Солнечное божество
Играли как-то с mari_blond в "Кто хочет стать миллионером?". Вопрос: "Если ласточки летают низко, то..." Один из вариантов ответа: "...объелись они!"
Если Таня через один пишет пост про книги - нет, она не объелась. Сессия у нее.
По просьбам трудящихся заявкам телезрителей читателей ЖЖ исполняю свое опрометчивое обещание - написать про "Аполлона Безобразова" Бориса Поплавского.
Встречаются иногда такие книги, о которых трудно сказать что-либо определенное, но тяга, необходимость сказать не дает скрыться, избавиться, выпутаться из липучей паутины своей. Бьется внутри какой-то комочек, смятой ласточкой мечется под сводами "Я", жжет и царапает. Ты бросаешь их и даешь себе слово не возвращаться - не помогает, ты не пишешь про них тут же, надеясь, что впечатление угаснет, отойдет в тень, но нет... Не поймешь откуда - Ночной (Дневной) Дозор, вспышки энергии, резкий окрик плетью: "Всем выйти из Сумрака!"
Наиболее, пожалуй, цельная мысль от прочтения - о непреодолимой индивидуальности восприятия. Я роман Поплавского увидела по-медицински: разъятым в анатомичке трупом. Вариант: раскуроченным компьютерным системником, когда откинута в сторону крышка и все винтики, платы, схемы, порты и прочее бесстыдно открыты прямому взгляду - и ты начинаешь понимать, КАК это устроено. Видишь всю эту сложную систему ловушек, обманок, ложных коридорчиков и непонятных индикаторов, которые все настроены именно на тебя. Можешь наблюдать процесс твоего приручения, в какой-то степени со стороны анализировать его этапы. Одно это завораживает. Я не знаю, есть ли в тексте Поплавского ловушки на других читателей, но на меня их так много, что уже понимание этого притягивает.
А если попробовать хоть на время от этого отвлечься... Двоякий роман, роман-голограмма. Читая первые страницы, я не чувствовала ничего, кроме какого-то усталого, иронического отвращения. Того отвращения, которое где-то растеряло свой экспрессионизм, стало рассудочным, тепловато-пресноватым. "Аполлон Безобразов", думала я, это просто русский эмигрантский вариант "Наоборот" Гюисманса, это понравилось бы разнеженному Дориану Грею в минуту его ленивой, пресыщенной скуки. Когда у одной из глав "Безобразова" оказался эпиграф из Гюисманса - вместо удивления появилось какое-то литературное самодовольство: ну вот, правильно ниточку распутала.
Вообще, "Аполлон Безобразов" полностью себя оправдал. Полностью оправдал ту бездну смыслов в метафоре двуликого Януса, которую заявлял названием. Редкостный сплав, в котором ощутимы и безобразие доведенной до предела красоты, и мучительно-сладкий проблеск прекрасного в уродливости. Изломанная чувственность, сотканная из ощущения тропической духоты и влажных махровых полотенец, - на уровне содержания; щегольство вычурной словесной игрой ("Аркадий, друг, не говори красиво!"), порой доводящее до абсурда и грубых лингвистических ошибок, - на уровне формы. Предложения бесконечные и ни о чем, сюжет почти не движется в тексте, веет затхлым от возраста душком древнегреческой трагедии, потому что практически все события происходят вне текста, а в тексте - лишь рассказ о них, лишь впечатление совершенно невозможного, ужасного и ужасностью этой притягивающего Васеньки. Текст пишется ради текста, ради удовлетворения писательского тщеславия, магнетического поиска нужного, "играющего" слова. Ради ощущения поддающейся пластики языка в жертву принесено все: динамика повествования (нет там ее, не ищите даже!), логические связи между эпизодами (как нищие герои могли оказаться в роскошном замке на морском побережье, понять не могу категорически), убедительность повествования (среди бесконечного, муторного, душу вынимающего монолога Васеньки - вдруг: аполлонические прорывы главного героя "из никто", страстный, живой, страдающий дневник героини, как это все стало известно героям - не понять, где переходы для читателя - не найти). Текст как лингвистический феномен убивает в принципе: чего стоит одно слово "моемый" (причастие от глагола "мыть" - о как!), или - деепричастие "могучи" (!!!), и таких протухших изюминок в кексе - завались! В придачу ко всему - на уровне содержания сплошное декадентство (о да, любовь и смерть for ever, Бодлер рулит среди "Цветов зла", но что со всем этим делать в 30-х гг. ХХ века?) и густопсовая философия под едким метафорическим соусом. Герои - в лучших традициях парадных шествий классицизма - сплошные аллегории и больше ничего: мы говорим Аполлон Безобразов - подразумеваем дьявол, говорим Тереза - подразумеваем София символистов и неоплатоников, говорим Васенька - подразумеваем человек, говорим Роберт - подразумеваем искушаемый, Ленин и партия - близнецы-братья, аминь!
А теперь признаюсь, что я все это прочитала за 2 дня с перерывами. И (барабанные палочки: та-да-да-дам!) мне это - понравилось.
То ли чувствуется живая, бьющаяся мысль писателя, которую ему не удалось до конца облечь в форму. То ли постепенно Поплавский расписывается (или ты привыкаешь к его стилю) - и начинается фантасмагория, и от масок уже не смешно - а страшно, потому что поверил в них. И понимаешь, что нечего иронизировать: Аполлон Безобразов - действительно Дьявол, обаятельный, властный, непобедимый, прекрасный и отвратительный в одном и том же, "солнечное божество" ((с) Саша Бес), смертельная пагуба не только для всех героев, но и для тебя, читателя, и ты уже, сам того не ведая, служишь черную мессу и веришь, что бог и дьявол - где-то рядом. Ты принимаешь условия игры - и она обретает плоть.
Вторую половину романа я проглатывала на неимоверной скорости. Пропускала все лингвистические ляпы, все стилистические нагромождения, всю явную (и для самого Поплавского тоже) подражательность, все пробелы в логике текста: словно бы так и надо.
Хороший текст - это всегда недорисованная картинка. Отдельные детали и эпизоды, плавающие в пустоте, а остальное - дорисовывать читателю. Поэтому у каждого получится своя картинка.
У Поплавского эта недорисованность видна, нарочита, в глаза бьет. Сначала оцениваешь: "дурная эффектность", потом задумываешься - "авторский прием"? И даже если нет, даже если всего лишь свидетельство недостаточной одаренности, крапа на таланте, текст уже ожил и засверкал. В конце концов, какое нам дело до Поплавского и несчастной его судьбы: автор текста - всегда другой и всегда прав. Раз ТАК получилось - значит, ТАК и задумывалось. Как говорит моя мама: "Автор думал".
Ну, а мой-то восторг в большинстве случаев, конечно, от попадания на повешенные (пусть не Поплавским, а Автором - так и должно быть) для меня крючки, в поставленные на меня капканы. От "падения Софии" (совсем по Блаватской). От мучительной установки Поплавского на сверкающий образ Ставрогина, ядовитый и неотвратимый. От лакомой расстановки центральных героев: "Бойцовский клуб", не иначе, Тайлер жил, Тайлер жив, Тайлер будет жить! И ничего, что Паланик, американский журналист и писатель, наверняка не читал русского второстепенного эмигрантского литератора, который и на родине-то своей известен скупо и отрывочно. Все равно - совпадения потрясают, более поздний текст ретроспективно освещает более ранний, и из этой западни - уже не вырваться. От отдельных фраз, которые, даже выхваченные из контекста, немилосердно бьют под дых, подчиняют. Наугад, ошеломительно мое:
"С Васенькой слова сказать не могу. Он того и гляди заплачет, и не о том все он, вернее, слишком о том, ему словом не поможешь".
"Зачем он меня так любит? Ведь то, что я могу, совсем земное или совсем иное, ему ни к чему. А полюбить его? Разве я могу еще полюбить, когда уже я так люблю. Он добрый, слабый, и ему я нужна, а А. не нужна вовсе. И почему я так преданна ему, так долго уже и с таким страхом; от чего остеречь, чему научить хочу его? Разве его можно научить, разве камень, облако можно научить, а он так же совершенен и невиновен в своем зле, как камень и облако. Давеча во сне я еще видела, что волосы его уже горят и что все лицо его почернело. Боже! Боже! И почему мы не встретились раньше, когда он был еще человечески слаб и несчастен, ведь он был таким! И еще не принял холодных и ярких дьявольских своих утешений".
"Как странно. Я никого не любила еще и не ждала, однако мне все кажется, что Царство Небесное - это после долгого ожидания под дождем увидеть вдруг быстро идущего любимого человека. Ад же - вечно ждать и чувствовать, что делается все позднее и позднее и что он уже не может прийти, и, вместе с тем, не мочь сойти с места".
"Я нища, и тайны Твои слишком глубоки для меня, и как часто я завидую ангелам, которые ни в чем не сомневаются, ничего не знают и вечно тают, как воск на солнце, как голос в хоре".
"Боишься чего? Не смерти ли? Нет, конечно. Но есть страхи более необъяснимые, более едкие, чем страх смерти. Это страх непоправимого греха, нестерпимой вины и ответственности".
"Мир суров и прекрасен для зрителя. Но едва забудешься и пожалеешь его, он становится невыносим".
"Вот вы все чего-то ждете от меня и как будто сидите вокруг черного ящика и все ждете, что что-то из него вырвется и раскроется, но ящик сей сделан из цельного дерева и вообще не имеет человеческого содержания, как не имеет и человеческой пустоты".
"Да, так… так и будет А.Б. до конца дней таиться и немотствовать, и никогда эта страшная сила не вернется к жизни, не просветит, не организует окружающего, никого не научит, не объяснит страдания, страха, бессмыслицы смерти".
"Ты всегда хотел быть победителем. Ну вот, ты и победил человека. Не оступился, не уступил, а победил. А теперь ты будешь сидеть над ним, как злая птица, могущая убить, не могущая создать и летать".
"Теперь сойди с креста. Чтобы сойти с креста, нужно заставить почувствовать себя на кресте, как дома, заснуть на кресте, привыкнуть к этой позе и к этому гложущему, сосущему чувству под ложечкой; этот голод не так важен пока".
"Забыть. Уйти за бытие".
А если рассуждать объективно, честно: дрянной роман, и читать его не стоит. Но, видимо, никто так и не смог прочитать его честно - всех он отравил, всех одурманил своей бесполой чувственностью, своим грандиозным Аполлоном Безобразовым. Хорошо тому, кто не повиснет на крючке у Поплавского, не подчинится дурному его обаянию. Он завладевает читателем как-то помимо и исподволь, то ли мелодикой гипнотического, то ли скрытым 25 кадром текста (можно ли так сказать?) Чем больше читаешь его - тем больше понимаешь: все здесь на своем месте. Все так - и не иначе в романе о красоте ужаса, об ужасе красоты. Это какое-то озарение - назвать такой текст "Аполлон Безобразов", чтобы в соединении противоположностей, в алфавитном превосходстве и двойственности всех и всяческих прочтений вырос новый "Цветок зла" - и его не отринули, списав в архив за ненадобностью.
Я бы, честно, рада была, если бы мне этот роман не понравился. Вот только было ли это возможно? Поплавский, когда работал над своим Ставрогиным, горел им и выгорал от него, читал его Татьяне Шапиро "зловещим скрежетом", "дрожа от страха". Потом она сказала: "Я не спала эту ночь от А.Б."
Лучше не скажешь.
Если Таня через один пишет пост про книги - нет, она не объелась. Сессия у нее.
По просьбам трудящихся заявкам телезрителей читателей ЖЖ исполняю свое опрометчивое обещание - написать про "Аполлона Безобразова" Бориса Поплавского.
Встречаются иногда такие книги, о которых трудно сказать что-либо определенное, но тяга, необходимость сказать не дает скрыться, избавиться, выпутаться из липучей паутины своей. Бьется внутри какой-то комочек, смятой ласточкой мечется под сводами "Я", жжет и царапает. Ты бросаешь их и даешь себе слово не возвращаться - не помогает, ты не пишешь про них тут же, надеясь, что впечатление угаснет, отойдет в тень, но нет... Не поймешь откуда - Ночной (Дневной) Дозор, вспышки энергии, резкий окрик плетью: "Всем выйти из Сумрака!"
Наиболее, пожалуй, цельная мысль от прочтения - о непреодолимой индивидуальности восприятия. Я роман Поплавского увидела по-медицински: разъятым в анатомичке трупом. Вариант: раскуроченным компьютерным системником, когда откинута в сторону крышка и все винтики, платы, схемы, порты и прочее бесстыдно открыты прямому взгляду - и ты начинаешь понимать, КАК это устроено. Видишь всю эту сложную систему ловушек, обманок, ложных коридорчиков и непонятных индикаторов, которые все настроены именно на тебя. Можешь наблюдать процесс твоего приручения, в какой-то степени со стороны анализировать его этапы. Одно это завораживает. Я не знаю, есть ли в тексте Поплавского ловушки на других читателей, но на меня их так много, что уже понимание этого притягивает.
А если попробовать хоть на время от этого отвлечься... Двоякий роман, роман-голограмма. Читая первые страницы, я не чувствовала ничего, кроме какого-то усталого, иронического отвращения. Того отвращения, которое где-то растеряло свой экспрессионизм, стало рассудочным, тепловато-пресноватым. "Аполлон Безобразов", думала я, это просто русский эмигрантский вариант "Наоборот" Гюисманса, это понравилось бы разнеженному Дориану Грею в минуту его ленивой, пресыщенной скуки. Когда у одной из глав "Безобразова" оказался эпиграф из Гюисманса - вместо удивления появилось какое-то литературное самодовольство: ну вот, правильно ниточку распутала.
Вообще, "Аполлон Безобразов" полностью себя оправдал. Полностью оправдал ту бездну смыслов в метафоре двуликого Януса, которую заявлял названием. Редкостный сплав, в котором ощутимы и безобразие доведенной до предела красоты, и мучительно-сладкий проблеск прекрасного в уродливости. Изломанная чувственность, сотканная из ощущения тропической духоты и влажных махровых полотенец, - на уровне содержания; щегольство вычурной словесной игрой ("Аркадий, друг, не говори красиво!"), порой доводящее до абсурда и грубых лингвистических ошибок, - на уровне формы. Предложения бесконечные и ни о чем, сюжет почти не движется в тексте, веет затхлым от возраста душком древнегреческой трагедии, потому что практически все события происходят вне текста, а в тексте - лишь рассказ о них, лишь впечатление совершенно невозможного, ужасного и ужасностью этой притягивающего Васеньки. Текст пишется ради текста, ради удовлетворения писательского тщеславия, магнетического поиска нужного, "играющего" слова. Ради ощущения поддающейся пластики языка в жертву принесено все: динамика повествования (нет там ее, не ищите даже!), логические связи между эпизодами (как нищие герои могли оказаться в роскошном замке на морском побережье, понять не могу категорически), убедительность повествования (среди бесконечного, муторного, душу вынимающего монолога Васеньки - вдруг: аполлонические прорывы главного героя "из никто", страстный, живой, страдающий дневник героини, как это все стало известно героям - не понять, где переходы для читателя - не найти). Текст как лингвистический феномен убивает в принципе: чего стоит одно слово "моемый" (причастие от глагола "мыть" - о как!), или - деепричастие "могучи" (!!!), и таких протухших изюминок в кексе - завались! В придачу ко всему - на уровне содержания сплошное декадентство (о да, любовь и смерть for ever, Бодлер рулит среди "Цветов зла", но что со всем этим делать в 30-х гг. ХХ века?) и густопсовая философия под едким метафорическим соусом. Герои - в лучших традициях парадных шествий классицизма - сплошные аллегории и больше ничего: мы говорим Аполлон Безобразов - подразумеваем дьявол, говорим Тереза - подразумеваем София символистов и неоплатоников, говорим Васенька - подразумеваем человек, говорим Роберт - подразумеваем искушаемый, Ленин и партия - близнецы-братья, аминь!
А теперь признаюсь, что я все это прочитала за 2 дня с перерывами. И (барабанные палочки: та-да-да-дам!) мне это - понравилось.
То ли чувствуется живая, бьющаяся мысль писателя, которую ему не удалось до конца облечь в форму. То ли постепенно Поплавский расписывается (или ты привыкаешь к его стилю) - и начинается фантасмагория, и от масок уже не смешно - а страшно, потому что поверил в них. И понимаешь, что нечего иронизировать: Аполлон Безобразов - действительно Дьявол, обаятельный, властный, непобедимый, прекрасный и отвратительный в одном и том же, "солнечное божество" ((с) Саша Бес), смертельная пагуба не только для всех героев, но и для тебя, читателя, и ты уже, сам того не ведая, служишь черную мессу и веришь, что бог и дьявол - где-то рядом. Ты принимаешь условия игры - и она обретает плоть.
Вторую половину романа я проглатывала на неимоверной скорости. Пропускала все лингвистические ляпы, все стилистические нагромождения, всю явную (и для самого Поплавского тоже) подражательность, все пробелы в логике текста: словно бы так и надо.
Хороший текст - это всегда недорисованная картинка. Отдельные детали и эпизоды, плавающие в пустоте, а остальное - дорисовывать читателю. Поэтому у каждого получится своя картинка.
У Поплавского эта недорисованность видна, нарочита, в глаза бьет. Сначала оцениваешь: "дурная эффектность", потом задумываешься - "авторский прием"? И даже если нет, даже если всего лишь свидетельство недостаточной одаренности, крапа на таланте, текст уже ожил и засверкал. В конце концов, какое нам дело до Поплавского и несчастной его судьбы: автор текста - всегда другой и всегда прав. Раз ТАК получилось - значит, ТАК и задумывалось. Как говорит моя мама: "Автор думал".
Ну, а мой-то восторг в большинстве случаев, конечно, от попадания на повешенные (пусть не Поплавским, а Автором - так и должно быть) для меня крючки, в поставленные на меня капканы. От "падения Софии" (совсем по Блаватской). От мучительной установки Поплавского на сверкающий образ Ставрогина, ядовитый и неотвратимый. От лакомой расстановки центральных героев: "Бойцовский клуб", не иначе, Тайлер жил, Тайлер жив, Тайлер будет жить! И ничего, что Паланик, американский журналист и писатель, наверняка не читал русского второстепенного эмигрантского литератора, который и на родине-то своей известен скупо и отрывочно. Все равно - совпадения потрясают, более поздний текст ретроспективно освещает более ранний, и из этой западни - уже не вырваться. От отдельных фраз, которые, даже выхваченные из контекста, немилосердно бьют под дых, подчиняют. Наугад, ошеломительно мое:
"С Васенькой слова сказать не могу. Он того и гляди заплачет, и не о том все он, вернее, слишком о том, ему словом не поможешь".
"Зачем он меня так любит? Ведь то, что я могу, совсем земное или совсем иное, ему ни к чему. А полюбить его? Разве я могу еще полюбить, когда уже я так люблю. Он добрый, слабый, и ему я нужна, а А. не нужна вовсе. И почему я так преданна ему, так долго уже и с таким страхом; от чего остеречь, чему научить хочу его? Разве его можно научить, разве камень, облако можно научить, а он так же совершенен и невиновен в своем зле, как камень и облако. Давеча во сне я еще видела, что волосы его уже горят и что все лицо его почернело. Боже! Боже! И почему мы не встретились раньше, когда он был еще человечески слаб и несчастен, ведь он был таким! И еще не принял холодных и ярких дьявольских своих утешений".
"Как странно. Я никого не любила еще и не ждала, однако мне все кажется, что Царство Небесное - это после долгого ожидания под дождем увидеть вдруг быстро идущего любимого человека. Ад же - вечно ждать и чувствовать, что делается все позднее и позднее и что он уже не может прийти, и, вместе с тем, не мочь сойти с места".
"Я нища, и тайны Твои слишком глубоки для меня, и как часто я завидую ангелам, которые ни в чем не сомневаются, ничего не знают и вечно тают, как воск на солнце, как голос в хоре".
"Боишься чего? Не смерти ли? Нет, конечно. Но есть страхи более необъяснимые, более едкие, чем страх смерти. Это страх непоправимого греха, нестерпимой вины и ответственности".
"Мир суров и прекрасен для зрителя. Но едва забудешься и пожалеешь его, он становится невыносим".
"Вот вы все чего-то ждете от меня и как будто сидите вокруг черного ящика и все ждете, что что-то из него вырвется и раскроется, но ящик сей сделан из цельного дерева и вообще не имеет человеческого содержания, как не имеет и человеческой пустоты".
"Да, так… так и будет А.Б. до конца дней таиться и немотствовать, и никогда эта страшная сила не вернется к жизни, не просветит, не организует окружающего, никого не научит, не объяснит страдания, страха, бессмыслицы смерти".
"Ты всегда хотел быть победителем. Ну вот, ты и победил человека. Не оступился, не уступил, а победил. А теперь ты будешь сидеть над ним, как злая птица, могущая убить, не могущая создать и летать".
"Теперь сойди с креста. Чтобы сойти с креста, нужно заставить почувствовать себя на кресте, как дома, заснуть на кресте, привыкнуть к этой позе и к этому гложущему, сосущему чувству под ложечкой; этот голод не так важен пока".
"Забыть. Уйти за бытие".
А если рассуждать объективно, честно: дрянной роман, и читать его не стоит. Но, видимо, никто так и не смог прочитать его честно - всех он отравил, всех одурманил своей бесполой чувственностью, своим грандиозным Аполлоном Безобразовым. Хорошо тому, кто не повиснет на крючке у Поплавского, не подчинится дурному его обаянию. Он завладевает читателем как-то помимо и исподволь, то ли мелодикой гипнотического, то ли скрытым 25 кадром текста (можно ли так сказать?) Чем больше читаешь его - тем больше понимаешь: все здесь на своем месте. Все так - и не иначе в романе о красоте ужаса, об ужасе красоты. Это какое-то озарение - назвать такой текст "Аполлон Безобразов", чтобы в соединении противоположностей, в алфавитном превосходстве и двойственности всех и всяческих прочтений вырос новый "Цветок зла" - и его не отринули, списав в архив за ненадобностью.
Я бы, честно, рада была, если бы мне этот роман не понравился. Вот только было ли это возможно? Поплавский, когда работал над своим Ставрогиным, горел им и выгорал от него, читал его Татьяне Шапиро "зловещим скрежетом", "дрожа от страха". Потом она сказала: "Я не спала эту ночь от А.Б."
Лучше не скажешь.