Анри Бергсон "Смех"
Книга сто шестьдесят первая
Анри Бергсон "Смех" (Henri Bergson "Le Rire", 1940)
М: Искусство, 1992 г., 128 стр.
Что такое смех и в чем секрет смешного? Есть существенная разница между комическим и трагическим: прочтите Аристофана или Плавта - смешно? Вообще-то нет, даже комедии Шекспира не очень-то смешны при чтении. А теперь прочтите Софокла и Еврипида, не говоря уже о трагедиях Шекспира - тут может быть недопонимание реалий, но с восприятием собственно трагического проблем не возникает. Так почему трагическое универсально, а комическое культурно зависимо? В общем, проблема действительно есть.
Решить проблему пытались многие, и эта книга - одна из попыток. Она невелика - чуть больше сотни страничек формата А6 - и представляет собой почти механическое объединение трех статей: "О комическом вообще", "Комические положения и комические речи", "Комическое характера". Основная из них первая и почти все цитаты ниже оттуда.
Вот первое, на что мы считаем нужным обратить внимание. Не существует комического вне собственно человеческого. Пейзаж может быть красивым, привлекательным, величественным, невыразительным или безобразным; но он никогда не будет смешным. Если мы смеемся над животным, то потому, что нас поразила свойственная человеку поза или человеческое выражение. Мы можем смеяться над шляпой, но смех наш вызван не куском фетра или соломы, а формой, которую ей придали люди, то есть человеческим капризом, воплотившимся в ней.
Отметим, далее, такой, не менее достойный внимания признак, как нечувствительность, сопровождающую обыкновенно смех. По-видимому, комическое может возыметь воздействие, только если коснется совершенно спокойной, уравновешенной поверхности души. Равнодушие - его естественная среда. У смеха нет более сильного врага, чем переживание.
Но только разум, к которому обращается комическое, должен находиться в общении с разумом других людей. Таково третье обстоятельство, на которое мы хотели обратить внимание. Смешное не может оценить тот, кто чувствует себя одиноким. Смех словно нуждается в отклике. Вслушайтесь в него: он не есть звук отчетливый, ясный, законченный; он - нечто, стремящееся продлиться, распространяясь все дальше и дальше, нечто, начинающееся взрывом и переходящее в раскаты, подобно грому в горах. Однако звук его не уходит в бесконечность. Место его действия очерчено кругом какой угодно величины, но он всегда остается замкнутым. Наш смех - это всегда смех той или иной группы.
Итак, феномен смеха описан - вопрос стоит в его сущности, зачем он нужен. В отличие от внешнего описания наблюдательность здесь не поможет, требуется понять (или придумать) механизм феномена, встроенный в реальный (в данном случае - социальный) мир. Какова бы ни была эта конструкция, она куда затруднительнее для подтверждения и куда уязвимее для критики. Итак:
Человек, бегущий по улице, спотыкается и падает; прохожие смеются. [...] Надо было изменить путь и обойти препятствие. Но из-за недостатка гибкости, по рассеянности или неповоротливости, благодаря инерции или приобретенной скорости мышцы продолжали совершать то движение, когда обстоятельства требовали чего-то другого. Вот почему человек упал, и именно над этим смеются прохожие.
Или вот человек, занимающийся своими повседневными делами с математической точностью. Но какой-то злой шутник перепортил окружающие его предметы. [...] Жертва шутки в рабочем кабинете оказывается в положении, сходном с положением человека, который бежал и упал. Причина комизма здесь одна и та же. И в том, и в другом случае смешным является машинальная косность там, где хотелось бы видеть предупредительную ловкость и живую гибкость человека. Между этими двумя случаями только та разница, что первый произошел сам по себе, второй же создан умышленно. Прохожий, в первом случае, просто следовал своим путем, шутник, во втором случае, подвергался испытанию.
Жизнь и общество требуют от каждого из нас неустанного и настороженного внимания, позволяющего вникать в каждое данное положение, а также известной гибкости тела и духа, позволяющей нам приспособляться к этому положению. Напряженность и эластичность - вот две взаимно дополняющие друг друга силы, которые жизнь приводит в действие. А если их нет у тела? Это приводит к разного рода несчастным случаям, увечьям, болезням. А если их лишен ум? Отсюда всевозможные формы психических расстройств и помешательств. Если, наконец, то же происходит с характером, то мы являемся свидетелем глубокой неприспособленности к общественной жизни, нищеты, а порой и преступности. [...] Обществу недостаточно раз и навсегда установленного согласия между людьми, оно требует от них постоянных усилий по взаимному приспособлению. Малейшая косность характера, ума и даже тела должна, стало быть, настораживать общество как верный признак того, что в нем активность замирает и замыкается в себе, отдаляясь от общего центра, к которому общество тяготеет. Однако общество здесь не может прибегнуть к материальному давлению, поскольку оно не задето материально. Оно стоит перед чем-то, что его беспокоит, но это всего лишь симптом, едва ли даже угроза, самое большее - жест. Следовательно, и ответить на это оно сможет простым жестом. Смех и должен быть чем-то в этом роде - видом общественного жеста.
Смех, стало быть, не относится к области чистой эстетики, поскольку он преследует (бессознательно и в большинстве случаев нарушая требования морали) полезную цель общего совершенствования. В нем есть, однако, и нечто от эстетики, потому что комическое возникает в тот самый момент, когда общество и личность, освободившись от забот о самосохранении, начинают относиться к самим себе как к произведениям искусства. Одним словом, если включить в особый круг те действия и наклонности, которые вносят замешательство в личную или общественную жизнь и карой за которые является их же собственные естественные последствия, то вне этой сферы волнений и борьбы, в нейтральной зоне, где человек для человека служит просто зрелищем, остается известная косность тела, ума и характера, которую общество тоже хотело бы устранить, чтобы получить от своих членов возможно большую гибкость и наивысшую степень общественности. Эта косность и есть комическое, а смех - кара за нее.
Идеально живой человек идеально гибок и адекватен ситуации, неадекватность (косность) и есть комическое. Сам смех является определенным общественным наказанием за косность, поскольку общество стремится к гибкости своих членов, т.е. к их идеальной жизненности. Вот, в сущности, то смысловое построение Бергсона, определяющее суть смеха. Критиковать его можно, но это скорее предмет веры - примем за данность, что общество действительно стремится к идеальной гибкости своих членов, и посмотрим, что из этого получится.
А получается уже не так гладко (собственно, этому и посвящена вся оставшаяся часть книги). Идеальная гибкость и адекватность ситуации (то, что другие авторы иногда называют спонтанностью) предполагает, что человек не повторяется, он непредсказуем. Тем самым у комического в динамике появляется другой признак - механистичность. Причем по ходу чтения возникает ощущение, что это синонимичная замена, необходимый и достаточный признак. Опровержением достаточности является вид марширующей роты солдат - уж никак не комичное зрелище, хоть они и вполне механистичны. Туда же относится и поэзия с жестким размером, да и музыка тоже. Нет, одной механистичности для комического недостаточно. Необходимость механистичности - как будто автор никогда не смеялся над неожиданной выходкой клоуна! Конечно, можно включить рефлексию и сказать, что зрители смеются над собственными обманутыми ожиданиями, но как-то это притянуто... В общем, проблема комического Бергсону не поддалась, хотя попытка вполне достойна, прочесть книжку стоит.
Анри Бергсон "Смех" (Henri Bergson "Le Rire", 1940)
М: Искусство, 1992 г., 128 стр.
Что такое смех и в чем секрет смешного? Есть существенная разница между комическим и трагическим: прочтите Аристофана или Плавта - смешно? Вообще-то нет, даже комедии Шекспира не очень-то смешны при чтении. А теперь прочтите Софокла и Еврипида, не говоря уже о трагедиях Шекспира - тут может быть недопонимание реалий, но с восприятием собственно трагического проблем не возникает. Так почему трагическое универсально, а комическое культурно зависимо? В общем, проблема действительно есть.
Решить проблему пытались многие, и эта книга - одна из попыток. Она невелика - чуть больше сотни страничек формата А6 - и представляет собой почти механическое объединение трех статей: "О комическом вообще", "Комические положения и комические речи", "Комическое характера". Основная из них первая и почти все цитаты ниже оттуда.
Вот первое, на что мы считаем нужным обратить внимание. Не существует комического вне собственно человеческого. Пейзаж может быть красивым, привлекательным, величественным, невыразительным или безобразным; но он никогда не будет смешным. Если мы смеемся над животным, то потому, что нас поразила свойственная человеку поза или человеческое выражение. Мы можем смеяться над шляпой, но смех наш вызван не куском фетра или соломы, а формой, которую ей придали люди, то есть человеческим капризом, воплотившимся в ней.
Отметим, далее, такой, не менее достойный внимания признак, как нечувствительность, сопровождающую обыкновенно смех. По-видимому, комическое может возыметь воздействие, только если коснется совершенно спокойной, уравновешенной поверхности души. Равнодушие - его естественная среда. У смеха нет более сильного врага, чем переживание.
Но только разум, к которому обращается комическое, должен находиться в общении с разумом других людей. Таково третье обстоятельство, на которое мы хотели обратить внимание. Смешное не может оценить тот, кто чувствует себя одиноким. Смех словно нуждается в отклике. Вслушайтесь в него: он не есть звук отчетливый, ясный, законченный; он - нечто, стремящееся продлиться, распространяясь все дальше и дальше, нечто, начинающееся взрывом и переходящее в раскаты, подобно грому в горах. Однако звук его не уходит в бесконечность. Место его действия очерчено кругом какой угодно величины, но он всегда остается замкнутым. Наш смех - это всегда смех той или иной группы.
Итак, феномен смеха описан - вопрос стоит в его сущности, зачем он нужен. В отличие от внешнего описания наблюдательность здесь не поможет, требуется понять (или придумать) механизм феномена, встроенный в реальный (в данном случае - социальный) мир. Какова бы ни была эта конструкция, она куда затруднительнее для подтверждения и куда уязвимее для критики. Итак:
Человек, бегущий по улице, спотыкается и падает; прохожие смеются. [...] Надо было изменить путь и обойти препятствие. Но из-за недостатка гибкости, по рассеянности или неповоротливости, благодаря инерции или приобретенной скорости мышцы продолжали совершать то движение, когда обстоятельства требовали чего-то другого. Вот почему человек упал, и именно над этим смеются прохожие.
Или вот человек, занимающийся своими повседневными делами с математической точностью. Но какой-то злой шутник перепортил окружающие его предметы. [...] Жертва шутки в рабочем кабинете оказывается в положении, сходном с положением человека, который бежал и упал. Причина комизма здесь одна и та же. И в том, и в другом случае смешным является машинальная косность там, где хотелось бы видеть предупредительную ловкость и живую гибкость человека. Между этими двумя случаями только та разница, что первый произошел сам по себе, второй же создан умышленно. Прохожий, в первом случае, просто следовал своим путем, шутник, во втором случае, подвергался испытанию.
Жизнь и общество требуют от каждого из нас неустанного и настороженного внимания, позволяющего вникать в каждое данное положение, а также известной гибкости тела и духа, позволяющей нам приспособляться к этому положению. Напряженность и эластичность - вот две взаимно дополняющие друг друга силы, которые жизнь приводит в действие. А если их нет у тела? Это приводит к разного рода несчастным случаям, увечьям, болезням. А если их лишен ум? Отсюда всевозможные формы психических расстройств и помешательств. Если, наконец, то же происходит с характером, то мы являемся свидетелем глубокой неприспособленности к общественной жизни, нищеты, а порой и преступности. [...] Обществу недостаточно раз и навсегда установленного согласия между людьми, оно требует от них постоянных усилий по взаимному приспособлению. Малейшая косность характера, ума и даже тела должна, стало быть, настораживать общество как верный признак того, что в нем активность замирает и замыкается в себе, отдаляясь от общего центра, к которому общество тяготеет. Однако общество здесь не может прибегнуть к материальному давлению, поскольку оно не задето материально. Оно стоит перед чем-то, что его беспокоит, но это всего лишь симптом, едва ли даже угроза, самое большее - жест. Следовательно, и ответить на это оно сможет простым жестом. Смех и должен быть чем-то в этом роде - видом общественного жеста.
Смех, стало быть, не относится к области чистой эстетики, поскольку он преследует (бессознательно и в большинстве случаев нарушая требования морали) полезную цель общего совершенствования. В нем есть, однако, и нечто от эстетики, потому что комическое возникает в тот самый момент, когда общество и личность, освободившись от забот о самосохранении, начинают относиться к самим себе как к произведениям искусства. Одним словом, если включить в особый круг те действия и наклонности, которые вносят замешательство в личную или общественную жизнь и карой за которые является их же собственные естественные последствия, то вне этой сферы волнений и борьбы, в нейтральной зоне, где человек для человека служит просто зрелищем, остается известная косность тела, ума и характера, которую общество тоже хотело бы устранить, чтобы получить от своих членов возможно большую гибкость и наивысшую степень общественности. Эта косность и есть комическое, а смех - кара за нее.
Идеально живой человек идеально гибок и адекватен ситуации, неадекватность (косность) и есть комическое. Сам смех является определенным общественным наказанием за косность, поскольку общество стремится к гибкости своих членов, т.е. к их идеальной жизненности. Вот, в сущности, то смысловое построение Бергсона, определяющее суть смеха. Критиковать его можно, но это скорее предмет веры - примем за данность, что общество действительно стремится к идеальной гибкости своих членов, и посмотрим, что из этого получится.
А получается уже не так гладко (собственно, этому и посвящена вся оставшаяся часть книги). Идеальная гибкость и адекватность ситуации (то, что другие авторы иногда называют спонтанностью) предполагает, что человек не повторяется, он непредсказуем. Тем самым у комического в динамике появляется другой признак - механистичность. Причем по ходу чтения возникает ощущение, что это синонимичная замена, необходимый и достаточный признак. Опровержением достаточности является вид марширующей роты солдат - уж никак не комичное зрелище, хоть они и вполне механистичны. Туда же относится и поэзия с жестким размером, да и музыка тоже. Нет, одной механистичности для комического недостаточно. Необходимость механистичности - как будто автор никогда не смеялся над неожиданной выходкой клоуна! Конечно, можно включить рефлексию и сказать, что зрители смеются над собственными обманутыми ожиданиями, но как-то это притянуто... В общем, проблема комического Бергсону не поддалась, хотя попытка вполне достойна, прочесть книжку стоит.