ухожу зпт стихи под катом тчк
ЖЖ умерло.Мне никто не пишет, я никому не пишу и не очень-то нужно. Я поэтому переселяюсь в Фэйсбук, иногда буду там чего-то вывешивать. За прошедший год я написал свои лучшие стихи - вот они. Кто-нибудь сюда забредет, так пусть лучше увидит это. Это моя последняя запись. Комментарии отключаю.
* * *
В огромном городе твоем
я был и жителем простым
и тонким инеем седым
и даже домом - я был дом.
И даже дымом - я был дым.
Ты помнишь ветви, водоем
и тень от облака в воде -
так вот: я был ее объем.
А ты не помнишь ни о том,
ни о другом - о том, о чем
я рассказал тебе тайком
и знали только мы вдвоем.
Прости, что я не стал другим:
я, может быть, уютный дом
и не совсем пропащий дым,
но человеком - был с трудом.
* * *
Твой силуэт, как бы пустой,
за дымкой листьев колыхался
и, заворожен пустотой,
я сам стоял и колыхался.
На неподвижное лицо
ты смотришь тоже неподвижно.
Ты что-то скажешь еле слышно.
Что-что? Лицо? Мое лицо?
Чужая нежность как своя.
Ее присваивать не нужно.
Ее удерживать не нужно.
Она и так уже своя.
Поспи сегодня наконец.
А завтра ты идешь на Бойса.
Кого не бойся? Повтори.
Мне плохо слышно. Ах, на Бойса.
* * *
Свечное пламя мается, дрожит.
Сгорая, мотылек его целует.
Мой друг не пишет - он, как тень, танцует
и на ловца, как зверь, бежит.
Сдвигается зима, ее слепые створки.
Домашний газ свой синий язычок
выпрастывает из конфорки.
Дом позабыл, как умер мотылек.
Забывчивостью - что хотел он показать?
Зачем он книги старые расставил
так нарочито, словно неких правил
он вел - разъятую по комнатам - тетрадь?
Прошли года, а он все делал вид,
что - черствому - не до жильцов покойных.
Но я-то видел, как он был укрыт
огромной пленкой крыльев треугольных.
* * *
Человек-паук 2 ищет.
Кого ищет человек-паук?
Зачем он на заборе пишет,
зачем издает свистящий звук?
Словно прострелено его горло
и он зажимая рану - дышит.
Он пишет на заборе: «Слышите сверла?»
Но сверла никто не слышит.
Он берет бутылку, пьет из горла,
думает: «Тетя была бы горда».
Но нет никакой ни тети, не моти,
как будто не было никогда.
Она укрыта ржавой листвой,
над ней поскрипывает звезда.
Неужели не было ничего,
никогда?
Может и было, может и было.
Только какое это имеет значение.
Все это - буддизм для быдла,
эзотерика, столоверчение.
* * *
"Земля! Земля!" - кричит пилот
космического корабля.
Но никакой земли там нет,
а также корабля.
Там только страшный белый сад,
висящий в пустоте.
Пилот моргает - что за сад?
глаза уже не те.
Он очень старый, наш пилот.
За столько световых-то лет.
Да и корабль уже не тот,
его, точнее, нет.
Прозрачный, как стеклянный, снег.
Такой я видел как-то раз
в глазах у Эли, и тогда
я понял - он не примет нас.
* * *
Вода и соль на выцветшем паркете.
Подвешенные в воздухе тетрадки.
В холодной комнате скучают дети,
расставленные в шахматном порядке.
Бюст Лермонтова. Половая тряпка
завязана, как старая косынка.
Усатая цыганская прабабка,
несущая мешок картошки с рынка.
В окне светает. Все еще светает.
Проходит месяц. Он еще продлится.
Порывом ветра окна открывает.
Но обомлевшим окнам не открыться.
Директор замер в белом кабинете.
Пустые стены, свежая побелка.
И на его лице в рассветном свете -
узор морщинок, выведенный мелко.
* * *
Как быстро облетает человек…
Сначала он во сне летает,
потом, как дерево, внезапно облетает.
Все забывает человек.
Он имена и лица забывает,
растерянный, он смотрит из-под век,
жену не узнавая. Так бывает,
когда, как дерево, взлетает человек.
Я наблюдал, как дерево летает,
взметнувшись над осенней полыньей.
Оно сверкает желтой чешуей,
пока она совсем не облетает.
* * *
В огромном городе твоем
я был и жителем простым
и тонким инеем седым
и даже домом - я был дом.
И даже дымом - я был дым.
Ты помнишь ветви, водоем
и тень от облака в воде -
так вот: я был ее объем.
А ты не помнишь ни о том,
ни о другом - о том, о чем
я рассказал тебе тайком
и знали только мы вдвоем.
Прости, что я не стал другим:
я, может быть, уютный дом
и не совсем пропащий дым,
но человеком - был с трудом.
* * *
Твой силуэт, как бы пустой,
за дымкой листьев колыхался
и, заворожен пустотой,
я сам стоял и колыхался.
На неподвижное лицо
ты смотришь тоже неподвижно.
Ты что-то скажешь еле слышно.
Что-что? Лицо? Мое лицо?
Чужая нежность как своя.
Ее присваивать не нужно.
Ее удерживать не нужно.
Она и так уже своя.
Поспи сегодня наконец.
А завтра ты идешь на Бойса.
Кого не бойся? Повтори.
Мне плохо слышно. Ах, на Бойса.
* * *
Свечное пламя мается, дрожит.
Сгорая, мотылек его целует.
Мой друг не пишет - он, как тень, танцует
и на ловца, как зверь, бежит.
Сдвигается зима, ее слепые створки.
Домашний газ свой синий язычок
выпрастывает из конфорки.
Дом позабыл, как умер мотылек.
Забывчивостью - что хотел он показать?
Зачем он книги старые расставил
так нарочито, словно неких правил
он вел - разъятую по комнатам - тетрадь?
Прошли года, а он все делал вид,
что - черствому - не до жильцов покойных.
Но я-то видел, как он был укрыт
огромной пленкой крыльев треугольных.
* * *
Человек-паук 2 ищет.
Кого ищет человек-паук?
Зачем он на заборе пишет,
зачем издает свистящий звук?
Словно прострелено его горло
и он зажимая рану - дышит.
Он пишет на заборе: «Слышите сверла?»
Но сверла никто не слышит.
Он берет бутылку, пьет из горла,
думает: «Тетя была бы горда».
Но нет никакой ни тети, не моти,
как будто не было никогда.
Она укрыта ржавой листвой,
над ней поскрипывает звезда.
Неужели не было ничего,
никогда?
Может и было, может и было.
Только какое это имеет значение.
Все это - буддизм для быдла,
эзотерика, столоверчение.
* * *
"Земля! Земля!" - кричит пилот
космического корабля.
Но никакой земли там нет,
а также корабля.
Там только страшный белый сад,
висящий в пустоте.
Пилот моргает - что за сад?
глаза уже не те.
Он очень старый, наш пилот.
За столько световых-то лет.
Да и корабль уже не тот,
его, точнее, нет.
Прозрачный, как стеклянный, снег.
Такой я видел как-то раз
в глазах у Эли, и тогда
я понял - он не примет нас.
* * *
Вода и соль на выцветшем паркете.
Подвешенные в воздухе тетрадки.
В холодной комнате скучают дети,
расставленные в шахматном порядке.
Бюст Лермонтова. Половая тряпка
завязана, как старая косынка.
Усатая цыганская прабабка,
несущая мешок картошки с рынка.
В окне светает. Все еще светает.
Проходит месяц. Он еще продлится.
Порывом ветра окна открывает.
Но обомлевшим окнам не открыться.
Директор замер в белом кабинете.
Пустые стены, свежая побелка.
И на его лице в рассветном свете -
узор морщинок, выведенный мелко.
* * *
Как быстро облетает человек…
Сначала он во сне летает,
потом, как дерево, внезапно облетает.
Все забывает человек.
Он имена и лица забывает,
растерянный, он смотрит из-под век,
жену не узнавая. Так бывает,
когда, как дерево, взлетает человек.
Я наблюдал, как дерево летает,
взметнувшись над осенней полыньей.
Оно сверкает желтой чешуей,
пока она совсем не облетает.