Неделя в октябре (повесть от рожающего лица). Акт третий.
Правильнее было бы назвать эту часть "антракт", бесконечный на взгляд изнутри антракт....
***
А что же дальше, что дальше наступает после того, как жизнь, казалось бы, перевернулась раз и навсегда? Пока я была беременной, во мне росло энное количество уверенностей в разных вещах, ну или просто легкомысленно ничего не росло. И правильно. То есть, конечно, не раз представлялось, как оно само (в смысле роды) будет, что будет после, с чем столкнешься (об этом как раз старалась легкомысленно ничего не думать), какие будут новые радости и приятности (а вот тут наоборот)...
Начну с того, что эта оторванность от дома, от своего мужчины, даже не столько от мужчины, сколько от человека, с которым за 4 года совместной жизни мы НИ РАЗУ не расставались и НИКОГДА не спали отдельно друг от друга даже и дня - эта оторванность убивает. Просто расплющивает в лепешку, выжимает в лимон, втаптывает в пол; выносить ее чрезвычайно тяжело. Тем более когда после всех этих медицинских перепетий остаешься один на один с новым, непредсказуемым и загадочным существом (хоть и родным где-то на уровне подкорки) Кончено, эта хандра была не ежесекундной. Утро всегда начиналось надеждой на то, что оно станет для меня последним в пределах этого заведения. В течение дня она таяла, и чем ближе к вечеру, тем вернее вырисовывался унылый и безумный лик, который как Юпитер своих детей с безысходной и тупой тоской во взгляде пожирал меня.Начиная с ног, и к вечеру стопудово добирался до головы. Я прятала слезы от очень приветливых и готовых помочь акушерок и наблюдающих врачей, а стоило им уйти - захлебывалась и рыдала, горько рыдала от любого взгляда - в зеркало на себя,в люльку на малыша, в окно на недосягаемую улицу. Под конец я так устала плакать чуть не каждый день; мне уже казалось, что меня не выпишут отсюда никогда. Я - при всей благодарности и признательности - просто ненавидела всех этих милейших людей с добрыми и участливыми щщами. Я никогда не упрашивала их выписать меня поскорее; конечно, задавала вопросы, покорно выслушивала очередной бессрочно удаленный вердикт, кивала, а потом уходила к себе рыдать. В конце концов я запретила себе надеяться, изо всех сил стала стараться оценить все преимущества своего здесь положения; а кроме того в один из первых дней Тима забыл у меня свою кофту. Я ложилась спать и обнимала ее как обнимала бы его самого и тихо, чтоб не спугнуть, вдыхала запах.
А между тем преимуществ положения было достаточно. Весь денья была предоставвлена сама себе. Пять раз нас кормили. Я бы даже сказала фаршировали, судя по количеству еды. Более того, каждый день ко мне заходила девушка, чтоб уточнить мои пожелания на завтрашнее меню. Любого блюда на любой прием пищи всегда было два варианта - супов, салатов, гарниров, мяса, завтраков, компотов... всего. Потом я могла круглосуточно звонить акушеркам с просьбами о помощи по уходу за ребенком: "ой, мне кажется у нее газики", "помогите, пожалуйста, памперс поменять", "я ее кормила час назад, почему она сейчас плачет?", "дайте, пожалуйста, еще пеленок/подгузников/этих фантастических трусов/новую ночнушку/обезболивающую свечу в жопу..." Из всего самое удобное было безлимитное количество пеленок и памперсов, которые можно было бессовестно засирать хоть по штуке в минуту. Да, и анальный кетамин. Его неоспоримый авторитет я признала в первую же ночь, когда наркоз полностью отошел, и жизнь со швом стала просто невыносима. Пришлось даже не звонить по телефону, а жать тревожную кнопку на стене у кровати. Дайте сюда вашу обезболивающую свечууу!!!
Я делала гимнатсику. Всякий раз, когда тоска или безделье охватывали меня, я делала гимнастику - методом проб и ошибок поняла, что из старого репертуара могу, что надо пока отложить, что заменить. Несколько раз в сложных позах йоги меня застигал обход каких-нибудь очередных специалистов, так что в конце концов одобрительный гул о моей физ. деятельности разошелся по посту.Еще одобрительнее он зазвучал, когда стало очевидно то усердие, с которым я выполняла предписания врачей, в особенности неонатологов. Дело в том, что причиной, по которой я застряла тут так надолго, стал повышенный билирубин у нашей малютки; другими словами детская желтушка. Мне было строго велено постоянно по возможности держать ребенка под лампой синего света (фототерапия у них такая), и я отключала ее лишь ночью на три часа. Все остальное время я пекла Василису как булочку, переворачивая каждые полтора часа. И она действительно белела. Правда позже вся эта срань развеялась - но это было уже много позже, после выписки. Выяснилось, что явление это нормальное, норма для ребенка типа нашего не превышена, и вообще, частные клиники всегда стараются перебдеть, чтоб не осталось ни малейшего повода что-либо на них повесить и в чем бы то ни было обвинить. Естетсвенно от уровня этого билирубина зависело, как скоро меня отсюда наконец выпустят. Но у процесса была обратная сторона: ребенка надо было светить голенького (ну, в памперсе и носках максимум); а чтоб он не дай бог не замерз, приходилось врубать обогреватель, и работал он почти круглосуточно. Даже страшно представить, какие счета за электричество приходят в роддом №2!.. В палате из-за этого царила уничтожающая потная жара; любой, кто попадал сюда, сразу был пришибаем этой изнуряющей плавильной волной. Это было как лето в конце июля в Питере: лечь пластом и растаять, как мороженое.
***
А что же дальше, что дальше наступает после того, как жизнь, казалось бы, перевернулась раз и навсегда? Пока я была беременной, во мне росло энное количество уверенностей в разных вещах, ну или просто легкомысленно ничего не росло. И правильно. То есть, конечно, не раз представлялось, как оно само (в смысле роды) будет, что будет после, с чем столкнешься (об этом как раз старалась легкомысленно ничего не думать), какие будут новые радости и приятности (а вот тут наоборот)...
Начну с того, что эта оторванность от дома, от своего мужчины, даже не столько от мужчины, сколько от человека, с которым за 4 года совместной жизни мы НИ РАЗУ не расставались и НИКОГДА не спали отдельно друг от друга даже и дня - эта оторванность убивает. Просто расплющивает в лепешку, выжимает в лимон, втаптывает в пол; выносить ее чрезвычайно тяжело. Тем более когда после всех этих медицинских перепетий остаешься один на один с новым, непредсказуемым и загадочным существом (хоть и родным где-то на уровне подкорки) Кончено, эта хандра была не ежесекундной. Утро всегда начиналось надеждой на то, что оно станет для меня последним в пределах этого заведения. В течение дня она таяла, и чем ближе к вечеру, тем вернее вырисовывался унылый и безумный лик, который как Юпитер своих детей с безысходной и тупой тоской во взгляде пожирал меня.Начиная с ног, и к вечеру стопудово добирался до головы. Я прятала слезы от очень приветливых и готовых помочь акушерок и наблюдающих врачей, а стоило им уйти - захлебывалась и рыдала, горько рыдала от любого взгляда - в зеркало на себя,в люльку на малыша, в окно на недосягаемую улицу. Под конец я так устала плакать чуть не каждый день; мне уже казалось, что меня не выпишут отсюда никогда. Я - при всей благодарности и признательности - просто ненавидела всех этих милейших людей с добрыми и участливыми щщами. Я никогда не упрашивала их выписать меня поскорее; конечно, задавала вопросы, покорно выслушивала очередной бессрочно удаленный вердикт, кивала, а потом уходила к себе рыдать. В конце концов я запретила себе надеяться, изо всех сил стала стараться оценить все преимущества своего здесь положения; а кроме того в один из первых дней Тима забыл у меня свою кофту. Я ложилась спать и обнимала ее как обнимала бы его самого и тихо, чтоб не спугнуть, вдыхала запах.
А между тем преимуществ положения было достаточно. Весь денья была предоставвлена сама себе. Пять раз нас кормили. Я бы даже сказала фаршировали, судя по количеству еды. Более того, каждый день ко мне заходила девушка, чтоб уточнить мои пожелания на завтрашнее меню. Любого блюда на любой прием пищи всегда было два варианта - супов, салатов, гарниров, мяса, завтраков, компотов... всего. Потом я могла круглосуточно звонить акушеркам с просьбами о помощи по уходу за ребенком: "ой, мне кажется у нее газики", "помогите, пожалуйста, памперс поменять", "я ее кормила час назад, почему она сейчас плачет?", "дайте, пожалуйста, еще пеленок/подгузников/этих фантастических трусов/новую ночнушку/обезболивающую свечу в жопу..." Из всего самое удобное было безлимитное количество пеленок и памперсов, которые можно было бессовестно засирать хоть по штуке в минуту. Да, и анальный кетамин. Его неоспоримый авторитет я признала в первую же ночь, когда наркоз полностью отошел, и жизнь со швом стала просто невыносима. Пришлось даже не звонить по телефону, а жать тревожную кнопку на стене у кровати. Дайте сюда вашу обезболивающую свечууу!!!
Я делала гимнатсику. Всякий раз, когда тоска или безделье охватывали меня, я делала гимнастику - методом проб и ошибок поняла, что из старого репертуара могу, что надо пока отложить, что заменить. Несколько раз в сложных позах йоги меня застигал обход каких-нибудь очередных специалистов, так что в конце концов одобрительный гул о моей физ. деятельности разошелся по посту.Еще одобрительнее он зазвучал, когда стало очевидно то усердие, с которым я выполняла предписания врачей, в особенности неонатологов. Дело в том, что причиной, по которой я застряла тут так надолго, стал повышенный билирубин у нашей малютки; другими словами детская желтушка. Мне было строго велено постоянно по возможности держать ребенка под лампой синего света (фототерапия у них такая), и я отключала ее лишь ночью на три часа. Все остальное время я пекла Василису как булочку, переворачивая каждые полтора часа. И она действительно белела. Правда позже вся эта срань развеялась - но это было уже много позже, после выписки. Выяснилось, что явление это нормальное, норма для ребенка типа нашего не превышена, и вообще, частные клиники всегда стараются перебдеть, чтоб не осталось ни малейшего повода что-либо на них повесить и в чем бы то ни было обвинить. Естетсвенно от уровня этого билирубина зависело, как скоро меня отсюда наконец выпустят. Но у процесса была обратная сторона: ребенка надо было светить голенького (ну, в памперсе и носках максимум); а чтоб он не дай бог не замерз, приходилось врубать обогреватель, и работал он почти круглосуточно. Даже страшно представить, какие счета за электричество приходят в роддом №2!.. В палате из-за этого царила уничтожающая потная жара; любой, кто попадал сюда, сразу был пришибаем этой изнуряющей плавильной волной. Это было как лето в конце июля в Питере: лечь пластом и растаять, как мороженое.