Ботанический сад в Вильне (Летняя картинка)
Все вокруг говорит, что теперь лето. Посмотрите: река Вилия унизалась плотами, купальнями, яликами с разноцветными флагами, услужливо предлагающими свои услуги желающим ехать купаться за город, на открытое место. По улицам мелькают кители, нанковые пиджаки, белыя фуражки; отцы семейств расхаживают в прюнелевых штиблетах и плантаторских соломенных с широкими полями шляпах, придающих им еще более важности и солидности, какая подобает их высокому положению в семейном быту. Хлопотливыя еврейки-торговки шныряют взад и вперед с полуаршинными огурцами, апельсинами, персиками, черешнями, крыжовником и проч.
На улице - душно, пыльно, грязно, по случаю починки мостовых и перекраски домов. Кстати, ротозеям я положительно не советую теперь ходить по нашим узеньким тротуарам, во избежание быть обрызганным известью, желтою, зеленою, розовою и иными красками. Нужно заметить, что Вильна любит щеголять яркостью и разнообразием цветов. Это ее характеристическая черта, свойственная всем старинным городам. Каких цветов вы не увидите! Здесь попадаются дома цветом своим сильно напоминающие грязную кастрюлю, детския пеленки, рыжие нечищенные ваксою сапоги гоголевских героев, и темно-голубой свод неба, нежную зелень лугов и полей, обличающие склонность владельца к сентиментальности. С подобною буколическою наружностью преимущественно попадаются дома на Трокской улице.
Дома - духота нестерпимая, от которой решительно незнаешь как избавиться; разве, испытав прием Ивана Никифоровича (из Гоголя) прохлаждаться «в натуре».
По случаю теперь летняго сезона я хочу познакомить читателей «Вил. Вестн.» с нашим ботаническим садом, единственным внутри города местом, где человек свободно может дохнуть свежим воздухом, не рискуя за это удовольствие изжариться на солнце. При том-же, этот сад до того своеобразен и так мало походит на все столичные и губернские сады, предназначенные для общественной прогулки, что, я думаю, читатель простит меня, что я отнял у него несколько минут досужаго времени (у кого только его нет?), чтоб познакомить с этим уголком, любимым жителями Вильны.
Представьте себе небольшую поляну, кокетливо приютившуюся у подножия нескольких гор и окруженную со всех сторон извилистою, прозрачною речкою Вилейкою, которая, как-бы единственно только для этой надобности, разделяется с одной стороны поляны на два рукава и, обежав ее вокруг, снова соединяются и вместе протекают сквозь живописное ущелье. Это и есть ботанический сад. Горы окружают его с северной и западной сторон. С восточной он примыкает к улице, от которой отделяется дубовой шпалерою; с южной - к городскому саду, за которым тянется кафедральная площадь. С этой стороны вход в сад пролегает через мостик, перекинутый через Вилейку. С правой стороны его, т. е. мостика, насупившись выглядывает до половины въехавшая в землю, от глубокой старости, королевская мельница; каменная, с высокою седою черепичною кровлею, крохотными, закоптелыми окнами, поместившимися под крышею, которыми она, кажется, с неудовольствием смотрит на все теперешнее и с грустью вспоминает о прошедшем - и узенькими, продолговатыми отверстиями вместо дверей, в которыя едва один человек может просунуться.
С левой стороны высится крутая, высокая замковая гора; где некогда свил себе орлиное гнездо великий князь литовский Гедимин, с зубчатою стеною, башнями, бойницами, наводившие панический страх на соседей: Поляков, Крестоносцев, Ливонцев и Русских. Но те времена давным давно канули в вечность, оставив как воспоминание только две-три жалких страницы из истории, груду камней, вместо замка полнаго жизни и силы, да одиноко торчащую в безмолвном уединении башню, которая с удивлением озирается вокруг своими крохотными амбразурами и ничего не узнает.
Все изменилось! Там, где когда-то был нижний замок, у подошвы замковой горы, с глубоким рвом, подъемными мостами, геркулесовскими воротами, амбразурами, в которыя гордо выглядывали чудовищные единороги, мортиры и пищали; где гридни и палаты переполнены были рыцарями и боярами, где слышалось постоянно и бряцанье оружия и ржание боевых коней и шумныя песни победных тризн и пиршеств - там зигзагами вьется теперь какой-то детский бруствер полеваго укрепления с гнилыми штурмовыми кольями (штурмфалы) и мелким болотистым рвом, на дне котораго, в заплесневелой луже монотонно квакают лягушки. Вместо княжеских палат - тянутся тюрьма и солдатския казармы, на окнах которых просушиваются на летнем солнышке, портянки и шаровары. Трудно очевидцам прошедшаго узнать и величавую местность, переродившуюся теперь в жалкую пародию колоссальности и грандиозности и в нас, безсильных и мизерных - потомков богатырей! Теперь мне становится понятна их старческая ироническая улыбка, полная затаенной скорби, с которою они смотрят на все окружающее.
За мостиком несколько дорожек усаженных пирамидальным и серебристым тополями, дубом, кленом, рабиною и черемухою, уклоняются по разным направлениям. Главная ведет нас на небольшую площадку, у противоположнаго конца сада. По средине ея блещет маленький искусственный пруд, в зеркальную поверхность котораго глядятся исполинския верхушки плакучих ив. Подле них дружелюбно поместилась семейка тополей, лип, несколько каштанов, кленов, две-три ели, которых темныя лапы выделяются их окружающей их светлой зелени и, братски сплетшись между собою ветвями, разливают прохладную тень над площадкою. С правой стороны пруда, в недалеком от него разстоянии, устроен из оранжерей ресторан, с несколькими клумбами цветов. Далее, за прудом, на заднем плане, снова Вилейка и легкий чрез нея мостик укажет вам приподнятую террасу или, или, лучше сказать, уступ горы. Здесь летнее местопребывание дворянскаго клуба. Чудное местоположение выпало на его долю! С трех сторон террасы, почти отвесно, теснятся горы. По крутым и обрывистым скалам их, поросшим кустарником, березами, елями, кустами сирени и жасмина, бегут по разным направлениям дорожки, переплетаясь между собою, то снова разбегаясь во все стороны. На них устроены во многих местах скамьи, на которых можно с комфортом отдохнуть поднимающемуся на вершины трех-крестовой или бекешевой гор. За вершинами, по направлению к северу, по берегу реки Вилии, грядою потянулись горы, перескаемые долинами. С четвертой стороны, с которой мы взобрались, открывается ведиколепный вид на раскинувшийся у ваших ног ботанический сад, замковую гору и город. Высокия черепичныя кровли домов, разных цветов и форм башни, колокольни, шпили - все это теснится и громоздится перед вашими глазами.
Много дум навевают эти места, достопримечательные в историческом отношении. Так напр., до основания города Вильны, на месте нынешняго сада, шумела темно-зелеными листьями священная дубовая роща 1). Деревья ея шли только на одно топливо Знича, неугасаемого огня, хранившагося во храме Перкуна, где ныне кафедральный костел с. Станислава. В этот храм толпами стекались мохнатые литовцы, покрытые звериными шкурами, для принесения жертвы богам, которая нередко состояла из пленных сарматов и крестоносцев. В том-же храме сожигались тела умерших, преимущественно любимых богами князей. Перед храмом была башня, ныне обращенная в колокольню, с платформы которой Криве-Кривейто, верховный жрец Литвы, изъявлял полудиким толпам волю богов, живо разносимую ими по всем концам дремучих дебрь литовских. А вокруг храма помещался город Криво-Кривейты, заселенный преимущественно жрецами и жрицами.
С начала XIV столетия на политическую арену выступает замковая гора. На ней Гедимин строит замок, переносит сюда свою столицу из Трок (около 1322 г.) и полагает начало городу Вильне; а при Ольгерде, преемнике Гедимина, в одной из его башень, по желанию супруги князя, княжны Витебской Марии Ярославовны, была устроена русская домашняя церковь и первая христианская в Вильне (около 1330 г.).
Сын Ольгерда, Ягелло, приняв католицизм и вечавшись на царство польское, окончательно уничтожил в Литве язычество; сокрушил идолов, умертвил чтимых народом змей, разрушил капища и вырубил священныя рощи. Тогда-то сад превратился в сад замковый, который, вместе с нижним замком, построенным около этого времени у ног верхняго, были обнесены прочною каменною стеною. Вскоре Ягелло уехал в Польшу, оставив в Вильне наместником своего брата Скиригайлу. Под стенами замка является Витольд, претендент велико-княжеской короны, с полчищами прусских рацарей, овлаедвает им, прогоняет Скригайлу и утверждается на престоле.
После Витольда, Сигизмунд изгоняет отсюда Свитригайлу, который в 1434 г. является опять под стенами с толпами крымских татар; но, будучи разбит и оброшен с большим уроном, спасется с ордынцами бегством в Молдавию.
В конце XV ст., в его стенах вела страдальческую жизнь царевна Елена, дочь царя московскаго Иоанна III, терпя за исповедание веры отцев своих всевозможныя гонения от мужа, в. к. литовскаго Александра Казимировича; он превратил верхний замок в арсенал, носивший его имя; а Сигизмунд II Август, на место арсенала, в последствии, поместил свою библиотеку. По его смерти она досталась иезуитам и ныне составляет часть местной публичной библиотеки.
Но, я прохожу молчанием многия баталии, свершавшияся под стенами этого замка, так как узость рамки газетной статьи не позволяет распространиться - и прямо перехожу к делу, имевшему большое влияние на его судьбу.
В 1655 г. под стенами замка явился с своими дружинами царь Алексей Михайлович, на защиту угнетенных в крае русской веры и русской национальности. То было смутное время! От Дуная до Немана и Двины лилась неповинная кровь исповедников православия. Малороссия и югозападный край превратились в пустыню, по которой одни только ксендзы торжественно разъезжали на козаках, предлагая жителям новое свое учение или все ужасы пытки и казней. Долго крепилась Украйна; однако не выдержала и приняла подданство русскому царю. Ян Казимир объявил войну России. Алексей Михайлович двинул войска свои в пределы Литвы; овладел Могилевом, Полоцком, Витебском и явился под стенами Вильны, которая была переполнена русскими, сочувствовавшими землякам, пришедшим к ним на помощь - после небольшаго сопротивления сдалась. Польския войска засели в замке, но и этот не выдержал дружнаго натиска русских войск. Стены превратились в груды и гарнизон сдался. После этого сражения замок более не возобновлялся, уцелела одна только башня, существующая и до сих пор.
О двух соседних с замковою горах существуют следующия предания.
В княжение Ольгерда, один из его любимцев, боярин Гаштольд, будучи в Кракове, принял там католичество, женился на некой польке Анне Бучацкой и, вместе с нею, привез в Вильну четырнадцать человек францисканских монахов. Миссионерство этих пришельцев не понравилось Литовцам. Жители Вильны, воспользовавшись отсутствием князя из столицы по случаю военных действий, схватили монахов и предали их смерти. Семеро из них были привязаны к крестам и сброшены с ними с крутой вершины в Вилейку. В память пострадавших впоследствии были поставлены три деревянных креста (возобновляемых и до ныне) на том месте, где они так пострадали. От этих трех крестов гора получила свое настоящее название. В древности-же она известна была у туземцев, под именем крывой и лысой. Воротясь из похода, Гаштольд, с согласия Ольгерда, казнил самоуправцев и снова выписал из Польши католических миссионеров, в числе 36 человек. Им обязана Литва своим латинством. Некоторые же историки утверждают, будто три креста поставлены были по случаю дарования Вильне магдебургских прав.
Рядом с трех-крестовою, у летняго клуба, высоко поднимается к нему вершина песчаной горы, называемою бекешовою, в память похорненнаго здесь в 1580 г. любимца Стефана Батория - Каспера Бекеша. На его могиле была построена королем Стефаном башня, восьмиугольная, которая в последствии обрушилась вместе с частию горы, подмытою Вилейкою. Первый обвал был в 1838 г., а второй в 1841 года.
Нельзя не упомянуть при этом о королевской мельнице, выстроенной за привилегией Сигизмунда I в 1515 г. каким-то Ульрихом Гозыушом. Она и до сих пор добросовестно исполняет свое назначение и день и ночь прилежно шумит колесами.
С учреждением в Вильне университета, запущенный и заглохший замковый сад был превращен профессором этого университета, Станиславом Юндзиллом, в ботанический, в 1797 г. Он сам собственноручно засадил его липами, которыя и теперь осеняют гуляющих подле пруда.
Оставим в стороне историю и снова полюбуемся садом, в котором во всякое время полно гуляющих, куда стремятся люди, не равнодушные к прелестям природы, из душных и зловонных закоулков города, куда спешит франт порисоваться новым жакетом и идущим к лицу галстуком, куда полным аллюром, с громом и звоном несутся сердцееды - офицеры прельщать барышень саблею и исполинскими шпорами, куда торопливо шагают стройныя ножки в варшавских ботинках, неся на всеобщую выставку посильную лепту в виде огромнейшаго шиньона и микроскопной шляпки, куда люди спасаются: от нахальных кредиторов, с позаранку осаждающих прихожую должника - и от сварливой жены. -
- Помилуйте, говорил мне один знакомый джентльмен: - какой черт загнал-бы меня сюда ни свет, ни заря и такую духоту, если дома не было-бы ведьмы-жены, которая от зари начинает пилить и бубнить. Я лучше сидел-бы теперь дома, босиком, да в легком халате; мне и не жарко было-бы.....
Полдень; солнце высоко стоит над кафедральным костелом и отвесными лучами припекает затылки, спины и подошвы нескольких человек, растянувшихся брюхом к земле, на гласисе цитадели, под жиденькими кустами давно отцветшей сирени. Падающая с колес мельницы вода, искрится на солнце разноцветными огнями. Не подалеку от мельницы несколько баб с толстыми икрами, приподняв юпки до елико возможности, влезли в воду и полощут белье; подле них, на берегу, на зеленой мураве, просушиваются на июльском солнышке сорочки и иныя принадлежности мужескаго костюма. Дальше, мальчуган в разодранной рубахе с решительным видом забрался на середину реки, (которую, мимоходом замечу, летом цыпленок может перейти) с удой в руке и караулит в тихой зыби добычу. Мельник, увлекшись примером, тоже взялся за уду и сплевывает немилосердно посаженнаго на крючек червяка. Старуха-мельница перестала хмуриться, разгладила морщины и приветливее смотрит на прхожих, пригреваемых солнышком. Одинокая башня замковой горы, словно рыцарт на часах, зорко оглядывает с высоты окрестности Вильны. У пруда пьет воду спутанная серая кобыла и по временам косится на чью-то кухарку в затрапезном костюме, перемывающую у берега свеклу; несколько кадушек, в ожидании пока рачительная рука позаботится о их чистоте, плавают по полупрозрачной поверхности. По клумбам гоняются за кузнечиками цыплята. Не достает только бурой хавроньи с многочисленным семейством для дополнения мирной деревенской картины.
Гуляющих по берегу не так много; несколько романтиков сидит на скамейках перед рестораном и зевают; должно быть поэтическая натура их осталась вполне удовлетворенною видимыми прелестями природы. По дорожке медленно двигается старушонка времен реставрации, с ридикюлем, листком “Journal des Débats” и ливрейным лакеем позади, на благородной дистанции, который несет под мышкою кожаную подушку для покойнаго сиденья барыни. Кое-где виднеются на скамейках дамы с рукодельем или книгою и несколько пар, отбросив в сторону сухую книгу, не удовлетворяющую всем потребностям их пылкой натуры и предпочитающим интимничать, гуляя по уединенным аллеям.
По дорожке приближается старушка с детьми.
- Ричардек, хочешь апельсинчика? шамшит бабушка с лицеем похожим на печеное яблоко внучатам, которые прыгают вокруг нея.
В ответ Ричардек только сунул два пальца себе в рот и запустил любопытный глаз в бабушкин ридикюль, в котором были и апельсины, и кусок недоеденнаго сегодня с утренним чаем сухарика, обкусанный кусочек сахару, молитвенник и недовязанный внучку чулок.
- А где-же другия дети? Ах, Боже мой, что они там делают!?.. засуетилась старушка и торопливо последовала к берегу, где кучка детей с любопытством смотрела, как несколько мальчуганов, скинув сапоги, переправлялись в брод на противуположный берег реки.
Дремавший гдето городовой точно вырос из земли и внушительным, начальническим тоном, немедленно приказал дерзким оставить намерение забраться в клуб; - надеть сапоги и убираться из сада, как нарушителям благополучия и правил общественнаго приличия.
Приказание было немедленно ими исполнено.
- «Что в газетах пишут? спрашивает один романтик другаго, возвращаясь на прежнюю скамейку с места, где городовой учинил суд с покушавшимися нарушить устав клуба, пробраться в его владения без пятикопеечной пошлины и куда стеклись все бывшие в саду любители разнообразия и сильных ощущений.
- Да что пишут... В Белграде какого-то князя Михаила убили; в Петербурге на заседаниях земскаго собрания толковали о разверстании, повинностях; Суворова приглашали в председатели заседания.... В Москве будет съезд археологов. Принц Наполеон путешествует по Европе... Однако в желудке что-то чувствуется пустота. Не пора ли выпить и закусить?
- «Экая досада! моя Рузя нейдет... так бы в ответ говорит второй. - Пожалуй, может муж, старый аргус не пускает ее сегодня идти гулять.... И собеседники повернули к ресторану.
Но вот солнце склоняется к западу; жара сменилась вечернею прхладою и легкий ветерок шелестит листьями. Сад оживляется. Гуляющие толпами снуют по аллеям; слышен говор и веселый смех.
- Что у вас слышно? спрашивает один толстяк другаго толстяка, обтирающаго с круглаго жирнаго лица пот клетчатым платком.
- Тоже, что и у вас. От мух отбою нет; ляжешь после обеда уснуть немного; голову всю завернешь простынею - нет анафемския насекомыя и туда залезут! И там недадут тебе уснуть. Валяешься, валяешься, да так и встанешь и ходишь потом, не выспавшись, целый вечер соловьем... Жена пошла купаться, а я сюда завернул; хоть проветришься немного.
- «Но, моя панна Эмилечка, разве можно быть так жестокою... почтительно, покорно и с легкою горестью в голосе лепечет стройный молодой человек, в светлом жакете и оранжевых перчатках, шелестящей шелковым платьем панне Эмили.
Солнце опустилось за замковую гору; в воздухе разлился аромат тополей; соловей защелкал в кусту акаций и в густой траве хором трещат кузнечики. Народу постоянно прибывает; торговый люд раньше затворяет лавки и спешит сюда. Теперь чаще слышится русский говор, нежели утром потому что днем все, что есть только в городе русскаго, преимущественно занято. Молодые евреи и еврейки, отбросив в сторону свои вековые предразсудки вместе с длиннополыми сюртуками, ермолками, уродливым женским костюмом, свободно, не стесняясь, гуляют в числе прочих в пиджаках, шиньонах и шляпках, разговаривая преимущественно по русски.
- О! здешние Евреи тонкие политики, отвечал мне один мой знакомый, из виленских старожилов, на мое замечание, что кажется, все местные евреи молодаго поколения преимущественно употребляют русский язык часто даже в разговоре между собою.
- Ваше замечание справедливо. В настоящее время они всеми силами стараются усвоить себе наш язык, точно так, как до 63-го года они старались усвоить польский язык. В то время евреи свои фамилии переделывали на польския. Какой либо Лейба Сруль превращался в Срульковскаго; Шмуйла - в Шмуйлевича. Ныньче, видя, что перевес на нашей стороне, они подделываются под наш лад: Сруль видоизменяется в Срулева; Шмуйла - в Шмуйлова и проч. В настоящее время еврейской молодежи дозволено поступать в высшия учебныя заведения; оттуда им открыто широкое поле на государственной службе. И теперь все они схватились за книги и стремятся в университеты. Дряхлые меламеды и те готовятся в университет и при их радении, усидчивости над делом (их не страшат никакия затруднения), - их усилия увенчаются полным успехом. Чрез каких либо десяток лет наша администрация захлебнется, или, лучше сказать, переполнится ими....
Толчек в бок и хлынувшая промеж нас толпа, разлучила меня с товарищем и прекратила наш интересный разговор.
Подле ресторана, вокруг столика засело пять человек странствующих немецких артистов и в воздухе раздались звуки Штраусова вальса. Стемнело; на небе зажглись миллионы звезд и контуры предметов и дерев резко выделились из темно-голубаго фона. Но вот, на востоке стало светлеть; звезды одна за другою потускнели и из за крыши ресторана выплыла полна круглолицая луна, и залила целыми потоками мягкаго, серебристаго света весь сад. Такое освещение еще более придало прелести всему окружающему. Исполинския тени дерев перебросились через реку и улеглись на замковой горе. На вершине трех-крестовой горы, у подножия крестов осененных березами, живописно сидит группа, слушая в мертвой тишине льющиеся волшебные звуки из Травиаты. По освещенным дорожкам попарно мечтают гуляющие. Под влиянием такого чуднаго вечера люди делаются великодушнее; сердце мягче и нежнее. Панна Эмилия становится снисходительнее к робкому поклоннику своих прелестей и тихо, нежно жмет ему руку. Одинокий соловей сладострастно щелкает в кусту, а из под разкинувшагося куста, с берегов Вилейки, несется страстный шопот пары.
Выдремавшийся вдоволь за день полисмен, с помятым козырьком в кепи и с тавлинкою за голенищем, энергично выпроваживает, в следствие принципа гуманности, точками в шею и за шиворот босоногих посетителей, пожелавших наслаждаться тем, что доступно избранным.
На западе догорает вечерняя заря....
- Не правда-ли, что ботанический сад хорош и своеобразен?
На улице - душно, пыльно, грязно, по случаю починки мостовых и перекраски домов. Кстати, ротозеям я положительно не советую теперь ходить по нашим узеньким тротуарам, во избежание быть обрызганным известью, желтою, зеленою, розовою и иными красками. Нужно заметить, что Вильна любит щеголять яркостью и разнообразием цветов. Это ее характеристическая черта, свойственная всем старинным городам. Каких цветов вы не увидите! Здесь попадаются дома цветом своим сильно напоминающие грязную кастрюлю, детския пеленки, рыжие нечищенные ваксою сапоги гоголевских героев, и темно-голубой свод неба, нежную зелень лугов и полей, обличающие склонность владельца к сентиментальности. С подобною буколическою наружностью преимущественно попадаются дома на Трокской улице.
Дома - духота нестерпимая, от которой решительно незнаешь как избавиться; разве, испытав прием Ивана Никифоровича (из Гоголя) прохлаждаться «в натуре».
По случаю теперь летняго сезона я хочу познакомить читателей «Вил. Вестн.» с нашим ботаническим садом, единственным внутри города местом, где человек свободно может дохнуть свежим воздухом, не рискуя за это удовольствие изжариться на солнце. При том-же, этот сад до того своеобразен и так мало походит на все столичные и губернские сады, предназначенные для общественной прогулки, что, я думаю, читатель простит меня, что я отнял у него несколько минут досужаго времени (у кого только его нет?), чтоб познакомить с этим уголком, любимым жителями Вильны.
Представьте себе небольшую поляну, кокетливо приютившуюся у подножия нескольких гор и окруженную со всех сторон извилистою, прозрачною речкою Вилейкою, которая, как-бы единственно только для этой надобности, разделяется с одной стороны поляны на два рукава и, обежав ее вокруг, снова соединяются и вместе протекают сквозь живописное ущелье. Это и есть ботанический сад. Горы окружают его с северной и западной сторон. С восточной он примыкает к улице, от которой отделяется дубовой шпалерою; с южной - к городскому саду, за которым тянется кафедральная площадь. С этой стороны вход в сад пролегает через мостик, перекинутый через Вилейку. С правой стороны его, т. е. мостика, насупившись выглядывает до половины въехавшая в землю, от глубокой старости, королевская мельница; каменная, с высокою седою черепичною кровлею, крохотными, закоптелыми окнами, поместившимися под крышею, которыми она, кажется, с неудовольствием смотрит на все теперешнее и с грустью вспоминает о прошедшем - и узенькими, продолговатыми отверстиями вместо дверей, в которыя едва один человек может просунуться.
С левой стороны высится крутая, высокая замковая гора; где некогда свил себе орлиное гнездо великий князь литовский Гедимин, с зубчатою стеною, башнями, бойницами, наводившие панический страх на соседей: Поляков, Крестоносцев, Ливонцев и Русских. Но те времена давным давно канули в вечность, оставив как воспоминание только две-три жалких страницы из истории, груду камней, вместо замка полнаго жизни и силы, да одиноко торчащую в безмолвном уединении башню, которая с удивлением озирается вокруг своими крохотными амбразурами и ничего не узнает.
Все изменилось! Там, где когда-то был нижний замок, у подошвы замковой горы, с глубоким рвом, подъемными мостами, геркулесовскими воротами, амбразурами, в которыя гордо выглядывали чудовищные единороги, мортиры и пищали; где гридни и палаты переполнены были рыцарями и боярами, где слышалось постоянно и бряцанье оружия и ржание боевых коней и шумныя песни победных тризн и пиршеств - там зигзагами вьется теперь какой-то детский бруствер полеваго укрепления с гнилыми штурмовыми кольями (штурмфалы) и мелким болотистым рвом, на дне котораго, в заплесневелой луже монотонно квакают лягушки. Вместо княжеских палат - тянутся тюрьма и солдатския казармы, на окнах которых просушиваются на летнем солнышке, портянки и шаровары. Трудно очевидцам прошедшаго узнать и величавую местность, переродившуюся теперь в жалкую пародию колоссальности и грандиозности и в нас, безсильных и мизерных - потомков богатырей! Теперь мне становится понятна их старческая ироническая улыбка, полная затаенной скорби, с которою они смотрят на все окружающее.
За мостиком несколько дорожек усаженных пирамидальным и серебристым тополями, дубом, кленом, рабиною и черемухою, уклоняются по разным направлениям. Главная ведет нас на небольшую площадку, у противоположнаго конца сада. По средине ея блещет маленький искусственный пруд, в зеркальную поверхность котораго глядятся исполинския верхушки плакучих ив. Подле них дружелюбно поместилась семейка тополей, лип, несколько каштанов, кленов, две-три ели, которых темныя лапы выделяются их окружающей их светлой зелени и, братски сплетшись между собою ветвями, разливают прохладную тень над площадкою. С правой стороны пруда, в недалеком от него разстоянии, устроен из оранжерей ресторан, с несколькими клумбами цветов. Далее, за прудом, на заднем плане, снова Вилейка и легкий чрез нея мостик укажет вам приподнятую террасу или, или, лучше сказать, уступ горы. Здесь летнее местопребывание дворянскаго клуба. Чудное местоположение выпало на его долю! С трех сторон террасы, почти отвесно, теснятся горы. По крутым и обрывистым скалам их, поросшим кустарником, березами, елями, кустами сирени и жасмина, бегут по разным направлениям дорожки, переплетаясь между собою, то снова разбегаясь во все стороны. На них устроены во многих местах скамьи, на которых можно с комфортом отдохнуть поднимающемуся на вершины трех-крестовой или бекешевой гор. За вершинами, по направлению к северу, по берегу реки Вилии, грядою потянулись горы, перескаемые долинами. С четвертой стороны, с которой мы взобрались, открывается ведиколепный вид на раскинувшийся у ваших ног ботанический сад, замковую гору и город. Высокия черепичныя кровли домов, разных цветов и форм башни, колокольни, шпили - все это теснится и громоздится перед вашими глазами.
Много дум навевают эти места, достопримечательные в историческом отношении. Так напр., до основания города Вильны, на месте нынешняго сада, шумела темно-зелеными листьями священная дубовая роща 1). Деревья ея шли только на одно топливо Знича, неугасаемого огня, хранившагося во храме Перкуна, где ныне кафедральный костел с. Станислава. В этот храм толпами стекались мохнатые литовцы, покрытые звериными шкурами, для принесения жертвы богам, которая нередко состояла из пленных сарматов и крестоносцев. В том-же храме сожигались тела умерших, преимущественно любимых богами князей. Перед храмом была башня, ныне обращенная в колокольню, с платформы которой Криве-Кривейто, верховный жрец Литвы, изъявлял полудиким толпам волю богов, живо разносимую ими по всем концам дремучих дебрь литовских. А вокруг храма помещался город Криво-Кривейты, заселенный преимущественно жрецами и жрицами.
С начала XIV столетия на политическую арену выступает замковая гора. На ней Гедимин строит замок, переносит сюда свою столицу из Трок (около 1322 г.) и полагает начало городу Вильне; а при Ольгерде, преемнике Гедимина, в одной из его башень, по желанию супруги князя, княжны Витебской Марии Ярославовны, была устроена русская домашняя церковь и первая христианская в Вильне (около 1330 г.).
Сын Ольгерда, Ягелло, приняв католицизм и вечавшись на царство польское, окончательно уничтожил в Литве язычество; сокрушил идолов, умертвил чтимых народом змей, разрушил капища и вырубил священныя рощи. Тогда-то сад превратился в сад замковый, который, вместе с нижним замком, построенным около этого времени у ног верхняго, были обнесены прочною каменною стеною. Вскоре Ягелло уехал в Польшу, оставив в Вильне наместником своего брата Скиригайлу. Под стенами замка является Витольд, претендент велико-княжеской короны, с полчищами прусских рацарей, овлаедвает им, прогоняет Скригайлу и утверждается на престоле.
После Витольда, Сигизмунд изгоняет отсюда Свитригайлу, который в 1434 г. является опять под стенами с толпами крымских татар; но, будучи разбит и оброшен с большим уроном, спасется с ордынцами бегством в Молдавию.
В конце XV ст., в его стенах вела страдальческую жизнь царевна Елена, дочь царя московскаго Иоанна III, терпя за исповедание веры отцев своих всевозможныя гонения от мужа, в. к. литовскаго Александра Казимировича; он превратил верхний замок в арсенал, носивший его имя; а Сигизмунд II Август, на место арсенала, в последствии, поместил свою библиотеку. По его смерти она досталась иезуитам и ныне составляет часть местной публичной библиотеки.
Но, я прохожу молчанием многия баталии, свершавшияся под стенами этого замка, так как узость рамки газетной статьи не позволяет распространиться - и прямо перехожу к делу, имевшему большое влияние на его судьбу.
В 1655 г. под стенами замка явился с своими дружинами царь Алексей Михайлович, на защиту угнетенных в крае русской веры и русской национальности. То было смутное время! От Дуная до Немана и Двины лилась неповинная кровь исповедников православия. Малороссия и югозападный край превратились в пустыню, по которой одни только ксендзы торжественно разъезжали на козаках, предлагая жителям новое свое учение или все ужасы пытки и казней. Долго крепилась Украйна; однако не выдержала и приняла подданство русскому царю. Ян Казимир объявил войну России. Алексей Михайлович двинул войска свои в пределы Литвы; овладел Могилевом, Полоцком, Витебском и явился под стенами Вильны, которая была переполнена русскими, сочувствовавшими землякам, пришедшим к ним на помощь - после небольшаго сопротивления сдалась. Польския войска засели в замке, но и этот не выдержал дружнаго натиска русских войск. Стены превратились в груды и гарнизон сдался. После этого сражения замок более не возобновлялся, уцелела одна только башня, существующая и до сих пор.
О двух соседних с замковою горах существуют следующия предания.
В княжение Ольгерда, один из его любимцев, боярин Гаштольд, будучи в Кракове, принял там католичество, женился на некой польке Анне Бучацкой и, вместе с нею, привез в Вильну четырнадцать человек францисканских монахов. Миссионерство этих пришельцев не понравилось Литовцам. Жители Вильны, воспользовавшись отсутствием князя из столицы по случаю военных действий, схватили монахов и предали их смерти. Семеро из них были привязаны к крестам и сброшены с ними с крутой вершины в Вилейку. В память пострадавших впоследствии были поставлены три деревянных креста (возобновляемых и до ныне) на том месте, где они так пострадали. От этих трех крестов гора получила свое настоящее название. В древности-же она известна была у туземцев, под именем крывой и лысой. Воротясь из похода, Гаштольд, с согласия Ольгерда, казнил самоуправцев и снова выписал из Польши католических миссионеров, в числе 36 человек. Им обязана Литва своим латинством. Некоторые же историки утверждают, будто три креста поставлены были по случаю дарования Вильне магдебургских прав.
Рядом с трех-крестовою, у летняго клуба, высоко поднимается к нему вершина песчаной горы, называемою бекешовою, в память похорненнаго здесь в 1580 г. любимца Стефана Батория - Каспера Бекеша. На его могиле была построена королем Стефаном башня, восьмиугольная, которая в последствии обрушилась вместе с частию горы, подмытою Вилейкою. Первый обвал был в 1838 г., а второй в 1841 года.
Нельзя не упомянуть при этом о королевской мельнице, выстроенной за привилегией Сигизмунда I в 1515 г. каким-то Ульрихом Гозыушом. Она и до сих пор добросовестно исполняет свое назначение и день и ночь прилежно шумит колесами.
С учреждением в Вильне университета, запущенный и заглохший замковый сад был превращен профессором этого университета, Станиславом Юндзиллом, в ботанический, в 1797 г. Он сам собственноручно засадил его липами, которыя и теперь осеняют гуляющих подле пруда.
Оставим в стороне историю и снова полюбуемся садом, в котором во всякое время полно гуляющих, куда стремятся люди, не равнодушные к прелестям природы, из душных и зловонных закоулков города, куда спешит франт порисоваться новым жакетом и идущим к лицу галстуком, куда полным аллюром, с громом и звоном несутся сердцееды - офицеры прельщать барышень саблею и исполинскими шпорами, куда торопливо шагают стройныя ножки в варшавских ботинках, неся на всеобщую выставку посильную лепту в виде огромнейшаго шиньона и микроскопной шляпки, куда люди спасаются: от нахальных кредиторов, с позаранку осаждающих прихожую должника - и от сварливой жены. -
- Помилуйте, говорил мне один знакомый джентльмен: - какой черт загнал-бы меня сюда ни свет, ни заря и такую духоту, если дома не было-бы ведьмы-жены, которая от зари начинает пилить и бубнить. Я лучше сидел-бы теперь дома, босиком, да в легком халате; мне и не жарко было-бы.....
Полдень; солнце высоко стоит над кафедральным костелом и отвесными лучами припекает затылки, спины и подошвы нескольких человек, растянувшихся брюхом к земле, на гласисе цитадели, под жиденькими кустами давно отцветшей сирени. Падающая с колес мельницы вода, искрится на солнце разноцветными огнями. Не подалеку от мельницы несколько баб с толстыми икрами, приподняв юпки до елико возможности, влезли в воду и полощут белье; подле них, на берегу, на зеленой мураве, просушиваются на июльском солнышке сорочки и иныя принадлежности мужескаго костюма. Дальше, мальчуган в разодранной рубахе с решительным видом забрался на середину реки, (которую, мимоходом замечу, летом цыпленок может перейти) с удой в руке и караулит в тихой зыби добычу. Мельник, увлекшись примером, тоже взялся за уду и сплевывает немилосердно посаженнаго на крючек червяка. Старуха-мельница перестала хмуриться, разгладила морщины и приветливее смотрит на прхожих, пригреваемых солнышком. Одинокая башня замковой горы, словно рыцарт на часах, зорко оглядывает с высоты окрестности Вильны. У пруда пьет воду спутанная серая кобыла и по временам косится на чью-то кухарку в затрапезном костюме, перемывающую у берега свеклу; несколько кадушек, в ожидании пока рачительная рука позаботится о их чистоте, плавают по полупрозрачной поверхности. По клумбам гоняются за кузнечиками цыплята. Не достает только бурой хавроньи с многочисленным семейством для дополнения мирной деревенской картины.
Гуляющих по берегу не так много; несколько романтиков сидит на скамейках перед рестораном и зевают; должно быть поэтическая натура их осталась вполне удовлетворенною видимыми прелестями природы. По дорожке медленно двигается старушонка времен реставрации, с ридикюлем, листком “Journal des Débats” и ливрейным лакеем позади, на благородной дистанции, который несет под мышкою кожаную подушку для покойнаго сиденья барыни. Кое-где виднеются на скамейках дамы с рукодельем или книгою и несколько пар, отбросив в сторону сухую книгу, не удовлетворяющую всем потребностям их пылкой натуры и предпочитающим интимничать, гуляя по уединенным аллеям.
По дорожке приближается старушка с детьми.
- Ричардек, хочешь апельсинчика? шамшит бабушка с лицеем похожим на печеное яблоко внучатам, которые прыгают вокруг нея.
В ответ Ричардек только сунул два пальца себе в рот и запустил любопытный глаз в бабушкин ридикюль, в котором были и апельсины, и кусок недоеденнаго сегодня с утренним чаем сухарика, обкусанный кусочек сахару, молитвенник и недовязанный внучку чулок.
- А где-же другия дети? Ах, Боже мой, что они там делают!?.. засуетилась старушка и торопливо последовала к берегу, где кучка детей с любопытством смотрела, как несколько мальчуганов, скинув сапоги, переправлялись в брод на противуположный берег реки.
Дремавший гдето городовой точно вырос из земли и внушительным, начальническим тоном, немедленно приказал дерзким оставить намерение забраться в клуб; - надеть сапоги и убираться из сада, как нарушителям благополучия и правил общественнаго приличия.
Приказание было немедленно ими исполнено.
- «Что в газетах пишут? спрашивает один романтик другаго, возвращаясь на прежнюю скамейку с места, где городовой учинил суд с покушавшимися нарушить устав клуба, пробраться в его владения без пятикопеечной пошлины и куда стеклись все бывшие в саду любители разнообразия и сильных ощущений.
- Да что пишут... В Белграде какого-то князя Михаила убили; в Петербурге на заседаниях земскаго собрания толковали о разверстании, повинностях; Суворова приглашали в председатели заседания.... В Москве будет съезд археологов. Принц Наполеон путешествует по Европе... Однако в желудке что-то чувствуется пустота. Не пора ли выпить и закусить?
- «Экая досада! моя Рузя нейдет... так бы в ответ говорит второй. - Пожалуй, может муж, старый аргус не пускает ее сегодня идти гулять.... И собеседники повернули к ресторану.
Но вот солнце склоняется к западу; жара сменилась вечернею прхладою и легкий ветерок шелестит листьями. Сад оживляется. Гуляющие толпами снуют по аллеям; слышен говор и веселый смех.
- Что у вас слышно? спрашивает один толстяк другаго толстяка, обтирающаго с круглаго жирнаго лица пот клетчатым платком.
- Тоже, что и у вас. От мух отбою нет; ляжешь после обеда уснуть немного; голову всю завернешь простынею - нет анафемския насекомыя и туда залезут! И там недадут тебе уснуть. Валяешься, валяешься, да так и встанешь и ходишь потом, не выспавшись, целый вечер соловьем... Жена пошла купаться, а я сюда завернул; хоть проветришься немного.
- «Но, моя панна Эмилечка, разве можно быть так жестокою... почтительно, покорно и с легкою горестью в голосе лепечет стройный молодой человек, в светлом жакете и оранжевых перчатках, шелестящей шелковым платьем панне Эмили.
Солнце опустилось за замковую гору; в воздухе разлился аромат тополей; соловей защелкал в кусту акаций и в густой траве хором трещат кузнечики. Народу постоянно прибывает; торговый люд раньше затворяет лавки и спешит сюда. Теперь чаще слышится русский говор, нежели утром потому что днем все, что есть только в городе русскаго, преимущественно занято. Молодые евреи и еврейки, отбросив в сторону свои вековые предразсудки вместе с длиннополыми сюртуками, ермолками, уродливым женским костюмом, свободно, не стесняясь, гуляют в числе прочих в пиджаках, шиньонах и шляпках, разговаривая преимущественно по русски.
- О! здешние Евреи тонкие политики, отвечал мне один мой знакомый, из виленских старожилов, на мое замечание, что кажется, все местные евреи молодаго поколения преимущественно употребляют русский язык часто даже в разговоре между собою.
- Ваше замечание справедливо. В настоящее время они всеми силами стараются усвоить себе наш язык, точно так, как до 63-го года они старались усвоить польский язык. В то время евреи свои фамилии переделывали на польския. Какой либо Лейба Сруль превращался в Срульковскаго; Шмуйла - в Шмуйлевича. Ныньче, видя, что перевес на нашей стороне, они подделываются под наш лад: Сруль видоизменяется в Срулева; Шмуйла - в Шмуйлова и проч. В настоящее время еврейской молодежи дозволено поступать в высшия учебныя заведения; оттуда им открыто широкое поле на государственной службе. И теперь все они схватились за книги и стремятся в университеты. Дряхлые меламеды и те готовятся в университет и при их радении, усидчивости над делом (их не страшат никакия затруднения), - их усилия увенчаются полным успехом. Чрез каких либо десяток лет наша администрация захлебнется, или, лучше сказать, переполнится ими....
Толчек в бок и хлынувшая промеж нас толпа, разлучила меня с товарищем и прекратила наш интересный разговор.
Подле ресторана, вокруг столика засело пять человек странствующих немецких артистов и в воздухе раздались звуки Штраусова вальса. Стемнело; на небе зажглись миллионы звезд и контуры предметов и дерев резко выделились из темно-голубаго фона. Но вот, на востоке стало светлеть; звезды одна за другою потускнели и из за крыши ресторана выплыла полна круглолицая луна, и залила целыми потоками мягкаго, серебристаго света весь сад. Такое освещение еще более придало прелести всему окружающему. Исполинския тени дерев перебросились через реку и улеглись на замковой горе. На вершине трех-крестовой горы, у подножия крестов осененных березами, живописно сидит группа, слушая в мертвой тишине льющиеся волшебные звуки из Травиаты. По освещенным дорожкам попарно мечтают гуляющие. Под влиянием такого чуднаго вечера люди делаются великодушнее; сердце мягче и нежнее. Панна Эмилия становится снисходительнее к робкому поклоннику своих прелестей и тихо, нежно жмет ему руку. Одинокий соловей сладострастно щелкает в кусту, а из под разкинувшагося куста, с берегов Вилейки, несется страстный шопот пары.
Выдремавшийся вдоволь за день полисмен, с помятым козырьком в кепи и с тавлинкою за голенищем, энергично выпроваживает, в следствие принципа гуманности, точками в шею и за шиворот босоногих посетителей, пожелавших наслаждаться тем, что доступно избранным.
На западе догорает вечерняя заря....
- Не правда-ли, что ботанический сад хорош и своеобразен?