(no subject)
Почти век назад написано, а как будто вчера...
***
- А какая польза будет, по-вашему, от революции, мистер Бодженос? - спросил он наконец.
Мистер Бодженос снова положил руку за борт.
- Никакой, мистер Гамбрил, - сказал он. - Решительно никакой.
- Но свобода, - предложил Гамбрил, - равенство и так далее. Как насчет этого, мистер Бодженос?
Мистер Бодженос улыбнулся снисходительно и добродушно, как он улыбнулся бы человеку, предложившему, скажем, носить при вечернем костюме засученные до колен брюки.
- Свобода, мистер Гамбрил? - сказал он. - Неужели, по-вашему, хоть один здравомыслящий человек воображает, что революция принесет свободу?
- Революционеры всегда требуют именно свободы.
- А получают они ее когда-нибудь, мистер Гамбрил? - Мистер Бодженос игриво склонил голову набок и улыбнулся. - Обратимся к истории, мистер Гамбрил. Сначала французская революция. Народ требует политической свободы. И получает ее. Потом - билль о реформах, потом сорок восьмой год, потом всякие там освободительные акты и избирательное право для женщин - с каждым разом все больше и больше политической свободы. А в результате что, мистер Гамбрил? Ровно ничего. Кто стал свободней благодаря политической свободе? Ни одна душа, мистер Гамбрил. Более гнусного издевательства не знала история. А как подумаешь о несчастных молодых людях, вроде Шелли, которые о ней говорили, так просто жалко становится, - сказал мистер Бодженос, качая головой, - по-человечески жалко. Политическая свобода- надувательство, потому что никто не тратит время на то, чтобы заниматься политикой. Время тратят на сон, еду, немного на развлечения и на работу - больше всего на работу. Когда они получили все политические свободы, какие им хотелось - или каких им даже, собственно, и не хотелось, - они начали понимать это. Вот теперь они и заговорили об индустриальной революции, мистер Гамбрил. Да Господь с вами, ведь это новое надувательство, почище старого. Может ли быть при какой-нибудь системе свобода? Сколько вы ни делите прибыли между рабочими, сколько ни устанавливайте у них самоуправление, или создавайте гигиенические условия, или стройте коттеджи или площадки для игр, самое главное рабство все равно останется - подневольный труд. Свобода? Да ее не существует! Свободы в этом мире нет; только позолоченные клетки. Да наконец, мистер Гамбрил, представьте себе, что удалось бы как-нибудь избавиться от необходимости работать, представьте себе, что у человека все время будет свободным. А сам он станет ли от этого свободней? Я ничего не говорю об естественном рабстве еды, сна и так далее, мистер Гамбрил; об этом я ничего не говорю, потому что тут уж пойдет отвлеченная метафизика. Но я спрашиваю вас вот о чем, - и мистер Бодженос почти сердито погрозил пальцем своему сонному собеседнику, - будет ли свободным человек с неограниченным досугом? Я говорю, что нет. Он будет свободным, только если он окажется, как мы с вами, мистер Гамбрил, человеком здравомыслящим и независимым в суждениях. Рядовой человек свободным не будет. Потому что убивать свой досуг он умеет только теми способами, какие навяжут ему другие люди. В наше время никто не умеет развлекаться сам по себе; все предоставляют другим развлекать их. Что им подсунешь, то они и глотают. Им приходится глотать, хотят они этого или нет. Кино, газеты, журналы, граммофоны, футбольные матчи, радио - попробуйте-ка обойтись без них, если вы хотите развлекаться. Рядовой человек без них не обойдется. Он пользуется ими; а что это, как не рабство? Так что видите, мистер Гамбрил, - и мистер Бодженос улыбнулся с каким-то лукавым торжеством, - даже в чисто гипотетическом случае, когда у человека будет неограниченное количество свободного времени, сам он свободным не станет… А случай этот, как я уже сказал, чисто гипотетический; по крайней мере поскольку дело касается людей, стремящихся к революции. Что же до тех, кто умеет пользоваться досугом, так я вам скажу, мистер Гамбрил, что мы с вами оба хорошо знакомы со «сливками общества» и знаем, что свобода, кроме разве свободы половых общений, это у них слабое место. А что такое половая свобода? - драматически вопросил мистер Бодженос. - Мы с вами, мистер Гамбрил, знаем, - конфиденциально ответил он. - Это ужасное, отвратительное рабство. Вот что это такое. Или, может быть, это не так, мистер Гамбрил?
- Так, так, вы совершенно правы, мистер Бодженос, - поспешил ответить Гамбрил.
- А отсюда следует, - продолжал мистер Бодженос, - что для всех людей, кроме немногих избранных, вроде нас с вами, мистер Гамбрил, свободы не существует. Это химера, мистер Гамбрил. Гнусная выдумка.
- Но в таком случае, мистер Бодженос, почему вам так хочется, чтобы произошла революция? - осведомился Гамбрил.
Мистер Бодженос задумался и еще больше заострил кончики своих нафиксатуаренных усов.
- Все-таки, - сказал он наконец, - все-таки перемена. Я всегда стоял за перемены и небольшие встряски. К тому же есть еще научный интерес. Вы ведь никогда не знаете, чем кончится опыт, разве не так, мистер Гамбрил? Я помню, когда я был маленьким, мой старик отец - он был великий садовод, можно сказать, настоящий флорикультурист - устроил опыт по прививке глазка розы Gloire de Dijon к кусту черной смородины. И поверите, мистер Гамбрил, розы вышли черные, черные, как уголь. Никто этого бы не подумал, если бы он не попробовал. Вот то же я говорю и о революции. Нипочем не узнаешь, что из этого выйдет, пока не попробуешь. Черные розы, голубые розы - кто знает, мистер Гамбрил, кто знает?
Олдос Хаксли, "Шутовской хоровод" (1923)
Всем "борцам за народное счастье" посвящается...