признаться… душу излить… А взамен тычки?
Земец врал. Он лишь раз был в действующей армии, причем дальше штаба фронта не показывался. Видел издали генерал-адъютанта Брусилова, и даже отдал ему честь. Но прославленный полководец лишь презрительно отвернулся. Та единственная поездка очень расстроила Селедкина. Он заранее подогнал свою форму под, как ему казалось, полевой фасон. И даже портупею и ножны обмотал защитной тканью - чтобы германцам сложнее было заметить храбреца в бою. Офицеры, завидев это, прыскали в кулак. А один, с георгиевским темляком на сабле, взял командированного под руку и вывел из офицерской столовой вон. Ладно хоть пинка не дал… С тех пор Селедкин на фронт не просился.
Итак, с Верочкой получился швах. Барышня ушла заплаканная. Раздосадованный земгусар думал не долго. Крикнул извозчика и велел отвезти его в Двадцать четвертую линию. Подлый «ванька» запросил 50 копеек. Совести нет у человека! Ведь Крестовоздвиженская площадь совсем рядом. Но идти пешком не хотелось, и Селедкин махнул рукой: вези. Там позади Вдовьего дома проживала Маришка - проститутка из одиночек. Она не брала синий билет , а платила ежемесячно червонец околоточному и принимала у себя. Визит стоил четыре рубля, но веселая девка отрабатывала их сполна. Раньше Селедкин ходил на Бугры и на Гребешок, где собраны все здешние публичные дома. В них можно поучить утеху и за рубль. Но раз его там обокрали, в другой раз побили ни за что, и земгусар зарекся.
Натешившись, Михаил Полуэктович захотел подкрепиться. С этим в военное время тоже стало туго. Нижний Новгород не Петроград, где полно дешевых кухмистерских. В прошлом году четыре земгусара подрядили вдову, которая стряпала им у себя на квартире ежедневные обеды: полтора рубля из трех блюд, а по выходным со сладким рубль семьдесят пять копеек. Но цены стали расти, провизия пропала, и вдова отказалась от договора. Пришлось ходить в польскую столовую на Осыпной улице. Чисто и вкусно, не как в русских столовых, но однообразно… Двадцатого числа, когда выплачивали жалование, Селедкин позволял себе ресторан. Чаще всего он ходил в Почтовую гостиницу, что в Чернопрудном переулке. Летом было проще: на пароходах можно было объесться за рубль. Еще выручала ярмарка с ее заведениями. Но в прошлом году торги резко пошли на убыль. Да и чем торговать? Все съедала война, мирную продукцию сняли с производства. Поразмыслив, Михаил Полуэктович пошел все к тем же полякам. Истребил изрядно уже надоевшие фляки, подмигнул официанту, и тот принес стакан «лимонада». На самом деле это была подкрашенная водка. Из-за сухого закона торговать алкоголем запретили, и теперь это удовольствие сделалось дорогим. Рубль за фляки и два за «лимонад»! Утолив голод, земгусар решился. Надо идти к Варенцову, нечего тянуть. Сделал дело - гуляй смело. Да и четвертной билет не помешает.
Нижегородское охранное отделение находилось на Больничной улице в доме № 13. Там была хитрая калитка будто бы в соседний двор, а на самом деле к жандармам. Через нее и шастали осведы . На всякий случай Селедкин замотал лицо башлыком. Ротмистр принял его холодно. А ведь наш герой припас для него кое-что интересное. Он вручил рапорт и приготовился к расспросам. Там сообщалось, что уполномоченный Земгора Ракитин вчера получил от хозяина цинковального завода «Славянин», что в Канавине, взятку в девятьсот рублей. За выдачу оборонного заказа на ручные гранаты. Проводив купца, Ракитин положил купюры в карман. Не дал, шильник, Селедкину ни копейки. А на немой вопрос ответил: это деньги на партийную работу. Уполномоченный состоял в кадетской партии. Вот пусть и поплатится за свою жадность! Надо было поделиться.
К удивлению земца, ротмистр пробежал рапорт глазами и сунул его в стол. Равнодушно, без всякого интереса. Такой факт, а он ноль внимания. Непонятно. Варенцов протянул агенту «серенькую» и заставил расписаться на клочке бумаги: «Деньги 25 (двадцать пять) рублей получил. Шестидесятый. 28 февраля 1917 г.» А потом указал на дверь.
Селедкин вышел из охранного ошарашенный. Что-то не так. Ротмистр был службист, делал карьеру, и вдруг… Земгусар двинулся к Откосу и вдруг услышал крик газетчика:
-Государь разогнал Государственную Думу! Волнения в Петрограде!
Михаил Полуэктович купил «Нижегородский листок» и прочитал на первой странице важные новости. Нет, Дума не была разогнана, газетчик соврал. Царь лишь приостановил ее деятельность до апреля. А командующий войсками Петроградского военного округа генерал Хабалов сообщал, что в столице отмечены волнения. Он запретил всякие сборища и грозил применить оружие. Вот почему жандармам не до рапортов! Не дай Бог, революция, победившие бунтовщики могут в кутузку засадить. А потом доберутся и до секретной агентуры…
Селедкин сел на скамейке и задумался. Как быть? В охранке есть его личное дело, с расписками и согласием на сотрудничество. Вернуться к ротмистру и попросить выдать его? Смешно. Надо дождаться, когда все совсем рухнет. И уж тогда умолять Варенцова. Денег ему предложить, воззвать к совести, хотя откуда у жандарма совесть?
Селедкин пролистал газету. М-да… Новости одна хуже другой. Губернское правление опубликовало предельную таксу на хлеб. Французская свежеиспеченная булка должна стоить 6 копеек. Вот только где ее взять? Гаврила не нашел. Рядом цены на свинину: туша с головой и ногами не дороже 10 рублей за пуд, лопатка без сала - 19 рублей. Гирс утвердил приговоры крестьянам: месяц тюрьмы за вывоз продовольствия из губернии, и две недели - за укрывание дезертира. Всюду критическое состояние с хлебом, правительство готовится ввести карточки, а еще грозит реквизицией. Дожили: в России реквизиция хлеба! На другой странице сказано, что товарный месяц продлен еще на неделю. Особое совещание по топливу извещает, что дров нет. А сводки с фронтов вообще страшно читать…
Михаил Полуэктович вернулся к себе на квартиру. Скоро стемнеет. Куда пойти? Сахар получил, донос написал, девушку за коленку потрогал. От нечего делать он перечитал газетку. На Ново-Базарной площади в цирке Байдони чемпионат по французской борьбе. В Дворянском собрании концерт Петровой-Званцевой. А в Художественном электро-театре боевик сезона «Пан Твардовский». Ну и что выбрать?
Размышления земца прервал топот сапожищ, и в комнату ворвался крепкий малый в партикулярной шинели.
-Мишка, чего грустишь? Пошли в «Хризантему», я угощаю!
Это был приятель Селедкина Федька Мухин из городского ВПК. Денежный человек, между прочим. Потому как работает с Молитовской льняной мануфактурой. Казалось бы, экая ерунда - изготавливать мешки. Но когда их требует армия, то счет мешкам идет на миллионы. И с каждого чуть-чуть, да капает в карман уполномоченного. Вот Федька и кочевряжится, по три раза в неделю гуляет по ресторанам. Одному пить скучно, он зовет собутыльников, в том числе перепадает и Селедкину. Правда, Мухин парень наглый, и за свои угощения норовит поглумиться. Селедкина называет министром по кальсонам, а еще смеется над отчеством: почему Полу-Эктович, а не полный? Тот однажды огрызнулся: его должность важная, без подштанников попробуй повоюй. Но вышло лишь хуже: перестали звать в компанию.
Земец думал отказаться - опять грубости терпеть? Но захотелось в «Хризантему», да еще за чужой счет. Новая ресторация помещалась все на той же Покровке, в доме Каменевой . Вкусно, и струнный оркестр по вечерам наяривает. Однако надо сперва поломаться…
-А оттуда к Пеклер перейдем?
-Мало будет - перейдем, - заверил Федька и красноречиво похлопал себя по карману. - Три тыщи оторвал. Есть на что бузить, не дрейфь!
Так Селедкин оказался в ресторации. Сошлось трое, все земгусары. Наш герой был из них самым нищим. Жалование вроде ничего - сто шестьдесят рублей, плюс наградные на Рождество и Пасху по семь сотен, плюс квартирные. Жить можно, и на Маришку хватает. Но кустарная промышленность! Там же мелочь в сравнении с теми оборотами, которые обслуживают в ВПК. Федька вон на мешках озолотился, а его дружок - на шрапнели. Капиталисты совсем стыд потеряли: скоро деньги у них из ушей потекут, поскольку Военное министерство швыряет их направо и налево. Вот и перепадает мелочишке, посредникам. Мухин вовсю скупал бриллианты и даже не скрывал этого. Везет же человеку…
Федька заказал все самое дорогое: салфеточную икру, холодную осетрину с хреном, пулярку под соусом бешамель. И велел принести водки в чайнике и три чашки. Официант нагнулся к самому его уху и сказал громким шепотом:
-Тридцать рублей бутылка ноне.
-Чё как много?
-Полиция, барин, ноне дорогая…
-Ладно, тащи сразу две, а видно будет.
Селедкин быстро захмелел и решил тоже чем-нибудь похвастать. Но чем? И он соврал, что сегодня днем совратил барышню из Учительского института, прям цветок. Сказал ей, что завтра уезжает на фронт, не знает, будет ли жив, и надо бы тово… И дура согласилась! Собутыльникам история понравилась, и главный по портянкам временно стал героем вечера. Мухин заявил, что прием сильный, надо и ему попробовать, и даже есть на ком. Уже в дыму компания перебралась к Пеклер. У этого ресторана имелся собственный автомобиль, который развозил пьяных посетителей по домам. В час ночи Селедкин оказался, наконец, у себя. Но поспать ему не дали. Только земец разулся, как снаружи раздался крик:
-Михаил Полуэктыч! Проснитесь, радость-то какая!
-А? - Селедкин высунулся на лестницу. - Что?
Там приплясывал коридорный Гаврила:
-В Петрограде революция!
-Какая революция? Генерал Хабалов ее запретил.
-Войска перешли на сторону народа! Власть взяла Государственная Дума.
-Откуда знаешь? - не поверил земец.
-Да у меня кум на полицейском телеграфе служит, он и сообщил. Долой самодержавие!
Селедкин сказал внушительно:
-Да-а… Теперь у нас дело пойдет. Теперь Россию ждет светлое будущее.
А сам подумал про себя: «Отослать Гаврилу и бегом в охранное. Пока не поздно».
Обработка дневников и примечания - Николай Свечин.
Дневники М.П. Селедкина «Сквозь пламя и дым» хранятся в Библиотеке Конгресса США.