Моя мама и ее "породистый щенок с медалями"
Откровеная история про агрессивную нарциссическую мать и, к сожалению, "теневого", вроде бы неплохого, но невольного подыгрывающего ей отца, которые единым фронтом выступили против дочери. До сих пор эта взрослая уже женщина недоумевает, что она сделала не так, чем заслужила этот кошмар и при каких условиях родители могли бы быть ею довольны.
Ни при каких. Точно так же эти родители тюкали бы и любого другого ребенка: и ангельски послушного, и "супер-достиженца", и аккуратиста. Угодить таким невозможно, и никаких "а если бы я..." быть не может. Это важно понять, чтобы окончательно снять с себя груз вины за несложившиеся отношения с родителями.
"Нарциссов в моей жизни случилось несколько, но главным и основным всегда была и, к сожалению, остается, моя любезная матушка. Я до сих пор не вполне понимаю, перверзник ли она, потенциальный ли клиент психиатрического стационара или просто человек с тяжелым характером, искалеченный тяжелой судьбой и трудным детством без любви и ласки. Я была бы благодарна вам за советы и предположения, потому что в силу личной заинтересованности не могу точно и с уверенностью объяснить себе, что это за кошмар, почему он продолжается, где моя вина и есть ли она вообще.
Начать, думаю, надо с того, что я знаю о прошлом своей матери. Может, ее поведение - последствия травмы и несчастливого детства, и ее можно пожалеть, отогреть и "удочерить"? (Будучи взрослой, я пыталась. Видимо, недостаточно хорошо).
О ее прошлом до моего рождения я знаю совсем не много, в основном с ее и папиных слов, из случайно подслушанных телефонных разговоров (маменька моя обладает генеральским голосом и любовью повисеть на трубке, поэтому, чтобы не услышать всех подробностей, нужно было изрядно постараться).
Когда маме было одиннадцать месяцев, моя бабушка - ее мать - страдала от тяжелейшей послеродовой депрессии, которую в те годы, да еще и в глухой деревне, ни лечить, ни распознать вовремя никто не умел. Бабка сначала пыталась задушить маму, но ей помешала моя прабабушка, а после этой неудачи она сама повесилась на дереве за деревней.
Росла моя мать со своей строгой бабушкой и моим дедом, довольно отстраненным и холодным человеком, выкладывающимся на государственной службе, чтобы семья имела все, что можно было достать в голодное советское время. Наверное, он представлял себе, что счастье - в деньгах, не знаю...
(Фото Анны Радченко)
Желанный и долгожданный ребенок
До школы мать жила в деревне со своей бабкой, затем дед забрал их к себе, в город. Через какое-то время он повторно женился, уже на женщине с двумя дочерьми чуть старше моей мамы, от первого брака. И тут началась просто калька со сказки про Золушку: мама стирала, убирала, готовила на всю семью, едва войдя в подростковый возраст, "ничего своего не имела", сама училась в медицинском и работала. Мотивация выбора профессии была, с ее слов, следующая: она знала, от чего умерла ее мать, и решила стать акушером-гинекологом.
Мать вышла замуж за однокурсника, который за ней долго ухаживал, "отмыла его, научила менять свои вонючие носки", но совершенно не поладила со свекровью, и они развелись после нескольких лет брака.
В 30 подруга познакомила ее с моим отцом, они довольно быстро оформили отношения, а через неделю после ее 32-ого дня рождения родилась я, желанный и долгожданный ребенок.
Раннее детство и отношения в нем с мамой я помню довольно плохо, отчетливо - пару поездок в зоопарк, в музеи, помню, что год перед школой я ходила в сад, что для меня было адской пыткой.
Помню, что мама всегда была очень тревожным человеком, любую мою болячку и царапину воспринимала с выражением адской муки и обеспокоенности, пугала меня столбняком и очень часто ругала за запачканные вещи. "Ты неаккуратно носишь, что тебе ни купи - ты ничего не ценишь, ты что, не знаешь, каким трудом это все достается?!"
Я была энергичным и подвижным ребенком, любила природу и из любопытства лезла везде, куда только могла залезть. У мамы была "колясочная подруга", с которой они вместе лежали в роддоме, с дочерью на пару месяцев старше меня. Меня заставляли с ней дружить, а она была медлительным, послушным и почти бессловесным ребенком, не говорящим никому слова поперек. Никуда не лезла, ничего без разрешения не трогала, ходила строго столько шагов, сколько мама скажет, в общем, проблем своим родителям не доставляла совершенно.
И мама меня постоянно с этой девочкой сравнивала, естественно, не в мою пользу. Я ее откровенно ненавидела. "Посмотри, какая Катя аккуратная! Как она вежливо разговаривает, как маме помогает, не то, что ты, не ребенок, а наказание! За что мне такая дочь, Господи!"
"Неуклюжая дрянь" - вместо "удобного" ребенка
Помню, что в начальных классах я страдала трихтилломанией (нервное выдергивание волос), и у меня диагностировали серьезный невроз, когда бабушка, папина мама, увидев плеши размером с пятак, наконец заставила мою мать показать меня специалисту. Зато мама очень радовалась и умилялась, когда "волосики" начали отрастать, ласково называла меня "ежиком". Вообще, когда я болела, ко мне относились значительно лучше. Разговаривали ласково, дарили игрушки и даже чересчур внимательно ухаживали, а главное - не орали.
Подозреваю, что маме был нужен "удобный" ребенок, плюс можно было показать свою жертвенность и самоотверженность, заботясь обо мне. Мое здоровье вообще было камнем преткновения: таскали по врачам меня постоянно, а обсуждать в моем присутствии мои болячки с коллегами-друзьями было излюбленной темой для разговоров. "Ох, Вер, ну вот не вышла она здоровьем, ну что ты будешь делать... Дети врачей - самые больные, сама знаешь..." И я чувствовала себя виноватой за свой "заводской брак" - я же дочь врача.
О наказаниях в раннем детстве отчетливо помню вот что: как-то в начале лета мы пригласили родственников с дочерью-ровесницей к нам на дачу. Было довольно холодно, мы были тепло одеты и ходили в резиновых сапогах. А я росла юным натуралистом, и мне было страшно интересно, как это из головастиков получаются лягушата. И мы с сестрой решили наловить немного, чтобы увидеть этот волшебный процесс.
Долго лили дожди, илистые берега пруда совсем раскисли, и когда я с ведром потянулась зачерпнуть воды, то поскользнулась и упала в пруд, оказавшись в воде по пояс. Сестра меня придерживала и рухнула вместе со мной, но только по колено. Мокрые, с полными сапогами тины, мы сразу побежали домой, и первое, что сделала моя мать - с криком: "Что ж ты за дрянь такая!" - огрела меня кулаком по спине. В это время тетя молча всплеснула руками и пошла греть воду. Почувствуйте, как говорится, разницу.
Вообще за любые синяки и ссадины я получала по полной программе, "неуклюжая дрянь, я тебя дома запру, чтобы ты не убилась!". А потом, конечно, следовало "сахарное шоу" с обоюдным вытиранием соплей (мама ведь тоже расстроилась, она плачет и переживает) и моими мольбами, что я больше не буду падать с велосипеда, обещаю, только не кричи на меня и не плачь, пожалуйста.
Еще помню, что однажды я не хотела чего-то делать или идти куда-то, и она ударила меня прямо в солнечное сплетение. У меня потемнело в глазах, я задохнулась. Мне было года четыре.
Еще при любом проступке нужно было неоднократно вымаливать у нее прощение, как будто это была какая-то игра или ритуал. Мне говорили: "Ты раньше уже обещала, что больше не будешь плохо себя вести, я тебе больше не верю". И приходилось слезно умолять. Меня заставляли писать записки, а потом показывали мне их со словами: "Кто это написал? Ты. Ты же помнишь, что это ТЫ написала "Мамочка, я больше так не буду"? Смотри у меня, я ее храню".
Пока я не начала все это выковыривать из памяти и записывать, мне казалось, что лет до десяти мы с ней в общем-то неплохо ладили, и она меня по-своему любила, как могла. Но справедливости ради нужно сказать, что мной занимались очень много, я не росла, как сорняк: кружки, секции, няня, всевозможное развитие и подготовка. У меня было все, что только можно представить для ребенка самого начала девяностых: памперсы, лего, одежда из-за границы, из папиных командировок; я всегда была ухожена, сыта и тепло одета. Может, я просто зажралась? Мама так и говорила, что я - зажравшаяся свинья, с жиру бешусь, что должна быть за все это ей благодарна, что у других и половины нет того, что есть у меня, и мне должно быть стыдно "так себя вести". Как это "так" - мне так никто и не объяснил.
???
До моих десяти лет все продолжалось примерно со средним градусом напряжения, а потом начался ад, который усугублялся с каждым годом. Мама стала нервной и истеричной, когда мы ругались, она говорила в пылу ссоры, что сдаст меня в детдом и возьмет другого ребенка, вот другие детки хорошие, а я - черт знает что. Все детство я боялась, что меня заменят кем-то, боялась, что у меня может родиться сестра или брат, и меня никто не спросит, хочу я этого или нет, а потом меня выкинут, потому что будет ребенок получше (ну, потому что хуже, чем я, детей быть в принципе не может, очевидно). Иногда я всерьез думала, что я - приемная.
Никто и никогда не интересовался, что я чувствую, о чем думаю (это особенно остро стало ощущаться в пубертате, когда не к кому было идти и не с кем советоваться). Я знаю, опять же, от мамы, что примерно в то же время, когда наши с ней отношения стали стремительно ухудшаться, выплыл папин давний служебный роман, и ситуация обострилась: отец периодически не приходил домой на ночь и часто задерживался допоздна. Я знала эту женщину, она пела мне колыбельные по телефону, когда я была маленькая, а мама была на дежурстве, тогда же я видела ее несколько раз, конечно, не понимая, что это за тетя и какие у моего папы с ней отношения. Но мне она очень нравилась, нравилось заезжать к ней в гости, нравилась ее дочь, ее животные.
Я помню эту бесконечную ругань у нас дома, - мама не щадила мои уши, когда орала во все горло, что отец может домой не приходить, что она разведется с ним и небо ему с овчинку покажется. И рассказала мне все о том, какой папа "козел", и я, десятилетний ребенок, уже тогда думала (и было ужасно стыдно от этой мысли), что я хотела бы остаться с папой, а не с этой вечно упрекающей непредсказуемой женщиной.
У меня никогда не было рядом с ней чувства защищенности и уверенности в следующем моменте - она заводилась с пол-оборота и переходила на ультразвук. Не помню, по какому поводу мы тогда поругались с ней, но хорошо помню, как она взяла меня за грудки и через всю комнату волочила так, поставив на колени и приговаривая в истерике: "Сволочь! Сволочь! Сволочь!" Я билась коленками об пол с жестким ковром и плакала. Почему я "сволочь", я даже не помню, но думаю, что десятилетний ребенок не мог сказать или сделать ничего, чему бы было соразмерно такое наказание.
Как-то она увидела в новостях очередной "шок-контент" про подростка, который связал свою мать и залил ей в горло раскаленное масло, чтобы она больше на него не орала, и какое-то время во время любой ссоры моя мать говорила, что я наверняка мечтаю сделать с ней то же самое, чтобы она заткнулась. Это превратилось в навязчивую идею.
Показательно, что после любой крупной ссоры мама вела меня по магазинам (игрушки, одежда) или в кино, или поесть мороженого - подозреваю, что для очистки собственной совести. И наоборот - после покупки чего-то, чего я ждала и чего мне очень хотелось, следовал скандал, начинавшийся обычно с придирок "Да тебе ж что ни купи, ты все равно все изгадишь, мешок на тебя надо надеть, свинья", - и вещь "в наказание за хамство" можно было порвать, выкинуть в окно, сломать, забрать. С долгожданными подарками на праздники периодически происходило то же самое. Аргумент был железный: "Я тебе это подарила, я могу и отобрать, имею право. Твоего тут ничего нет, твои - только сопли под носом."
Каждый раз я должна была плакать и вымаливать прощение, а мама горько усмехалась и говорила, что я плачу не потому, что чувствую себя виноватой, а для того, чтобы разжалобить ее и получить игрушку обратно, и нужно было доказать свое искреннее раскаяние.
Обесценивания были и во время наших походов по магазинам, особенно, когда требовалось подобрать мне школьную форму или официальную одежду, мама явно раздражалась, когда на мне что-то плохо сидело, и демонстративно-проникновенно говорила продавщице: "Ох, не знаю, в кого это у нее такая фигура. С такими ногами прямые юбки ей нельзя. В отцовскую породу пошла, жалко, что не в меня". А сейчас она возмущается, почему я не ношу женственные платья, подчеркивающие фигуру, а "ряжусь в мешки".
"Разве это ударила? Так, шлепнула слегка"
Всю жизнь я училась исключительно на "отлично", потому что: "А почему не пять? Ты что, не выучила?! Тебе не стыдно? Мы в тебя столько вкладываем, а ты..." Олимпиады, красные дипломы, художественная школа с отличием были для нее в порядке вещей: "Молодец, конечно, но тебе же это все легко дается, ты палец о палец не ударила. Тоже мне, достижение".
Зато своим подругам она с гордостью предъявляла мои достижения, и потом рассказывала мне, как они ей "обзавидовались", что у нее такая одаренная дочь. Это ведь она меня родила и воспитала, это же исключительно ее заслуга. Я чувствовала себя породистым щенком, награды которого демонстрируют другим, менее везучим владельцам. Любые неудачи и не стопроцентный успех критиковался: это всего лишь значило, что я недостаточно хорошо старалась. И вообще, я недостаточно хороша, раз не смогла добиться самого лучшего.
По мере моего взросления "маразм крепчал, деревья гнулись", и она стала не только не стесняться в жестах и выражениях, но и настраивать против меня отца. У меня не было привычки ябедничать, а она звонила ему на работу в любое время и просто рассказывала, что я ее в очередной раз обозвала или сказала ей отстать. Что она меня до этого полчаса доводила до белого каления, конечно, отцу не рассказывалось, и когда он возвращался домой, я получала двойной бойкот. У меня даже не было возможности объяснить, что произошло - со мной просто не разговаривали, меня не было.
Если потом мы выходили на обсуждение скандала, папа всегда говорил: "Она мать. Ты не имеешь права с ней так разговаривать". Я тогда этого не понимала и не понимаю больше десяти лет спустя: почему то, что я рождена (не по собственному, между прочим, желанию) этим человеком, дает ему индульгенцию на любые оскорбления? Попытка договориться с ней и обсудить, почему она так ко мне придирается, обычно тоже приводила к скандалу. Я говорила:"Ну ты же меня ударила и даже не извинилась!", она отвечала: "Разве это ударила? Так, шлепнула немного. Я вообще тебя никогда в жизни не била, не придумывай". Конечно, немного шлепнула, схватив попавшиеся под руку сапоги с тяжелыми каблуками и со всей силы огрев меня ими по спине. В этих разговорах с ней я всегда была неправа, я "все выдумала", она такого не говорила, "а вот ты, да как ты смеешь такое матери говорить!"
Любой откровенный разговор о том, что у меня происходит в школе, какие у меня друзья, чем бы мне хотелось заниматься, кто мне нравится ВСЕГДА оборачивался потом против меня. Факты извращались, друзья, увлеченные музыкой, становились патлатыми наркоманами, а я - зависимой и ведомой, не имеющей своего мнения в ее глазах. Отсутствием собственного мнения меня попрекали не год и не два, но я парадоксально должна была во всем с ней советоваться, во все ее посвящать, не принимать без нее решения. Тотальный контроль.
Во время скандалов укрыться в своей комнате у меня не было возможности, даже когда я хотела погасить конфликт: замки выламывались раз за разом, личного пространства не было от слова "совсем" - в моей комнате постоянно перекладывались мои вещи, книги, чертежные принадлежности в том порядке, какой был удобен ей, и я вынуждена была либо часами искать нужное, либо спрашивать, где это лежит, и неизменно получать в ответ: "Да что ж ты найти ничего не можешь, бестолковщина!" Она стала рыться во всех моих вещах, ничего невозможно было спрятать даже в ящике с нижним бельем, она выворачивала все мои сумки в поисках улик, доказывающих мой порочный образ жизни.
Ароматические палочки в ее глазах были "курительными наркотиками", она искала все, что могло бы меня скомпрометировать. Даже крем для рук, который я носила в сумке, стал предметом скандала: "Ты специально мажешь им руки, чтобы я не учуяла, что ты курила!" Процедура вынюхивания, пахнет ли от моих пальцев табаком, продолжалась даже после моего совершеннолетия. Я приходила домой и выдерживала ежедневный досмотр с обнюхиванием. Если она вынюхивала запах табака - меня ждал новый скандал. Если от меня пахло любыми косметическими ароматизаторами - это тоже был повод для ора.
Во время скандалов на мне стали рвать одежду, цепочки, меня били шваброй, а потом все это преподносилось как "ты же меня сама до этого довела". Когда я поступила в творческий техникум, в мое отсутствие стали выкидываться важные кальки, эскизы, необходимые на просмотре проекта, и она невинно удивлялась и говорила, что думала, что это мусор, хотя я неоднократно просила ее вообще не трогать мои вещи, а особенно бумаги. "Если я их не буду трогать, ты грязью зарастешь, и так живешь как в бомжатнике."
Вообще то, что я "грязная свинья", "бомжиха", проходит через всю мою жизнь. Мне было холодно спать с открытым окном и неуютно с открытой дверью, и каждое утро она заходила в мою комнату со словами: "Фу, вонища! Хоть бы проветрила, лежишь, как в берлоге, в своем бомжатнике".
Когда я начала курить, и ей об этом донесла дочь родительских друзей, учившаяся со мной в старшей школе, меня прочно и навсегда записали в ряды шалав и потасканных панельных баб, ибо матушка твердо убеждена, что "курят только бляди", и до сих пор я периодически выслушиваю, как от меня воняет бомжатиной и табачищем. Я начала чувствовать себя грязной, у меня появилось какое-то навязчивое омерзение, что я никак не могу отмыться. Кстати, "блядью" я стала лет в 16, когда я стала встречаться в первым в своей жизни мальчиком.
"Не будешь хорошо учиться - пойдешь на панель" - излюбленная мотивационная фраза с самого моего детства. Поехать к мальчику домой на чай с родителями было "неприлично", и вообще моя неявка домой сразу после техникума расценивалась всегда как загул и блядство. "Где ты вечно шляешься, хоть бы что полезное в жизни сделала!" На вопрос, чем именно я могу ей помочь, она тут же сливалась.
Помогать по дому было совершенно невозможно: она всегда драила его сама в мое отсутствие, либо, если я помыла, например, полы, хватала тряпку и демонстративно все переделывала. Как я недавно узнала от своей родственницы, которая бывала у нас на даче, с моей бабушкой она проворачивала тот же фокус. Семидесятилетняя бабушка в пятницу вечером перед ее приездом вылизывала весь дом, затем в ночи приезжала мама и перемывала все, причитая, как у нас грязно, а потом весь день жалуясь, что никто ничего не делает, кроме нее. Естественно, желание в этом абсурде проявлять инициативу у меня довольно быстро сошло на нет. Тема чистоты вообще в нашем доме была зыбкой почвой для обсуждений, в квартире поддерживался идеальный порядок, а гости, имевшие неосторожность зайти к нам после трудового дня и не поменять перед этим носки, удостаивались словесной экзекуции, стоило им только выйти за дверь.
"Гори в аду и чтоб тебя черти драли!"
Ей всегда казалось, что я ее ненавижу, хотя по-настоящему ненавидеть ее я стала пару лет назад, когда наконец осознала, что она со мной сделала. Она всегда упрекала меня в том, что, когда она будет умирать, я не подам и стакан воды, что я законченная эгоистка, и желала мне, чтобы мои дети так со мной обращались, как я с ней. "Эгоисткой", кстати, я продолжаю быть до сих пор, но когда я рассказывала, что сделала что-то для другого человека, например, выручила близкого друга, она набрасывалась на меня за то, что я "Мать Тереза" и все, кому не лень, меня используют, а я и рада, надо вообще-то о себе думать, а ты только перед другими стелешься.
Когда я пыталась отстоять свои интересы в ссорах с ней, я опять становилась эгоисткой и самовлюбленной тварью, которая ни о ком не думает, кроме себя. Подозреваю, что думать я должна была исключительно о ней и о ее интересах, чтобы перестать быть эгоисткой и стать наконец "удобной" дочерью. Однажды в пылу очередного скандала она пожелала мне гореть в аду, чтобы меня там драли черти за мое скотство, и что хоть бы бог меня наказал бесплодием. Уже в этом возрасте я думала, что все равно не хочу иметь детей, так как боюсь стать такой, как она, и испортить им жизнь.
К моменту моего совершеннолетия я стала давать ей отпор, и поднимать руку на меня было бесполезно - я стала равной по силе. Однажды она пыталась меня избить, впав в очередную истерику, и я наконец дала ей сдачи, ударив, не глядя, наотмашь. Я попала ей в скулу, и у нее расплылся синяк под глазом, который она с удовольствием демонстрировала отцу и рассказывала всем, кто подставит уши, о том, что ее неблагодарная дочь-тварь дошла до того, что избила ее. Так, знаете, словно я просто шла по коридору и вдруг безо всякой причины напала на нее.
Второй случай был, когда она вломилась ко мне в комнату, чтобы продолжить скандал, стала колотить меня по спине кулаками, и я ее оттолкнула. Она сделала шаг назад, наступила на ножку офисного стула на колесиках и упала вместе с ним, потеряв сознание на несколько секунд. Я испугалась до потери пульса, она быстро пришла в сознание и продолжила орать, но я увидела страх в ее глазах. Больше она не поднимала на меня руку.
(Окончание в следующем посте)