Дросида с Голиндой
Пушкина, Ольга Сергеевна, одним утром приходит к брату Александру и говорит ему: «Милый брат, поди скажи нашим общим родителям, что я вчера вышла замуж за... (не помню кого)». Брат удивился, немного рассердился, но, как умный человек, тотчас увидел, что худой мир лучше доброй ссоры, и понёс известие к родителям. Сергею Львовичу сделалось дурно: привели цырульника пустить кровь, и Пушкин замечает, что отец его в беспамятстве горя поднял спор с цырюльником и начал учить его, как пускать кровь, но тем и кончил, а теперь все помирились.
В. А. ЖУКОВСКИЙ - А. А. ВОЕЙКОВОЙ, 4 февр. 1828 г. Н. В. Соловьёв. История одной жизни. Пг., 1916, т. II, 65.
«Я позволяю вам жить, где хотите, пиши и пиши, я буду твоим цензором», - кончил государь и, взяв его за руку, вывел в смежную комнату, наполненную царедворцами. «Господа, вот вам новый Пушкин, о старом забудем».
Н. И. ЛОРЕР со слов Л. С. ПУШКИНА. Записки декабриста Н. И. Лорера. М., Гос. соц.-экон. издательство, 1931, стр. 200.
(Из книги В. В. Вересаева «Пушкин в жизни»)
...Ещё я читала недавно девятый том* из семнадцатитомного собрания сочинений Гоголя - там, где всякие выписки, заметки и записные книжки.
Томище в почти тыщу страниц: если точно, то девятьсот шестьдесят четыре, - и ужас меня объял не от величины трудов его, не от того, что представился мне Гоголь трудолюбивым пахарем - или скорее «широкозахватным» зерноуборочным комбайном, сгребающим всё: названия растений и блюд, животных и людей, описание обычаев и верований, выписки из трудов старцев и непристойные (но такие же меткие!) простонародные выражения, - и как сажать деревья, чтобы росли хорошо и быстро, и что посмотреть детям Смирновой-Россет в Италии, и что купить по хозяйству, и какие писчебумажные принадле... и заметьте, писано всё это было стоя за конторкой, гусиным пером, и эта тыща страниц - один том из семнадцати изданных...
В лапоть звонить.
Во время скользкой дороги: плохая ходьба, как раз лоб найдёшь.
Я те шерстяной нагубник оборву (усы).
Мужик сеял на авось репу, а уродился хрен.
Мальчишка сказал кондуктору дилижанса: - Молчи ты, подколёсная пыль!
Что ты зазнался: проглочу да не высеру, так без вести и пропадёшь.
Выражение Котляревского: такой искусник, на говне вошь убьёт и рук не замарает.
Благодарность за оплеуху: - Давно бы, батюшка, так. Благодарю вас.
Но не от этого мощного сгребания ужас, а от другого совсем - ...от оплеух.
Читая все эти до единого зёрнышка поднятые с земли, снятые с деревьев и языка сокровища, я думала со страхом и стыдом: как можно было становиться этому человеку-комбайну поперёк дороги, как не страшно стрекулисту-недотыкомке Белинскому учить его «жить и творить»?
«...по нашему крайнему разумению и искреннему, горячему убеждению, “Мёртвые души” стоят выше всего, что было и есть в русской литературе, ибо в них глубокость живой общественной идеи неразрывно сочеталась с бесконечною художественностию образов, и этот роман, почему-то названный автором поэмою, представляет собою произведение, столь же национальное, сколько и высокохудожественное. В нём есть свои недостатки, важные и неважные. К последним относим мы неправильности в языке, который вообще составляет столь же слабую сторону таланта Гоголя, сколько его слог (стиль) составляет сильную сторону его таланта. Важные же недостатки романа “Мёртвые души” находим мы почти везде, где из поэта, из художника силится автор стать каким-то пророком и впадает в несколько надутый и напыщенный лиризм... К счастию, число таких лирических мест незначительно в отношении к объёму всего романа, и их можно пропускать при чтении, ничего не теряя от наслаждения, доставляемого самим романом.
Но, к несчастию, эти мистико-лирические выходки в “Мёртвых душах” были не простыми случайными ошибками со стороны их автора, но зерном, может быть, совершенной утраты его таланта для русской литературы... Всё более и более забывая своё значение художника, принимает он тон глашатая каких-то великих истин, которые в сущности отзываются не чем иным, как парадоксами человека, сбившегося с своего настоящего пути ложными теориями и системами, всегда гибельными для искусства и таланта».
«Какое следствие можно извлечь из этой книги?
Разумеется, в этом случае всякий поступит по-своему, и следствий будет выведено почти столько же, сколько людей возьмётся за это дело. Что касается до нас, мы вывели из этой книги такое следствие, что горе человеку, которого сама природа создала художником, горе ему, если, недовольный своею дорогою, он ринется в чуждый ему путь! На этом новом пути ожидает его неминуемое падение, после которого не всегда бывает возможно возвращение на прежнюю дорогу...».
Откуда это неуважение к чужому таланту, откуда страсть к (м)учительству соловьёв?
Ну поёт человек как может - как диктует ему его «лёгкое дыхание», его - и только его! - талант!
Не нравится - напиши сам, как тебе это представляется в твоём идеале...
Нет, нужно ему в самую башку влезть, чтобы начать там по-своему перекраивать, чтобы все забыли о «старом» и «неправильном» Пушкине, Гоголе, Достоевском, - учить цырульника его профессии, сапожника - сапожничьей, учить всех и каждого печь сапоги, тачать пироги и пускать, пускать и пускать без конца кровь творческому человеку...
«Кто ж из нас прав? Тот ли, у кого второй том уже сидит в голове, или тот, кто даже и не знает, из чего состоит второй том? Какая странная мода теперь завелась на Руси! Сам человек лежит на боку, к делу настоящему ленив, а другого торопит, точно как будто непременно другой должен изо всех сил тянуть от радости, что его приятель лежит на боку. Чуть заметят, что хотя один человек занялся серьёзно каким-нибудь делом, уж его торопят со всех сторон, и потом его же выбранят, если сделает глупо, скажут: зачем поторопился?» - цитирует Белинский Гоголя, сам себя высекая, как унтер-офицерская гоголевская же вдова.
Да кто ты таков есть сам?
Каково твоё пение-дыхание?
А никаково: косноязыко, задыхательно, топчется-топчется на одном месте фраза, кружит эпилептически, и вот-вот взорвётся кликушеством, станет биться на полу, выгибаясь телом и пуская пену изо рта:
«Важность и достоинство народов определяется их историческим значением. Народ, не имеющий истории, - ничто, хотя бы занимал собою половину земного шара и считал своё народонаселение сотнями мильонов. Так, нынешние персияне хотя и составляют значительное государство в Азии, не имеют истории, потому что перемены династий и властителей ещё не составляют истории. Есть народы, которые имеют внутреннее историческое значение, как выражающие своею жизнию идею: таковы в Европе народы галльско-римско-тевтонского образования. Есть народы, которые имеют только внешнее историческое значение, как действовавшие на других силою тяготения и существования не для себя: таковы монголы, турки, такова теперь Австрия. Не нужно говорить, что важность первых субстанциальная, а вторых - относительная. Есть народы, которые имели мгновенное историческое значение и с окончанием его погибли: таковы древние ассирияне, мидийцы, персы, финикияне, карфагеняне и проч. Есть народы, которые, имев мгновенное или продолжительное историческое значение, пережили его как бы навсегда: таковы теперешние евреи, китайцы, японцы, индусы, аравитяне. Есть, наконец, народы, которые имели или имеют историческое значение не сами собою, а только тем, что приняли от чуждого им племени субстанциальное начало жизни, особенно религию: таков теперь весь мухаммеданский Восток, покорённый аравийским исламизмом. Все эти различия очень важны, потому что ими определяется степень достоинства каждого народа, а следственно, и его поэзия и литература. И у персиян есть поэзия; но её основа - мухаммеданско-пантеистическое миросозерцание, занятое от арабов; следовательно, её отнюдь не должно равнять с арабскою поэзиею» (В. Г. Белинский, Статьи о народной поэзии).
Не знаю как вам, а мне хочется ринуться вон из этого текста, срывая ворот рубахи: воздуху мне, воздуху!
Выньте из моей головы этот гвоздь: есть народы, есть народы, есть народы!..
Да ешь ты уже свои народы сам!
“Сами «семинаристы» болезненно ощущали свою социальную ущербность. Белинский, прототипический разночинец, был первым, кто подверг эту ситуацию анализу. Он достиг высокого положения в литературных кругах, сохранив самосознание простолюдина. Бедность, хронические болезни, недостаток систематического образования, плохое знание иностранных языков и, главное, отсутствие хороших манер породили робость и застенчивость, в которых он усматривал причину своей эмоциональной ущербности: «Одно меня ужасно терзает: робость моя и конфузливость не ослабевают, а возрастают в чудовищной прогрессии. Нельзя в люди показаться, рожа так и вспыхнет, голос дрожит, руки и ноги трясутся, я боюсь упасть. Истинное Божие наказание! Это доводит меня до смертельного отчаянья. Что за дикая странность? [...] я просто боюсь людей, общество ужасает меня. Но если я вижу хорошее женское лицо: я умираю - на глаза падает туман, нервы опадают, как при виде удава или гремучей змеи, дыхание прерывается, я в огне. [...] я болен, друг, страшною болезнью- пожалей меня». Белинский считал свои эмоциональные трудности социально обусловленными и возводил их к несчастным детским впечатлениям, вынесенным из семьи, которая была заражена вульгарными и безобразными привычками русского мещанства:
«Вспомнил я рассказ матери моей. Она была охотница рыскать по кумушкам, чтобы чесать язычок; я, грудной ребёнок, оставался с нянькою, нанятою девкою: чтоб я не беспокоил её своим криком, она меня душила и била. Может быть - в этом разгадка дикого явления».
В письме к своему другу и соратнику Бакунину, выходцу из просвещённой дворянской семьи, Белинский утверждает, что они с Бакуниным самым существенным образом различаются по темпераменту, что обусловлено наследственностью и условиями воспитания. Но и наследственное является социально обусловленным. Отец Бакунина обладал чувством собственного достоинства и следовал размеренному образу жизни - потому, по мнению Белинского, Бакунину достался от него «гармонический темперамент» и способность питать возвышенную, не омрачённую чувственностью любовь к женщине. «А мой отец пил, вёл жизнь дурную, хотя от природы был прекраснейший человек, и оттого я получил темперамент нервический» (с чем Белинский связывал свою приверженность к телесному). Этот аргумент, основанный на позитивистской вере в то, что дух зависит от материи, Белинский использует, чтобы проиллюстрировать фундаментальное различие между романтиком и реалистом. Как и интеллигенты последующего поколения, Белинский ощущал себя безнадёжно ущербным даже рядом с самыми близкими друзьями-дворянами, которые отнюдь не превосходили его в интеллектуальном отношении и смотрели на него снизу вверх как на ведущего литературного критика эпохи (в 40-е годы он практически царил в русской литературе). Приглашения в светские салоны, посещаемые литературными знаменитостями, ввергали его в состояние паники. Выразительной иллюстрацией может служить литературный вечер в салоне у князя Одоевского (завсегдатаями которого были занимавший довольно высокое положение при дворе Жуковский и князь Вяземский, не только известный поэт, но и влиятельный чиновник), где Белинского постигла характерная неудача. Вот как описывает это происшествие Герцен:
«Раз в субботу, накануне Нового года, хозяин вздумал варить жжёнку en petit comite, когда главные гости разъехались. Белинский непременно бы ушёл, но баррикада мебели мешала ему, он как-то забился в угол, и перед ним поставили небольшой столик с вином и стаканами. Жуковский, в белых форменных брюках с золотым “позументом”, сел наискось против него. Долго терпел Белинский, но, не видя улучшения своей судьбы, он стал несколько подвигать стол; стол сначала уступал, потом покачнулся и грохнул наземь, бутылка бордо пресерьёзно начала поливать Жуковского. [...] сделался гвалт [...] во время этой суматохи Белинский исчез и, близкий к кончине, пешком прибежал домой. Милый Белинский! Как его долго сердили и расстраивали подобные происшествия, как он об них вспоминал с ужасом - не улыбаясь, а похаживая по комнате и покачивая головой».
Этот эпизод стал популярным анекдотом своего времени и был использован Достоевским в «Идиоте», в сцене, где не привыкший к обществу князь Мышкин разбивает вазу в гостиной генерала Епанчина и у него начинается эпилептический припадок (согласно одной версии рассказа, когда упал стол, с Белинским случился обморок). Мышкин, правда, не разночинец, но у него много общего с новыми людьми. Известно, что Достоевский, обдумывая образ Мышкина, намеревался вступить в полемику с Чернышевским» (Ирина Паперно).
Гоголь мучительно искал путь - предавался самоуничижению (за которое тут же беспощадно критиковал его «неистовый Виссарион»), говорил о благотворном влиянии болезни на совершенствование духа (о, как больно тут же ему доставалось от Белинского! да тебе какое дело? это же не твоя голова, а Гоголя, чего ты туда лезешь, как вор в дом?)...
...Ох, погодите, дайте мне отдышаться в одном из «надутых и напыщенных» лирических гоголевских мест:
«За лугами пески, за песками меловые отлогие горы, отдалённым рядом лежавшие на отдалённом небосклоне, нестерпимо блиставшие ослепительной белизной даже и в ненастное время, как бы освещало их вечное солнце. Кое-где дымились по ним лёгкие туманно-сизые пятна. Это были отдалённые деревни; но их уже не мог рассмотреть человеческий глаз. Только вспыхивавшая, подобно искре, золотая церковная маковка давала знать, что это было людное, большое селенье. Всё это облечено было в тишину невозмущаемую, которую не пробуждали даже чуть долетавшие до слуха отголоски воздушных певцов, наполнявших воздух».
(«Мёртвые души», том второй, первоначальный слой автографа)
Здесь даже повторы дышат - потому что ритм прозы, дыхание текста иное - это дыхание любящего человека, восхищённого красотой божьего мира, - а не вколачивание синтаксических гвоздей в головы «народов».
Вот такая вот Дросида с Голиндой, обе - Назарьевны.
Ну а знаете как нужно правильно деревья-то сажать?
Оказывается, надо окружать молодое дерево кустарниками - чтобы у него такое гнёздышко в земле было защищённое...
* А тут в текстовом формате (там в дежавю).
Музыкальный киоск
Потрясающий Паизиелло - с моцартовски свободным и лёгким дыханием, но с «разомкнутой структурой», без моцартовской же гармонической кругообразной герметичности: лёгкий и стремительный бег реки - разливы рек её, подобные морям...
Paisiello: Piano Concertos Nos. 1, 3, 4, 7
Paisiello: Piano Concertos Nos. 2, 5, 6, 8
Отсюда.
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства - значит, текст уворован ботами-плагиаторами.
В. А. ЖУКОВСКИЙ - А. А. ВОЕЙКОВОЙ, 4 февр. 1828 г. Н. В. Соловьёв. История одной жизни. Пг., 1916, т. II, 65.
«Я позволяю вам жить, где хотите, пиши и пиши, я буду твоим цензором», - кончил государь и, взяв его за руку, вывел в смежную комнату, наполненную царедворцами. «Господа, вот вам новый Пушкин, о старом забудем».
Н. И. ЛОРЕР со слов Л. С. ПУШКИНА. Записки декабриста Н. И. Лорера. М., Гос. соц.-экон. издательство, 1931, стр. 200.
(Из книги В. В. Вересаева «Пушкин в жизни»)
...Ещё я читала недавно девятый том* из семнадцатитомного собрания сочинений Гоголя - там, где всякие выписки, заметки и записные книжки.
Томище в почти тыщу страниц: если точно, то девятьсот шестьдесят четыре, - и ужас меня объял не от величины трудов его, не от того, что представился мне Гоголь трудолюбивым пахарем - или скорее «широкозахватным» зерноуборочным комбайном, сгребающим всё: названия растений и блюд, животных и людей, описание обычаев и верований, выписки из трудов старцев и непристойные (но такие же меткие!) простонародные выражения, - и как сажать деревья, чтобы росли хорошо и быстро, и что посмотреть детям Смирновой-Россет в Италии, и что купить по хозяйству, и какие писчебумажные принадле... и заметьте, писано всё это было стоя за конторкой, гусиным пером, и эта тыща страниц - один том из семнадцати изданных...
В лапоть звонить.
Во время скользкой дороги: плохая ходьба, как раз лоб найдёшь.
Я те шерстяной нагубник оборву (усы).
Мужик сеял на авось репу, а уродился хрен.
Мальчишка сказал кондуктору дилижанса: - Молчи ты, подколёсная пыль!
Что ты зазнался: проглочу да не высеру, так без вести и пропадёшь.
Выражение Котляревского: такой искусник, на говне вошь убьёт и рук не замарает.
Благодарность за оплеуху: - Давно бы, батюшка, так. Благодарю вас.
Но не от этого мощного сгребания ужас, а от другого совсем - ...от оплеух.
Читая все эти до единого зёрнышка поднятые с земли, снятые с деревьев и языка сокровища, я думала со страхом и стыдом: как можно было становиться этому человеку-комбайну поперёк дороги, как не страшно стрекулисту-недотыкомке Белинскому учить его «жить и творить»?
«...по нашему крайнему разумению и искреннему, горячему убеждению, “Мёртвые души” стоят выше всего, что было и есть в русской литературе, ибо в них глубокость живой общественной идеи неразрывно сочеталась с бесконечною художественностию образов, и этот роман, почему-то названный автором поэмою, представляет собою произведение, столь же национальное, сколько и высокохудожественное. В нём есть свои недостатки, важные и неважные. К последним относим мы неправильности в языке, который вообще составляет столь же слабую сторону таланта Гоголя, сколько его слог (стиль) составляет сильную сторону его таланта. Важные же недостатки романа “Мёртвые души” находим мы почти везде, где из поэта, из художника силится автор стать каким-то пророком и впадает в несколько надутый и напыщенный лиризм... К счастию, число таких лирических мест незначительно в отношении к объёму всего романа, и их можно пропускать при чтении, ничего не теряя от наслаждения, доставляемого самим романом.
Но, к несчастию, эти мистико-лирические выходки в “Мёртвых душах” были не простыми случайными ошибками со стороны их автора, но зерном, может быть, совершенной утраты его таланта для русской литературы... Всё более и более забывая своё значение художника, принимает он тон глашатая каких-то великих истин, которые в сущности отзываются не чем иным, как парадоксами человека, сбившегося с своего настоящего пути ложными теориями и системами, всегда гибельными для искусства и таланта».
«Какое следствие можно извлечь из этой книги?
Разумеется, в этом случае всякий поступит по-своему, и следствий будет выведено почти столько же, сколько людей возьмётся за это дело. Что касается до нас, мы вывели из этой книги такое следствие, что горе человеку, которого сама природа создала художником, горе ему, если, недовольный своею дорогою, он ринется в чуждый ему путь! На этом новом пути ожидает его неминуемое падение, после которого не всегда бывает возможно возвращение на прежнюю дорогу...».
Откуда это неуважение к чужому таланту, откуда страсть к (м)учительству соловьёв?
Ну поёт человек как может - как диктует ему его «лёгкое дыхание», его - и только его! - талант!
Не нравится - напиши сам, как тебе это представляется в твоём идеале...
Нет, нужно ему в самую башку влезть, чтобы начать там по-своему перекраивать, чтобы все забыли о «старом» и «неправильном» Пушкине, Гоголе, Достоевском, - учить цырульника его профессии, сапожника - сапожничьей, учить всех и каждого печь сапоги, тачать пироги и пускать, пускать и пускать без конца кровь творческому человеку...
«Кто ж из нас прав? Тот ли, у кого второй том уже сидит в голове, или тот, кто даже и не знает, из чего состоит второй том? Какая странная мода теперь завелась на Руси! Сам человек лежит на боку, к делу настоящему ленив, а другого торопит, точно как будто непременно другой должен изо всех сил тянуть от радости, что его приятель лежит на боку. Чуть заметят, что хотя один человек занялся серьёзно каким-нибудь делом, уж его торопят со всех сторон, и потом его же выбранят, если сделает глупо, скажут: зачем поторопился?» - цитирует Белинский Гоголя, сам себя высекая, как унтер-офицерская гоголевская же вдова.
Да кто ты таков есть сам?
Каково твоё пение-дыхание?
А никаково: косноязыко, задыхательно, топчется-топчется на одном месте фраза, кружит эпилептически, и вот-вот взорвётся кликушеством, станет биться на полу, выгибаясь телом и пуская пену изо рта:
«Важность и достоинство народов определяется их историческим значением. Народ, не имеющий истории, - ничто, хотя бы занимал собою половину земного шара и считал своё народонаселение сотнями мильонов. Так, нынешние персияне хотя и составляют значительное государство в Азии, не имеют истории, потому что перемены династий и властителей ещё не составляют истории. Есть народы, которые имеют внутреннее историческое значение, как выражающие своею жизнию идею: таковы в Европе народы галльско-римско-тевтонского образования. Есть народы, которые имеют только внешнее историческое значение, как действовавшие на других силою тяготения и существования не для себя: таковы монголы, турки, такова теперь Австрия. Не нужно говорить, что важность первых субстанциальная, а вторых - относительная. Есть народы, которые имели мгновенное историческое значение и с окончанием его погибли: таковы древние ассирияне, мидийцы, персы, финикияне, карфагеняне и проч. Есть народы, которые, имев мгновенное или продолжительное историческое значение, пережили его как бы навсегда: таковы теперешние евреи, китайцы, японцы, индусы, аравитяне. Есть, наконец, народы, которые имели или имеют историческое значение не сами собою, а только тем, что приняли от чуждого им племени субстанциальное начало жизни, особенно религию: таков теперь весь мухаммеданский Восток, покорённый аравийским исламизмом. Все эти различия очень важны, потому что ими определяется степень достоинства каждого народа, а следственно, и его поэзия и литература. И у персиян есть поэзия; но её основа - мухаммеданско-пантеистическое миросозерцание, занятое от арабов; следовательно, её отнюдь не должно равнять с арабскою поэзиею» (В. Г. Белинский, Статьи о народной поэзии).
Не знаю как вам, а мне хочется ринуться вон из этого текста, срывая ворот рубахи: воздуху мне, воздуху!
Выньте из моей головы этот гвоздь: есть народы, есть народы, есть народы!..
Да ешь ты уже свои народы сам!
“Сами «семинаристы» болезненно ощущали свою социальную ущербность. Белинский, прототипический разночинец, был первым, кто подверг эту ситуацию анализу. Он достиг высокого положения в литературных кругах, сохранив самосознание простолюдина. Бедность, хронические болезни, недостаток систематического образования, плохое знание иностранных языков и, главное, отсутствие хороших манер породили робость и застенчивость, в которых он усматривал причину своей эмоциональной ущербности: «Одно меня ужасно терзает: робость моя и конфузливость не ослабевают, а возрастают в чудовищной прогрессии. Нельзя в люди показаться, рожа так и вспыхнет, голос дрожит, руки и ноги трясутся, я боюсь упасть. Истинное Божие наказание! Это доводит меня до смертельного отчаянья. Что за дикая странность? [...] я просто боюсь людей, общество ужасает меня. Но если я вижу хорошее женское лицо: я умираю - на глаза падает туман, нервы опадают, как при виде удава или гремучей змеи, дыхание прерывается, я в огне. [...] я болен, друг, страшною болезнью- пожалей меня». Белинский считал свои эмоциональные трудности социально обусловленными и возводил их к несчастным детским впечатлениям, вынесенным из семьи, которая была заражена вульгарными и безобразными привычками русского мещанства:
«Вспомнил я рассказ матери моей. Она была охотница рыскать по кумушкам, чтобы чесать язычок; я, грудной ребёнок, оставался с нянькою, нанятою девкою: чтоб я не беспокоил её своим криком, она меня душила и била. Может быть - в этом разгадка дикого явления».
В письме к своему другу и соратнику Бакунину, выходцу из просвещённой дворянской семьи, Белинский утверждает, что они с Бакуниным самым существенным образом различаются по темпераменту, что обусловлено наследственностью и условиями воспитания. Но и наследственное является социально обусловленным. Отец Бакунина обладал чувством собственного достоинства и следовал размеренному образу жизни - потому, по мнению Белинского, Бакунину достался от него «гармонический темперамент» и способность питать возвышенную, не омрачённую чувственностью любовь к женщине. «А мой отец пил, вёл жизнь дурную, хотя от природы был прекраснейший человек, и оттого я получил темперамент нервический» (с чем Белинский связывал свою приверженность к телесному). Этот аргумент, основанный на позитивистской вере в то, что дух зависит от материи, Белинский использует, чтобы проиллюстрировать фундаментальное различие между романтиком и реалистом. Как и интеллигенты последующего поколения, Белинский ощущал себя безнадёжно ущербным даже рядом с самыми близкими друзьями-дворянами, которые отнюдь не превосходили его в интеллектуальном отношении и смотрели на него снизу вверх как на ведущего литературного критика эпохи (в 40-е годы он практически царил в русской литературе). Приглашения в светские салоны, посещаемые литературными знаменитостями, ввергали его в состояние паники. Выразительной иллюстрацией может служить литературный вечер в салоне у князя Одоевского (завсегдатаями которого были занимавший довольно высокое положение при дворе Жуковский и князь Вяземский, не только известный поэт, но и влиятельный чиновник), где Белинского постигла характерная неудача. Вот как описывает это происшествие Герцен:
«Раз в субботу, накануне Нового года, хозяин вздумал варить жжёнку en petit comite, когда главные гости разъехались. Белинский непременно бы ушёл, но баррикада мебели мешала ему, он как-то забился в угол, и перед ним поставили небольшой столик с вином и стаканами. Жуковский, в белых форменных брюках с золотым “позументом”, сел наискось против него. Долго терпел Белинский, но, не видя улучшения своей судьбы, он стал несколько подвигать стол; стол сначала уступал, потом покачнулся и грохнул наземь, бутылка бордо пресерьёзно начала поливать Жуковского. [...] сделался гвалт [...] во время этой суматохи Белинский исчез и, близкий к кончине, пешком прибежал домой. Милый Белинский! Как его долго сердили и расстраивали подобные происшествия, как он об них вспоминал с ужасом - не улыбаясь, а похаживая по комнате и покачивая головой».
Этот эпизод стал популярным анекдотом своего времени и был использован Достоевским в «Идиоте», в сцене, где не привыкший к обществу князь Мышкин разбивает вазу в гостиной генерала Епанчина и у него начинается эпилептический припадок (согласно одной версии рассказа, когда упал стол, с Белинским случился обморок). Мышкин, правда, не разночинец, но у него много общего с новыми людьми. Известно, что Достоевский, обдумывая образ Мышкина, намеревался вступить в полемику с Чернышевским» (Ирина Паперно).
Гоголь мучительно искал путь - предавался самоуничижению (за которое тут же беспощадно критиковал его «неистовый Виссарион»), говорил о благотворном влиянии болезни на совершенствование духа (о, как больно тут же ему доставалось от Белинского! да тебе какое дело? это же не твоя голова, а Гоголя, чего ты туда лезешь, как вор в дом?)...
...Ох, погодите, дайте мне отдышаться в одном из «надутых и напыщенных» лирических гоголевских мест:
«За лугами пески, за песками меловые отлогие горы, отдалённым рядом лежавшие на отдалённом небосклоне, нестерпимо блиставшие ослепительной белизной даже и в ненастное время, как бы освещало их вечное солнце. Кое-где дымились по ним лёгкие туманно-сизые пятна. Это были отдалённые деревни; но их уже не мог рассмотреть человеческий глаз. Только вспыхивавшая, подобно искре, золотая церковная маковка давала знать, что это было людное, большое селенье. Всё это облечено было в тишину невозмущаемую, которую не пробуждали даже чуть долетавшие до слуха отголоски воздушных певцов, наполнявших воздух».
(«Мёртвые души», том второй, первоначальный слой автографа)
Здесь даже повторы дышат - потому что ритм прозы, дыхание текста иное - это дыхание любящего человека, восхищённого красотой божьего мира, - а не вколачивание синтаксических гвоздей в головы «народов».
Вот такая вот Дросида с Голиндой, обе - Назарьевны.
Ну а знаете как нужно правильно деревья-то сажать?
Оказывается, надо окружать молодое дерево кустарниками - чтобы у него такое гнёздышко в земле было защищённое...
* А тут в текстовом формате (там в дежавю).
Музыкальный киоск
Потрясающий Паизиелло - с моцартовски свободным и лёгким дыханием, но с «разомкнутой структурой», без моцартовской же гармонической кругообразной герметичности: лёгкий и стремительный бег реки - разливы рек её, подобные морям...
Paisiello: Piano Concertos Nos. 1, 3, 4, 7
Paisiello: Piano Concertos Nos. 2, 5, 6, 8
Отсюда.
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства - значит, текст уворован ботами-плагиаторами.