О поколениях, о поэзии и не только.
Я, как всегда, безнадежно запаздываю, мне уже прочли комментарии к последнему посту, и я горжусь тем, что на страницах моего ЖЖ такие умные и прекрасные люди ведут интереснейшие разговоры. Прочитав эти комментарии, я поняла, что мой текст не только устарел, но у него какая-то неправильная интонация, глупо задорная. Вообще все, что написано несколько дней назад, мне, как правило, не нравится, вызывает холодное отчуждение. Так, наверное, змея смотрит на свою сброшенную кожу, но уж видно такая моя судьба, что именно эту сброшенную кожу я показываю читателям ЖЖ. Последующий текст именно такой.
Когда я разговариваю с suphix, я всегда испытываю некоторую неловкость. С одной стороны - он, такой положительный, безупречный джентльмен, интонация всегда ровная, холодновато доброжелательная, корректная. С другой стороны - я с моими страстями и страстишками, с которыми я не могу совладать, несдержанностью, богемностью, неуместной откровенностью. К тому же suphix специалист, профессионал, эрудит, а я органический дилетант. Так что в сравнении с suphix я выгляжу неприглядно. В свою пользу могу сказать только то, что я осознаю все свои несовершенства. И с этим сознанием я все-таки позволю себе продолжить разговор о современной поэзии.
На канале «Культура» регулярно показывают поэтические вечера, конкурсы молодых поэтов. Я эти передачи никогда не пропускаю, и ничего, чтобы мне понравилось, я не слышала. У меня хорошая память на стихи, стихотворение, которое мне понравилось, три-четыре четверостишия, я запоминаю с первого прочтения и со слуха тоже хорошо запоминаю. Из этих передач у меня не застряло в памяти ни строчки. Запомнилась только строчка «Стремные телки полны позитива», потому что показалась мне загадочной. Что значит слово «стремные» я не знаю, и до сих пор мне его толком никто не объяснил. Герой нашего времени в поэзии, как я поняла, Вера Полозкова. Ее приглашают на все литературные передачи, без нее не обходится ни одно поэтическое сборище. Я слышала, как она читает свои стихи, и кое-что мне распечатали. Еще я читала студенческую дипломную работу, посвященную ее творчеству. Не прочесть было нельзя, это имя у всех на слуху. Читать мне было интересно, но в поэзии Веры Полозковой меня ничто не зацепило. Есть такое понятие «лирический герой», так вот, лирический герой молодых поэтов, о которых я говорю, личность неинтересная, тусклая. Мелкие чувства, неглубокие мысли, тщеславие, желание обратить на себя внимание любыми средствами и суета, суета, суета… Наверное, я несправедлива. Наверное, это не с ними, а со мной что-то не так, чего-то я не могу понять. Со мной так бывает. Мне неинтересно слушать, как поет Алла Пугачева. В ее голосе, в ее пении я слышу только самодовольную, торжествующую, всепобеждающую пошлость. А ведь она - кумир миллионов. Вероятно, все ее поклонники слышат что-то другое.
Но suphix, вероятно, не об этих поэтах. Он назвал четыре имени: Мария Степанова, Вера Павлова, Юлия Идлис, Кирилл Медведев. Я познакомилась с их творчеством. Моя подруга читала мне их стихи по телефону, читали мы их три долгих вечера. Конечно, этого недостаточно. Восприятие со слуха, возможно, отличается от восприятии при чтении глазами. Но мне кажется, какое-то представление об этих поэтах я получила. Я не решалась поделиться впечатлениями, думала, вдруг молодые поэты это прочтут и огорчатся, или вдруг для suphix это святое, и я оскорблю чувства верующих. А потом моя подруга прочла мне об этих поэтах из Интернета. Я узнала, что все они прекрасно устроены, при должностях и деньгах, и, главное, с ног до головы осыпаны литературными премиями отечественными и зарубежными и вполне признаны при жизни. Но если это так, то я могу позволить себе написать о них все, что я думаю, они, забронзовевшие при жизни, этого даже не заметят, а для меня идти одной против течения - привычная ситуация.
Стихи Марии Степановой я с детским простодушием сначала приняла за чистую монету. Читала я только сборник «Физиология и малая история». Читать мне было неприятно. Отсутствие чувств, вместо чувств одни ощущения, ложное глубокомыслие, стриптиз, в котором демонстрируется не красота, внешняя и внутренняя, а мерзость. В лучшем случае это может вызывать брезгливую жалость, но у меня вызвало только брезгливость. Ни раздвинутые ноги, ни «срамные губы» не вызывают у меня сочувствия. Мне не нравится, что мне так назойливо и бесцеремонно суют в нос отвратительные, дурно пахнущие болячки, прыщи, гнойники. Я не врач и не святая. У врача это может вызвать профессиональный интерес, а святым положено вкладывать персты в язвы прокаженных. Мне это совершенно не нужно. Я не нахожу в себе отклика этому. Не то, чтобы я считала, что раздвинутые ноги не могут быть предметом поэзии. Для искусства нет запретных тем, но для того, чтобы факт жизни стал фактом искусства, он должен быть осмыслен эстетически. Пушкин в стихотворении «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем… » в сущности, описал два половых акта и объяснил, какой предпочитает - и все это высока поэзия, и человек не унижен. Замечу в скобках, что современные молодые мужчины вряд ли согласятся с Пушкиным, им в женщинах нужна как раз агрессивная сексуальность, теперь женщина должна быть активной стороной.
Но оказалось, что все мои рассуждения о поэзии Степановой совершенно не верны. Я облажалась самым позорным образом. То, что я приняла за неуместный порыв искренности, было просто игрой. Я поняла это, когда прочла то, что пишет о Марии Степановой Дмитрий Бак. А надо сказать, что из всех ныне живущих на земле людей, о которых мне известно, Дмитрий Бак мой самый любимый человек. В телепередачах, в которых он участвует, я смотрю только на него и ловлю каждое его слово. Обычно он говорит то, что и я бы сказала, только лучше, чем я могу. А в случаях, когда я с ним не согласна, такое тоже бывает, я с ним даже мысленно не вступаю в полемику, не могу преодолеть его обаяния. О Марии Степановой Дмитрий Бак пишет следующее:
Стихи Марии Степановой выглядят настолько спонтанными, необработанными, алогичными, неотделанными, что с первого взгляда ясно: они предельно обдуманы, выстроены, подчинены единому рациональному замыслу. Закон здесь тщательно замаскирован под энтропию, четкость высказывания - под поток сознания. При этом сам принцип сознательной маскировки смысла дан с абсолютной отчетливостью…
И дальше Бак пишет:
Работа по пониманию стихов осуществляется целыми поколениями читателей в результате целенаправленного многолетнего труда…
Получается, что для поэта прежде всего важны не единичные акты чтения отдельных стихотворений отдельными же читателями, но собирательные, совокупные события чтения монолитных массивов многих стихотворений множественными группами читателей-современников, осуществляющими коллективную работу по приближению вырвавшейся “вперед” поэзии и поэтики к обыденной, привычной речи.
То есть стихи Степановой не могут быть поняты отдельным человеком, по мнению Бака, а для того, чтобы понять эти стихи, требуется работа поколений читателя. И самое интересное в тексте Бака - это его окончание, которое как бы делает ненужным весь предыдущий анализ.
Если кому-то что-то неясно, значит еще не совершена коллективная работа читателей над трудностями перевода с поэтического языка на русский. И - добавлю от себя - неизвестно, будет ли она совершена хотя бы когда-нибудь, необходимо ли ее совершение для русской поэзии.
Бак вполне допускает, что поэзия Мари Степановой не будет понята, и русская поэзия без нее ничего не потеряет.
Словом, это действительно принципиально новая поэзия, в которой я ни бельмеса не смыслю, и смыслить мне неинтересно. Я проживаю свою единственную жизнь очень серьезно, понимая ее единственность, то, что никакой миг не повторится, и исправить ничего нельзя, что, конечно, не исключает иронии и самоиронии. Мне нравится жить по гамбургскому счету. У меня нет желания превращать мою жизнь в перформанс и мне не интересно наблюдать, как это делают другие. Игра в жизнь, игра в поэзию - это не для меня. У моих любимых поэтов другая мотивация творчества, и результат другой. Поэзия мне нужна как хлеб и как вино, а поэзия Марии Степановой ни тем, ни другим быть не может.
Продолжение следует.
Когда я разговариваю с suphix, я всегда испытываю некоторую неловкость. С одной стороны - он, такой положительный, безупречный джентльмен, интонация всегда ровная, холодновато доброжелательная, корректная. С другой стороны - я с моими страстями и страстишками, с которыми я не могу совладать, несдержанностью, богемностью, неуместной откровенностью. К тому же suphix специалист, профессионал, эрудит, а я органический дилетант. Так что в сравнении с suphix я выгляжу неприглядно. В свою пользу могу сказать только то, что я осознаю все свои несовершенства. И с этим сознанием я все-таки позволю себе продолжить разговор о современной поэзии.
На канале «Культура» регулярно показывают поэтические вечера, конкурсы молодых поэтов. Я эти передачи никогда не пропускаю, и ничего, чтобы мне понравилось, я не слышала. У меня хорошая память на стихи, стихотворение, которое мне понравилось, три-четыре четверостишия, я запоминаю с первого прочтения и со слуха тоже хорошо запоминаю. Из этих передач у меня не застряло в памяти ни строчки. Запомнилась только строчка «Стремные телки полны позитива», потому что показалась мне загадочной. Что значит слово «стремные» я не знаю, и до сих пор мне его толком никто не объяснил. Герой нашего времени в поэзии, как я поняла, Вера Полозкова. Ее приглашают на все литературные передачи, без нее не обходится ни одно поэтическое сборище. Я слышала, как она читает свои стихи, и кое-что мне распечатали. Еще я читала студенческую дипломную работу, посвященную ее творчеству. Не прочесть было нельзя, это имя у всех на слуху. Читать мне было интересно, но в поэзии Веры Полозковой меня ничто не зацепило. Есть такое понятие «лирический герой», так вот, лирический герой молодых поэтов, о которых я говорю, личность неинтересная, тусклая. Мелкие чувства, неглубокие мысли, тщеславие, желание обратить на себя внимание любыми средствами и суета, суета, суета… Наверное, я несправедлива. Наверное, это не с ними, а со мной что-то не так, чего-то я не могу понять. Со мной так бывает. Мне неинтересно слушать, как поет Алла Пугачева. В ее голосе, в ее пении я слышу только самодовольную, торжествующую, всепобеждающую пошлость. А ведь она - кумир миллионов. Вероятно, все ее поклонники слышат что-то другое.
Но suphix, вероятно, не об этих поэтах. Он назвал четыре имени: Мария Степанова, Вера Павлова, Юлия Идлис, Кирилл Медведев. Я познакомилась с их творчеством. Моя подруга читала мне их стихи по телефону, читали мы их три долгих вечера. Конечно, этого недостаточно. Восприятие со слуха, возможно, отличается от восприятии при чтении глазами. Но мне кажется, какое-то представление об этих поэтах я получила. Я не решалась поделиться впечатлениями, думала, вдруг молодые поэты это прочтут и огорчатся, или вдруг для suphix это святое, и я оскорблю чувства верующих. А потом моя подруга прочла мне об этих поэтах из Интернета. Я узнала, что все они прекрасно устроены, при должностях и деньгах, и, главное, с ног до головы осыпаны литературными премиями отечественными и зарубежными и вполне признаны при жизни. Но если это так, то я могу позволить себе написать о них все, что я думаю, они, забронзовевшие при жизни, этого даже не заметят, а для меня идти одной против течения - привычная ситуация.
Стихи Марии Степановой я с детским простодушием сначала приняла за чистую монету. Читала я только сборник «Физиология и малая история». Читать мне было неприятно. Отсутствие чувств, вместо чувств одни ощущения, ложное глубокомыслие, стриптиз, в котором демонстрируется не красота, внешняя и внутренняя, а мерзость. В лучшем случае это может вызывать брезгливую жалость, но у меня вызвало только брезгливость. Ни раздвинутые ноги, ни «срамные губы» не вызывают у меня сочувствия. Мне не нравится, что мне так назойливо и бесцеремонно суют в нос отвратительные, дурно пахнущие болячки, прыщи, гнойники. Я не врач и не святая. У врача это может вызвать профессиональный интерес, а святым положено вкладывать персты в язвы прокаженных. Мне это совершенно не нужно. Я не нахожу в себе отклика этому. Не то, чтобы я считала, что раздвинутые ноги не могут быть предметом поэзии. Для искусства нет запретных тем, но для того, чтобы факт жизни стал фактом искусства, он должен быть осмыслен эстетически. Пушкин в стихотворении «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем… » в сущности, описал два половых акта и объяснил, какой предпочитает - и все это высока поэзия, и человек не унижен. Замечу в скобках, что современные молодые мужчины вряд ли согласятся с Пушкиным, им в женщинах нужна как раз агрессивная сексуальность, теперь женщина должна быть активной стороной.
Но оказалось, что все мои рассуждения о поэзии Степановой совершенно не верны. Я облажалась самым позорным образом. То, что я приняла за неуместный порыв искренности, было просто игрой. Я поняла это, когда прочла то, что пишет о Марии Степановой Дмитрий Бак. А надо сказать, что из всех ныне живущих на земле людей, о которых мне известно, Дмитрий Бак мой самый любимый человек. В телепередачах, в которых он участвует, я смотрю только на него и ловлю каждое его слово. Обычно он говорит то, что и я бы сказала, только лучше, чем я могу. А в случаях, когда я с ним не согласна, такое тоже бывает, я с ним даже мысленно не вступаю в полемику, не могу преодолеть его обаяния. О Марии Степановой Дмитрий Бак пишет следующее:
Стихи Марии Степановой выглядят настолько спонтанными, необработанными, алогичными, неотделанными, что с первого взгляда ясно: они предельно обдуманы, выстроены, подчинены единому рациональному замыслу. Закон здесь тщательно замаскирован под энтропию, четкость высказывания - под поток сознания. При этом сам принцип сознательной маскировки смысла дан с абсолютной отчетливостью…
И дальше Бак пишет:
Работа по пониманию стихов осуществляется целыми поколениями читателей в результате целенаправленного многолетнего труда…
Получается, что для поэта прежде всего важны не единичные акты чтения отдельных стихотворений отдельными же читателями, но собирательные, совокупные события чтения монолитных массивов многих стихотворений множественными группами читателей-современников, осуществляющими коллективную работу по приближению вырвавшейся “вперед” поэзии и поэтики к обыденной, привычной речи.
То есть стихи Степановой не могут быть поняты отдельным человеком, по мнению Бака, а для того, чтобы понять эти стихи, требуется работа поколений читателя. И самое интересное в тексте Бака - это его окончание, которое как бы делает ненужным весь предыдущий анализ.
Если кому-то что-то неясно, значит еще не совершена коллективная работа читателей над трудностями перевода с поэтического языка на русский. И - добавлю от себя - неизвестно, будет ли она совершена хотя бы когда-нибудь, необходимо ли ее совершение для русской поэзии.
Бак вполне допускает, что поэзия Мари Степановой не будет понята, и русская поэзия без нее ничего не потеряет.
Словом, это действительно принципиально новая поэзия, в которой я ни бельмеса не смыслю, и смыслить мне неинтересно. Я проживаю свою единственную жизнь очень серьезно, понимая ее единственность, то, что никакой миг не повторится, и исправить ничего нельзя, что, конечно, не исключает иронии и самоиронии. Мне нравится жить по гамбургскому счету. У меня нет желания превращать мою жизнь в перформанс и мне не интересно наблюдать, как это делают другие. Игра в жизнь, игра в поэзию - это не для меня. У моих любимых поэтов другая мотивация творчества, и результат другой. Поэзия мне нужна как хлеб и как вино, а поэзия Марии Степановой ни тем, ни другим быть не может.
Продолжение следует.