Особенности советской культуры и искусств
Предисловие
В.И.УльяновЛенин: «Лозунг национальной культуры есть буржуазный (а часто и черносотенно-клерикальный) обман. Наше дело - бороться с господствующей, черносотенной и буржуазной национальной культурой великороссов».
Он же: «Я, знаете, в искусстве не силен, искусство для меня, это… что-то вроде интеллектуальной слепой кишки, и когда его пропагандная роль, необходимая нам, будет сыграна, мы его - дзык, дзык! вырежем. За ненужностью»
«Революция - освободительная реформа в русском искусстве. Мы за полное вытеснение надоевшего реализма. Взорвать, разрушить, стереть с лица земли старые художественные формы - как не мечтать об этом новому художнику!» - Н.Пунин
«Так называемая советская культура является крайне упрощенной репликой французской цивилизации, остановившейся в своем развитии где-то в 1890 году и приспособленной к уровню двенадцатилетнего ребенка.» - Алекс Кожев
Массовый террор и замена всего старого всем новым, проводившиеся коммунистами в России после 1917 года, не мог не затронуть культуру и искусства.
Культурная революция - подавление культуры и приручение её деятелей, была всеобъемлющей. «Культурные деятели» должны были объяснить и оправдать всё происшедшее, создать мифологию, с помощью которой формируется сознание нового человека в новых исторических обстоятельствах. Было необходимо, чтобы поколения рабов считали себя самыми свободными людьми в мире. Для этих целей после завершения первой фазы революции распускаются все творческие группы и создаются монопольные организации - Союзы советских творцов. Все виды искусств заковываются в идеологические союзы - театральных деятелей, художников, журналистов. Только членство в Союзе гарантирует условия для творчества. Союзы - это своеобразные крепостники-заказчики, собственность которых - творцы и их творения, это приводные ремни между заказчиком и поденщиком идеологии. Творцу-члену предоставлялось множество льгот, как и членам номенклатуры, этим объясняются трагедии, связанные с исключением из союзов: изгнанный творец лишался гарантированных условий жизни, выпавший из гнезда-союза был обречен на нищету и прекращение творчества.
Первым шагом к созданию коммунистической культуры стало уничтожение многовековой российской культуры и искусств. Для конкретного руководительства уничтожением «древнего культурного хлама» был создан «Экономический Совет для ликвидации всех искусств старого мира».
«В силу целого ряда условий у нас почти совершенно прекращено книгопечатание и книгоиздательство, и в то же время одна за другой уничтожаются ценнейшие библиотеки. Мужики развезли по домам все, что имело ценность в их глазах, а библиотеки - сожгли, рояли изрубили топорами, картины - изорвали. Предметы науки, искусства, орудия культуры не имеют цены в глазах деревни, можно сомневаться, имеют ли они цену в глазах городской массы.» М.Горький
Только в Москве уничтожены сотни тысяч предметов прикладного искусства, десятки тысяч художественных живописных произведений, фресок, росписей, не менее 20000000 икон. По ориентировочной денежной оценке, стоимость утраченных культурных сокровищ России составляет десятки триллионов рублей (в ценах 1985 года), что по мировым меркам равно культурным ценностям большого европейского государства.
Разграбив, развалив, распродав, уничтожив классическую российскую культуру и искусства, новые хозяева России коммунисты стали создавать своё.
Французский коммунист, член ФКП (Французской коммунистической партии) Ален Безансон: «Любое коммунистическое правительство заменяет действительность псевдо-действительностью. Целое сословие специализируется на производстве псевдо-журналистики и псевдо-истории, псевдо-литературы и псевдо-искусства, и все это имеет задачу фотографически отражать несуществующую действительность.»
При советской власти изменилось само назначение и суть искусства. Искусство перестало быть занятием выдающихся или бесталанных, но одиночек, страстно к нему стремившихся. Оно превратилось в индустрию, самостоятельную отрасль народного хозяйства и подпало под властное управление. Советская власть, взяв заботу над творцами, тем самым сделала искусство своей содержанкой и, естественно, требовала от него покорности. Послушных власть осыпала гонорарами и почестями, строптивых ломала через колено.
Также коммунисты ненавидели всё русское, и пытались бороться с "шивинизмом великороссов" на всех фронтах, включая и культуру. Они поучали созданных ими "украинцев": «Что может навредить ясности развития пролетарской литературы в России - ее своеобразному расцвету? Этому мешают великие традиции старой русской литературы. Пролетарский поэт, который творит вчерашним языком помещичьей и буржуазной культуры, неосознанно и психологически неизбежно заражается языком этой культуры, эмоциональными наслоениями, которые оставила старая культура в русском литературном языке. Бытие определяет сознание. Это касается и «общественного бытия языка». Не только поэт обрабатывает слова, но и слова, которыми пользуется поэт, обрабатывают этого поэта. Бытие русского литературного языка очень часто создает депролетаризацию сознания многих талантливых пролетарских поэтов, которые этим языком пишут… Нигде так не крепок закон наследования, как в области культуры. Ничто так постепенно не прорастает, как новая культура из культуры старой». Поэтому социалистическую культуру на Украине лучше строить опираясь на украинский литературный язык, «не загипнотизированный мертвой культурой прошлого». Лейтес А. Ренесанс української літератури. Б.м. 1925. - С.31-32.
Владислав Ходасевич до своего отъезда из страны имел беседу с одной донельзя важной партийной дамой - Ольгой Каменевой, женой Льва Каменева, ближайшего соратника Ленина и сестрой самого Льва Троцкого, заведующей тогда управлением театров в Наркомпросе. Речь шла об основах диктатуры бездарности: «Ольга развивает свою мысль: поэты, художники, музыканты не родятся, а делаются; идея о прирождённом даре выдумана феодалами для того, чтобы сохранить в своих руках художественную гегемонию; каждого рабочего можно сделать поэтом и живописцем, каждую работницу - певицей или танцовщицей. Этой чепухи я уже много слышал на своем веку - и от большевиков, и не только от них. Возражаю лениво…».
Декрет СНК от 4 января 1918 "О признании научных, литературных, музыкальных и художественных произведений государственным достоянием" поставил крест на интеллектуальной собственности в СССР. Если вы - композитор, писатель, учёный, изобретатель, художник, то все ваши авторские права автоматически "переходят в собственность народа",и любое произведение (научное, литературное, музыкальное, художественное) может быть признано достоянием государства (дополнительный декрет СНК от 26 ноября 1918 г.)
Советское искусство, получившее как будто в издёвку, лживое название «соцреализм» призвано было взбадривать замученных советских граждан, замыливать им глаза сказками про счастливых «Кубанских казаков» (тотально убитых коммунистами), поднимать их на новые «трудовые подвиги».
Советская власть была тотально лживой. Это не моральная оценка, а техническая характеристика. Например, только советская власть додумалась создавать произведения искусства (книги, фильмы и т.п.), не имеющие вообще никакого отношения к действительности, но выдающие себя за её описание. Это стало возможным из-за системы тотальной цензуры, с одной стороны, и государственного «социального заказа» - с другой. На Западе книга, претендующая на описание реальности и при этом ей явно противоречащая, просто не могла иметь успеха. Скажем, сиропно-благостное сочинение о рабочих с конвейера завода «Форд», которые только и думают, как бы работать ещё лучше и приносить ещё больше прибыли хозяину завода, вызывало бы злобные насмешки в прессе, а сам роман быстро сняли бы с продаж. Советский роман о сталеварах, которые бьются за внеплановые плавки, был избавлен от подобной опасности: никакая советская газета ничего дурного про такой роман не напишет, а рыночные соображения советских не интересовали вообще - книги могли годами и десятилетиями отлёживаться на магазинных полках, а киноленты - в архивах.
Цензура
Советское государство всегда само решало за своих граждан, что им смотреть, слушать и читать. После сталинских времён, когда за неправильные произведения расстреливали и сажали в лагеря на 10-25 лет, в развитом социализме неправильных почти не сажали, просто запрещали их произведения и их самих.
Обилие охранников всегда свидетельствует о трусости властей. В искусстве обязанности «тащить и не пущать» были возложены на стаи критиков. Пополнялись они целиком и полностью из «беспородных» искусствоведов, т. е. из тех, кто не годился для творчества и создания искусств. Эта шваль умела лишь критиковать, и делала это с песьей страстью. Неутомимые, натасканные, они обыкновенно гнали свою жертву с громким лаем и редки, очень редки были случаи, когда кому-либо из обречённых удавалось не оказаться на их клыках.
Надо ли говорить, что поводки от этих гончих стай находились в руках чинов с Лубянки. Там, в этом монументальном каземате, мало-помалу выковался кадр уверенных «искусствоведов в штатском». Они-то и решали судьбу творческих, по-настоящему талантливых людей.
З.Гиппиус, 26 ноября 1917: «Днем был митинг. Протест против удушения печати. Говорили многие: Дейч, Пешехонов, Мережковский, Сологуб... Горький не приехал, сославшись на болезнь. А на подъезде мы его встретили идущим к Манухину - угрюмого, враждебного, черного, но здорового. Не преминули попрекнуть. Но, я думаю, он боится. Боится как-то внутренно и внешне…»
Про уникального российского шансонье Вертинского есть замечательный момент. После победы большевиков и боев в ноябре 1917 года в Москве Вертинского арестовали за его песню про юнкеров. Допрашивает его какой-то коммунистический сопляк в тужурке. Вертинский с гордостью, как раньше привык: "Вы же не можете мне запретить их (юнкеров) жалеть". И раньше бы это сработало с царским чиновником, жандармом, потому что тогда это были люди. А тут сидит коммунистический папуас и спокойно так отвечает: "Надо будет, мы вам дышать запретим".
В советской цензуре были свои выдающиеся личности, одна из них - Леопольд Авербах. Отец его Лейба Авербах владел пароходной компанией на Волге. А правой рукой (директором-распорядителем) у него был Марк Тимофеевич Елизаров, никто иной как будущий зять Владимира Ульянова (Ленина). Дядей Авербаху приходился первый президент советской России Яков Свердлов. Женат Авербах был тоже удачно, на дочери управделами Совета Народных Комиссаров и видного соратника Ленина Владимира Бонч-Бруевича. А сестра Авербаха Ида замужем была аж за самим Генрихом Ягодой. Некоторое время этот брак тоже служил на пользу Липе, как ласково называли Леопольда в этой запутанной семье. Любовница у Авербаха, и та была завидная - Ольга Берггольц, прославившаяся потом своими стихами. Она была сестрой малоизвестного теперь литератора, а тогда грозного сподвижника Авербаха в его иезуитских делах Юрия Либединского. Этот Либединский известен ещё и тем, что первым назвал Авербаха «неистовым ревнителем пролетарской чистоты». Это отпрыска-то богатейшей в прежней России фамилии. При этом покровителем Авербаха был сам Максим Горький, за невесткой которого красавицей «Тимошей» очень успешно приударял шурин Авербаха Ягода.
Секретарь Политбюро ВКП(б) в 1920-х годах Б.Г. Бажанов в своих воспоминаниях напишет о нём: «Очень бойкий и нахальный этот юноша, открыл в себе призвание руководить русской литературой и одно время через группу “напостовцев” осуществлял твёрдый чекистский контроль в литературных кругах».
Язвительный Олеша заклеймил Авербаха кличкой «литературного фельдфебеля», а Александр Архангельский - лучший пародист в истории русской литературы, выразился ещё былиннее: «Одним Авербахом семерых побивахом».
К 1930-ому году все литературные группировки и объединения были разгромлены, и созданный Авербахом РАПП стал обращаться к писателям только слогом директивы. Например, резолюция от 4 мая 1931 обязывала под страхом революционной кары всех пролетарских писателей «заняться художественным показом героев пятилетки» и доложить об исполнении этого призыва-распоряжения «в течение двух недель».
Кто-то неизвестный метко посетовал тогда: все писатели оказались у Авербаха «в литературном РАППстве».
Характерно, что эти цензоры выполняли не только контролирование искусства, но и другие функции, делегированные им чекистами. Глава ВЧК Генрих Ягода вспоминая, как он «выманивал» Максима Горького из Италии в Советский Союз, забыл, что нельзя разглашать имена секретных агентов и проговорился: «Я подвёл к Горькому писателей Авербаха, Киршона, Афиногенова. Это были мои люди, купленные денежными подачками, игравшие роль моих трубадуров не только у Горького, но и вообще в среде интеллигенции».
Дочь Джугашвили Светлана Аллилуева вспоминала про другого цензора, личного охранника её отца: «Власик будучи сам невероятно малограмотным, грубым, глупым, но вельможным, - дошел в последние годы до того, что диктовал некоторым деятелям искусства «вкусы товарища Сталина», - так как полагал, что он их хорошо знает и понимает… Наглости его не было предела».
Но конечно главным цензором СССР до 1953г. был товарищ Сталин. Без его личного утверждения не печаталась ни одна книга и не выходил в прокат ни один фильм.
Абсолютно советский писатель К.Симонов вспоминал:
- Кто читал пьесу "Вороний камень", авторы Груздев и Четвериков? - спросил Сталин.
Все молчали, никто из нас пьесы «Вороний камень» не читал.
- Она была напечатана в сорок четвертом году в журнале «Звезда», - сказал Сталин. - Я думаю, что это хорошая пьеса. В свое время на нее не обратили внимания, но я думаю, следует дать премию товарищам Груздеву и Четверикову за эту хорошую пьесу. Какие будут еще мнения?
Последовала пауза. В это время Друзин, лихорадочно тряхнув меня за локоть, прошептал мне в ухо:
- Что делать? Она была напечатана у нас в «Звезде», но Четвериков арестован, сидит. Как, сказать или промолчать?
- Конечно, сказать, - прошептал я в ответ Друзину, подумав про себя, что если Друзин скажет, то Сталин, наверное, освободит автора понравившейся ему пьесы. Чего ему стоит это сделать? А если Друзин промолчит сейчас, ему дорого это обойдется потом - то, что он знал и не сказал.
- Остается решить, какую премию дать за пьесу, какой степени? - выдержав паузу, неторопливо сказал Сталин. - Я думаю…
Тут Друзин, наконец решившись, выпалил почти с отчаянием, очень громко:
- Он сидит, товарищ Сталин.
- Кто сидит? - не понял Сталин.
- Один из двух авторов пьесы, Четвериков сидит, товарищ Сталин.
Сталин помолчал, повертел в руках журнал, закрыл и положил его обратно, продолжая молчать.
- Переходим к литературной критике. За книгу «Глинка»…"
Репрессии против художников, писателей, музыкантов, театралов и других творческих профессий продолжались всю жизнь И.Джугашвили. После статьи о борьбе с буржуазным искусством и космополитизмом, опубликованной в главном печатном органе коммунистов «Правде» 28 января 1949 года, последовали новые чистки в творческой среде. До 1953 года было арестовано 217 писателей, 108 актеров, 87 художников, 19 музыкантов.
Советская культура как прислуга вождей
Обязательной частью любого советского произведения в любой области искусств было восхваление Партии и её вождей. В предисловии к практически любой книге обязательно отмечалось, что всё написано благодаря партии и кому-то из конкретных её лидеров. Тысячи художников писали сотни тысяч картин о Ленине, Сталине, Брежневе и прочих коммунистах. Десятки тысяч подобных скульптур до сих пор стоят по России.
Доходило до создания внутреннего психического культа своих вождей. Знаменитый Корней Чуковский 22 апреля 1936 года записал в дневник: «Вчера на съезде (Пятый съезд ВЛКСМ) сидел в 6-м или 7-м ряду. Оглянулся: Борис Пастернак. Я пошел к нему, взял его в передние ряды (рядом со мной было свободное место). Вдруг появляются Каганович, Ворошилов, Андреев, Жданов и Сталин. Что сделалось с залом! А ОН стоял, немного утомленный, задумчивый и величавый. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила и в то же время что-то женственное, мягкое. Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его, просто видеть для всех нас было счастьем. К нему все время обращалась с какими-то разговорами [известная стахановка] Демченко. И мы все ревновали, завидовали, - счастливая! Каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. Когда ему аплодировали, он вынул часы (серебряные) и показал аудитории с прелестной улыбкой, все мы так и зашептали: „Часы, часы, он показал часы“, - и потом, расходясь, уже возле вешалок вновь вспоминали об этих часах. Пастернак шептал мне все время о нем восторженные слова, а я ему, и оба мы в один голос сказали: „Ах, эта Демченко, заслоняет его!“ (На минуту.) Домой мы шли вместе с Пастернаком и оба упивались нашей радостью».
Литература на службе коммунистов
"Печать - это самое сильное оружие партии коммунистов", - так, повторяя Ленина, сказал Сталин.
Открытое письмо Сталину видного дипломата и большевистского деятеля Фёдора Раскольникова: «Вы душите советское искусство, требуя от него лизоблюдства, но оно предпочитает молчать, чтобы не петь Вам «осанну». Вы насаждаете псевдоискусство, которое с надоедливым однообразием воспевает Вашу пресловутую, набившую оскомину «гениальность». Бездарные графоманы славословят Вас, как полубога, «рожденного от Луны и Солнца», а Вы, как восточный деспот, наслаждаетесь фимиамом грубой лести. Вы беспощадно истребляете талантливых, но лично Вам неугодных писателей. Где Михаил Кольцов, Борис Пильняк? Где Сергей Третьяков? Где Александр Аросев? Где Галина Серебрякова, виноватая в том, что была женой Сокольникова? Вы арестовали их, Сталин!
Вслед за Гитлером Вы воскресили средневековое сожжение книг. Я видел своими глазами рассылаемые советским библиотекам огромные списки книг, подлежащие немедленному и безусловному уничтожению...».
Красный террор мощно, словно бульдозер, продолжал сгребать плодоносящий чернозёмный слой русской культуры, оставляя после себя бесплодные глину, песок, гравий. Однако «свято место пусто не бывает». Обезображенные пустоши стали понемногу заболачиваться и подёргиваться ряской, и в этих болотцах забулькали, словно лягушки, всяческие маяковские, брики, блюмы и бурлюки. На это, как видно, и был расчёт жестоких вивисекторов-сгребателей.
Среди этой быстро расплодившейся творческой мошкары единственным образом жизни стало насилие, а единственной формой человеческого общения - безудержная демагогия.
Сбиваясь в дружные стаи, они добровольно приняли на себя обязанности слуг уже не революции, а власти.
Коммунист-ленинец, Народный комиссар Леонид Красин: «До октябрьской революции никто из них не был известен ни как выдающийся писатель, ни как что-либо другое в умственном или художественном мире».
Саратовский писатель Лев Гумилевский писал: «Поспешно лысеющие молодые люди в штатских френчах, утверждавшихся в виде форменной одежды вождей, быстро размножались. Довольно скоро они захватили редакции и издательства. Сами они ничего не писали или писали плохо, прикрываясь цитатами, смысла которых часто и не понимали, но считали своим призванием воспитывать и перевоспитывать взрослых людей».
М.Горький: "Давно пора обратить внимание на безответственную деятельность трех тысяч людей, объединенных в Союзе писателей, трех тысяч, из коих - по крайней мере - две едва ли способны занимать место в литературе".
Двадцатилетний Авербах (см. раздел «Цензура»), член редколлегии журнала «На посту» поучает знаменитого уже писателя Леонида Леонова: «Если Леонов хочет, чтобы революция его приняла, он не должен под прикрытием разной любви к крестьянину и рабочему нападать на напостовцев».
Наиболее известными инициативами Авербаха у руля журнала «На литературном посту» стали призывы к «одемьяниванию поэзии» и набор «ударников - в литературу».
Истеричные, визгливые, они объявили врагами советской власти старых мастеров культуры и с нетерпением принялись «сбрасывать их с корабля современности», очищая тем самым места для себя. «Мы, левые мастера, лучшие работники искусства современности!» Их повседневным лозунгом стало: «жарь, жги, режь, рушь».
Тон истребительному неистовству в этой стае задавал горлопан Владимир Маяковский.
Горький вспомнил, как в годы мировой войны в его квартире появился этот нескладный провинциальный парень. Ему предстояло отправиться на фронт, он не хотел.
- За что воевать? За Николашку? За Распутина? Да ни за что!
Рассчитал он точно. Покорённый Горький устроил его в автошколу чертёжником. Начальником там был престарелый генерал Секретев. 1 января 1917 года генерал наградил Маяковского медалью «За усердие». А месяц спустя Маяковский арестовал генерала и отправил старика в тюрьму. Этим своим подвигом, как поступком гражданина новой раскрепощённой России, поэт гордился чрезвычайно.
Гордился он и своей русофобией. Он писал о себе:
«Не из кацапов-разинь.
Я - дедом казак,
другим - сечевик,
а по рожденью грузин»
В своей биографии он запишет, что «с детства возненавидел сразу - все древнее, все церковное и все славянское. Возможно, что отсюда пошли и мой футуризм, и мой атеизм, и мой интернационализм».
Широко разевая свой бездонный рот, Маяковский стал в первые ряды воинственных футуристов. Это движение громил в культуре привёз в Россию итальянец Маринетти. Он активно пропагандировал дискредитацию старого искусства и всех духовных ценностей, на которых это искусство строилось. Духовный наставник Муссолини, он кипел ненавистью к человеческой культуре. «Суньте огонь в библиотечные полки. Отведите течение каналов, чтобы затопить склепы музеев. О, пусть плывут по ветру и по течению знаменитые картины! Подкапывайте фундаменты древних городов!» Поклонники Маринетти в России стали называться «комфутами» - коммунистическими футуристами. Заезжий гость их научил: единственный способ завладеть миром, - вывернуть общественный вкус наизнанку, вывернуть так, чтобы талант оказался бездарью, а бездарность - талантом. Этот кардинальный способ обещал великие жизненные блага.
Советские футуристы превзошли своего итальянского наставника. «Красный террор» сделал их, легавых псов на партийном поводке, строгими судьями и указчиками в культурном строительстве. Молодая Республика Советов, как с горечью и болью заметил Сергей Есенин, быстро превратилась в «страну самых отвратительных громил и шарлатанов».
Маяковский вдохновенно проповедовал, что из всех человеческих качеств наивысшую цену имеет ненависть.
«Я люблю смотреть, как умирают дети», - проорал он своим митинговым басом, и за одно это его следовало поместить в дом умалишённых, однако именно такой изобретательный садизм обеспечивал ему признание власть имущих и простирал над его головой «лубянскую лапу ЧК».
При всей своей богатырской стати и громогласии поэт был из тех, кто ни дня не мог существовать без наставника. Таким руководителем для него сделался муж его любовницы Ося Брик, провозглашавший основой своей эстетики самый неприкрытый цинизм. Этому добровольному подчинению очень способствовала и низкая образованность Маяковского. Учиться ему, как известно, не довелось. Он отдавал свои накарябанные стихи Осе, чтобы тот расставил знаки препинания и устранил ошибки. Есть мнение, что разбивку стихов «лесенкой» также придумал Ося, для выгавкивания их с трибун в массы.
Сочинив поэму с двусмысленным названием «Облако в штанах», Маяковский нигде не мог её пристроить. Издательства отказывались от подобных «шедевров». Поэта снова выручил Ося Брик. Сын богатого торговца, он напечатал поэму за свой счёт и тем самым усилил зависимость Маяковского от своего благорасположения. Поэт стал буквально заглядывать в рот своему учителю и благодетелю.
«Дворянский Пушкин, мелкобуржуазный Есенин, царь мещанского искусства - Художественный театр: в исторический музей всю эту буржуазную шваль!»
Великий русский человек и композитор Г. Свиридов написал о Маяковском: «Это был по своему типу совершенно законченный фашист, сформировавшийся в России, подобно тому, как в Италии был Маринетти. Сгнивший смолоду, он смердел чем дальше, тем больше, злобе его не было пределов. Он жалил, как скорпион, всех и все, что было рядом, кроме Власти и Полиции, позволяя себе лишь безобидные для них намеки на бюрократизм, омещанивание и т. д. Наконец, в бешенстве, изнемогая от злобы, он пустил жало в свою собственную голову. На его примере видно, как опасен человек без достаточного своего ума, берущийся за осмысление великого жизненного процесса, который он не в состоянии понять, ибо живет, “фаршированный” чужими идеями. Это человек, якобы “свободный”, а в самом деле “раб из рабов”, ибо не в состоянии не только осознать, но даже и подумать о своем жалком рабском положении. Сколько вреда нанесли эти люди, и как их несет на своих плечах современное зло. Оно благословляет и плодит только им подобных».
"Крестьянский поэт" С.Есенин тоже подпал под общую волну тотального разрушения:
«Ненавижу дыхание Китежа!
Обещаю вам Инонию!
Богу выщиплю бороду!
Молюсь ему матерщиною!»
Но постепенно к поэту приходило прозрение: «Тошно мне, законному сыну российскому, в своём государстве пасынком быть. Надоело мне это блядское снисходительное отношение власть имущих, а ещё тошней переносить подхалимство своей же братии к ним».
В очередном письме у Есенина вырвалось признание, что от ожидаемой так нетерпеливо революции «остались только хрен да редька».
«Жалко им, что Октябрь суровый
Обманул их в своей пурге.
И уж удалью точится новый
Крепко спрятанный нож в сапоге.»
Тонко чувствующий эстет Максимилиан Волошин в "революционный" период постоянно глумился над русской историей, выворачивая ее наизнанку в своих стихах.
Замечательный А.Блок воспевал коммунистических варваров в «Скифах» и поэме «Двенадцать»:
Революционный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!
Товарищ, винтовку держи, не трусь!
Пальнем-ка пулей в Святую Русь
И Октябрьский переворот Блок принял с восторгом. «Вне зависимости от личности, у интеллигенции звучит та же музыка, что и у большевиков. Интеллигенция всегда была революционна. Декреты большевиков - это символы интеллигенции».
Правда незадолго до смерти Блок помешался, его воспаленным мозгом овладела навязчивая мысль: надо уничтожить все экземпляры поэмы "Двенадцать", из-за которой многие русские люди перестали подавать ему руку. Ему чудилось, что он уже уничтожил все экземпляры, но остался еще один, у Брюсова, и в предсмертном бреду Блок повторял: "Я заставлю его отдать. Я убью его".
А в качестве «маяков» советским литераторам преподносились произведения А.Коллонтай, Ю.Либединского, В.Киршона, Ф.Гладкова, Ф.Панфёрова, К.Чуковского. И, конечно же, «великого» Д.Бедного!
И.Эренбург, лидер советского еврейского движения, был пропагандистом авангардного искусства. Он был всегда обласкан коммунистами, жил в шикарных условиях, удивительным образом в советские времена постоянно ездил заграницу и жил на Западе. В своих воспоминаниях «Люди, годы, жизнь» тогда, когда Мандельштам был репрессирован, писал: «Моё имя стояло на красной доске, и никто меня не обижал. Время было вообще хорошее, и мы все думали, что в тридцать седьмом, когда должен был собраться второй съезд писателей, у нас будет рай».
Поборница «Крылатого Эроса» и обобществления детей и женщин А.Коллонтай написала два романа: «Любовь пчёл трудовых» и «Свободная любовь». Оба произведения «трактовали важную концепцию новой советской женщины». Мировоззрение писательницы стало настолько «прогрессивным», что в своих романах она брала в кавычки такие слова, как родители, дети, русский брак, отец, мать. По её мнению, они обозначали понятия отжившие, чуждые, вредные.
В 1917 году К.Чуковский работал в Чрезвычайной следственной комиссии, которая была создана Временным правительством для расследования деятельности бывших царских сановников и министров. Он вошёл в когорту классиков за две поэмы: "О мухе" и "О таракане". А о романе «Цемент» критики О.Брик и П.Коган в один голос отзывались: это пример для таких известных графоманов, как Л.Толстой и И.Тургенев.
При этом Чуковскому тоже доставалось. Он например так охарактеризовал сталинского «маршала пропаганды» Щербакова: “сталинский мерзавец”. “По культурному уровню это был старший дворник. Когда я написал “Одолеем Бармалея” меня вызвали в Кремль, и Щербаков, топая ногами, ругал меня матерно. Это потрясло меня. Я и не знал, что при каком бы то ни было строе всякая малограмотная сволочь имеет право кричать на седого писателя.”
Самые восторженные оценки получило обильное творчество Д.Бедного (настоящее имя Ефим Придворов). Он был любимцем Сталина, поэтому жил в роскоши и пользовался исключительными привилегиями: квартира в Кремле (пропуск за №3), личный автомобиль, личный агитпоезд, депутатство в Моссовете, дача и др. Его агитационные стихи публиковались миллионными тиражами.
Лютую злобу у Бедного вызывал памятник Минину и Пожарскому на Красной площади. Он призывал выкинуть его, как исторический мусор. Много шума наделала постановка его пьесы «Богатыри» в Камерном театре у Таирова. Автор обратился к эпохе крещения Руси при Владимире Святом. И сочинитель, и режиссёр вылили на зрителей столько мерзостей и грязи о прошлом нашей Родины, что многие покидали зал, не выдержав спектакля до конца.
Основной трибуной для стихотворца была партийная «Правда». Яростный борец с церковью и православием, он сочинил «Новый Завет без изъяна евангелиста Демьяна». Срамец и охальник, он переступил все мыслимые границы приличия. Миг Богоявления, связанный с архангелом Гавриилом, принесшим Богоматери благую весть, подан автором так: «Гаврюха набил ей брюхо. Сказал: „Машка, не ломайся, брось!“ А она копыта врозь». Волна возмущения бессовестным пакостником достигла того, что правительство Великобритании прислало в Москву официальную ноту протеста.
Опус толстобрюхого сочинителя вызвал гневный ответ С.Есенина:
Нет, ты, Демьян,
Христа не оскорбил.
Ты не задел его нимало.
Ты сгусток крови у креста
Копнул ноздрёй, как толстый боров.
Ты только хрюкнул на Христа,
Демьян Лакеевич Придворов.
А вот пример высказывания обласканного советской власти и верно ей служивашего "красного графа" А.Толстого: «Есть две Руси. Первая - Киевская имеет свои корни в мировой, а по крайней мере в европейской культуре. Идеи добра, чести, свободы, справедливости понимала эта Русь так, как понимал их весь западный мир. А есть еще другая Русь - Московская. Это - Русь Тайги, монгольская, дикая, звериная. Эта Русь сделала своим национальным идеалом кровавую деспотию и дикую жестокость. Эта московская Русь издревле была, есть и будет полнейшим отрицанием всего европейского и яростным врагом Европы» - во время работы над романом «Петр Первый», 1940 г.
Ещё он очень красочно описал себя и своих коллег-проститутов от литературы. "Я переписал заново, в согласии с открытиями партии, а теперь я готовлю третью и, надеюсь, последнюю вариацию этой вещи, так как вторая вариация тоже не удовлетворила нашего Иосифа. Я уже вижу передо мной всех Иванов Грозных и прочих Распутиных реабилитированными, ставшими марксистами и прославленными. Мне наплевать! Эта гимнастика меня даже забавляет! Приходится, действительно, быть акробатом. Мишка Шолохов, Сашка Фадеев, Илья Эренбрюки - все они акробаты."
При этом А.Толстой, как и все его идеологические коллеги, изо всех сил вылизывал Вождя: «Мне хочется восторженно выть, реветь, визжать и стонать от одной мысли о том, что мы живём в одно время со славным, единственным и несравненным Сталиным. Наше дыхание, наша кровь и наша жизнь - принадлежит Вам! О, великий Сталин!»
Однажды ему пришло такое письмо (и подобных писем было много): «Народ любит таких писателей, которые пишут одну правду. Но которые пишут неправду, подхалимничают под существующий строй и славят имя Сталина, от которого плачут народы и который создал искусственную голодовку, от которой Умерли миллионы, - таких писателей зовут "попками". Народу нужна историческая правда.»
Знаменитый советский писатель М.Шолохов украл роман «Тихий Дон» у белогвардейского офицера - представителя дореволюционной русской. Шолохов был пойман с поличным. Об авторстве Шолохова можно было спорить, пока не был опубликован «авторский оригинал» «Тихого Дона». После этого никакого спора уже быть не может - рукопись несёт в себе массу свидетельств механического переписывания.
Но в 1930-е Шолохов осмелился написать Сталину про ужасы массовых репрессий на Дону.
Другой не менее знаменитый советский писатель Л.Леонов, получив взбучку за идеологию, стал говорить например такое: "Нам нужно с величайшим благоговением повторять имя Сталина, хранителя нашей земли. У нас нет в стране имени дороже. Если умирали герои в войне, они, умирая, произносили имя Сталина. Всё лучшее, что в нас есть - это от него. Он стоял, как скала на берегу, это был самый передовой солдат войны. Он сегодня является отцом всех детей на земле, и только благодаря ему мы переживаем радость победы."
Советский поэт-«романтик» М.Светлов (настоящее имя Мотл Шейнкман) воспевал своего друга, палача-садиста ВЧК А.Орлова (настоящее имя Лейба Фельдбин), массового убивавшего детей:
Хорошо нам сидеть за бутылкой вина
И закусывать мирным куском пирога.
Пей, товарищ Орлов, Председатель ЧК.
Пусть нахмурилось небо, тревогу тая, -
Эти звёзды разбиты ударом штыка,
Эта ночь беспощадна, как подпись твоя…
Приговор прозвучал, мандолина поёт,
И труба, как палач, наклонилась над ней…
Не чернила, а кровь запеклась на штыке,
Пулемёт застучал - Боевой «ундервуд».
А.Гайдар стал героем советской литературы после того, как жестоко убивал женщин и детей.
В 1952 году в Отчетном докладе XIX съезду ВКП(б) Георгий Маленков произнес сакраментальную фразу «Нам нужны советские Гоголи и Щедрины». Журнал «Крокодил» откликнулся на эту фразу:
«Мы - за смех, но нам нужны
подобрее Щедрины,
и такие Гоголи,
чтобы нас не трогали».
Все характерные черты советской литературы неминуемо перешли и на детскую литературу. Например трилогия о "Незнайке". Первая, наименее политизированная книга из всей серии, "Приключения Незнайки и его друзей" была списана Носовым с комикса Палмера Кокса, изданного в конце XIX века. Вторая книга, "Незнайка в Солнечном городе" - является уже откровенно политической заказухой, рассказывающей об "обществе развитого коммунизма", живущего в развитом технологическом будущем, где все улыбаются, всегда светит солнце и ни у кого нет денег. Ну а третья, самая толстая книга под названием "Незнайка на Луне" является пародией на развитые западные страны - в которые земные коротышки-большевики в конце-концов экспортируют "мировую революцию" по заветам дедушки Ленина.
Предсмертное письмо А.Фадеева, автора советской классики "Молодая Гвардия", возглавлявшего Союз писателей СССР с 1930-х по 1954 год: "Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии и теперь уже не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы - в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или погибли, благодаря преступному попустительству власть имущих; лучшие люди литературы умерли в преждевременном возрасте; все остальное, мало-мальски способное создавать истинные ценности, умерло, не достигнув 40-50 лет. Литература - эта святая святых - отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа, и с самых "высоких" трибун - таких как Московская конференция или XX партсъезд - раздался новый лозунг "Ату её!"
Продолжение: https://takoe-nebo.livejournal.com/956003.html