Эрнест Геллнер "Нации и национализм"
Книга двести шестьдесят третья
Эрнест Геллнер "Нации и национализм" (Ernest Gellner "Nation and Ntionalism", 1983)
М: Прогресс, 1991 г.
http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/gelln/index.php
С советских времен еще в голове сидит: "национализм - это плохо". Ему тогда противопоставлялся "интернационализм" (не путать с "космополитизмом" - этот тоже бяка). Как бы критически к советской действительности я ни был настроен, но след в сознании в виде неосознанных предвзятых идей она оставила. Неосознанные предвзятые идеи тем и отличаются, что спокойно могут содержать противоречия и в силу неосознанности идей ты их не замечаешь.
Но постепенно сомнения зарождались. В основном по ходу чтения всяких умных людей - вдруг проскочит мысль о том, что национальное государство это хорошо, и противопоставляется национальное государство империи. Блин, да с советской точки зрения оба они - и национальное государство, и тем более империя - ругательные слова! (это я про то, как мои предвзятые идеи вдруг в сознание вылезали - вылезли две сразу, вот и противоречие) А еще книги про национальный характер, особенно Касьянова "О русском национальном характере" - применение MMPI для анализа национального характера идея весьма сомнительная, но понимание того, что "национальность не равно этничность" было для меня открытием. Я понял, что про национализм я просто ничего не знаю. Не про его идеи, тем более про русский национализм - нет, я не знаю, какое содержание имеет сам этот термин, само понятие - "национализм".
Предвзятая неосознанная идея вылезла в сознание и заблистала своими пробелами и противоречиями.
Английские философы отличаются тем, что имеют интеллектуальное мужество писать книги с азов, не предполагая, что читатель уже многое знает. Он, конечно, знает, но они не боятся проговорить эти вроде бы очевидные вещи еще раз, чтобы потом на этих проговоренных очевидностях строить свою дальнейшую аргументацию. Потому как могут попасться читатели, для которых эти очевидности будут чем-то новым - вот я, например. Так что я очень рад, что мне попалась книга Геллнера "Нации и национализм" - самое то, что доктор прописал. Особенно если учесть, что первая глава так и называется - "Определения":
Термин «национализм» [...] употребляется в книге для обозначения принципа, требующего, чтобы политические и этнические единицы совпадали, а также чтобы управляемые и управляющие внутри данной политической единицы принадлежали к одному этносу. Подобный принцип может быть хорош или плох; он может быть универсален или вовсе непригоден - вопрос остается открытым. Та нагрузка, которую несет само слово, никоим образом не должна оказывать влияния на выводы.
Национализм - это теория политической законности, которая состоит в том, что этнические границы не должны пересекаться с политическими, и в частности, что этнические границы внутри одного государства - вероятность, формально исключающаяся самим принципом в его общей формулировке, - не должны отделять правителей от основного населения.
Кроме четкости определений в книге есть и столь же важные вещи - обоснования, то есть автор рассматривает, в каких условиях может существовать национализм, причем рассматривает эти условия наиболее общо. Первая нетривиальная мысль в том, что национализм существует только в индустриальном обществе, в аграрном он существовать не может.
Корни национализма - в определенном типе разделения труда, очень сложном и к тому же бесконечно, беспредельно изменчивом.
Высокая производительность требует, что особенно подчеркивал Адам Смит, сложного и очень детального разделения труда. Постоянно растущая производительность требует, чтобы это разделение было не только сложным, но также постоянно и часто очень быстро меняющимся. Эта быстрая и непрерывная смена как всей системы экономических ролей, так и позиций внутри нее определенно приводит к немедленным и чрезвычайно важным последствиям. Люди, существующие в этой системе, обычно не имеют возможности сидеть на одних и тех же нагретых местечках всю свою жизнь и лишь в редких случаях могут оставаться на них из поколения в поколение. Должности редко (по той или иной причине) переходят от отца к сыну. Адам Смит подметил превратность человеческих судеб в буржуазном обществе, хотя он ошибочно приписал стабильность социального статуса скотоводам, принимая их родовые предания за действительность. Непосредственным следствием этого нового вида мобильности становится своеобразный эгалитаризм. Современное общество мобильно, потому что оно эгалитарно; оно эгалитарно, потому что мобильно. Более того, оно должно быть мобильным, желает того или нет, потому что этого требует удовлетворение страшной, непреодолимой жажды экономического роста.
Человек может терпеть чудовищное неравенство, если оно утверждено и освящено законом. Катящийся камень не обрастает паутиной, и мобильное общество не позволяет опутать паутиной собственное расслоение. Расслоение и неравенство продолжают существовать, и иногда в крайних формах. Тем не менее они приглушены, затушеваны и как бы смягчены плавностью переходов от ступени к ступени благосостояния и положения, отсутствием социальной дистанции и конвергенцией жизненных стилей, своего рода незапланированностью или случайным характером различий (в противоположность жестким, абсолютизированным, непреодолимым различиям, характерным для аграрного общества) и иллюзией или реальностью социальной мобильности.
Сравним детально разделение труда в высокоразвитом аграрном обществе и в индустриальном обществе среднего уровня. Сейчас, например, с каждым видом деятельности связан по крайней мере один определенный специалист. Механики машин специализируются на обслуживании какой-нибудь одной модели. Индустриальное общество имеет большее население и, возможно, по самому приблизительному подсчету, большее число профессий. В этом смысле разделение проникло в него гораздо глубже.
Но если руководствоваться иными критериями, то можно прийти к выводу, что всесторонне развитое аграрное общество обладает более сложной структурой разделения труда. Специализированные зоны внутри него гораздо больше удалены друг от друга, чем многочисленные специализированные зоны индустриального общества, имеющие тенденцию к взаимному сближению. Специализация в зрелом аграрном обществе иногда может быть доведена до предела: она может быть плодом продолжающихся всю жизнь, очень упорных и сосредоточенных занятий, возможно начинающихся в ранней юности и требующих полной отрешенности от всех прочих забот.
...Если крестьяне, которые составляют подавляющее большинство аграрного общества, более или менее взаимозаменяемы, когда речь идет о выполнении ими их изначальных социальных функций, то играющее важную роль меньшинство специалистов в таких обществах четко разбито на взаимодополняющие группы. Каждая из них, занимаясь только своим узким, специальным делом, зависит от других и совершенно неспособна к самостоятельности.
Разница заключается в следующем: основная часть обучения в индустриальном обществе - это типовое обучение, никак не связанное с высоко-специализированной профессиональной деятельностью индивида и предшествующее ей. Индустриальное общество может быть по большинству критериев самым высокоспециализированным из когда-либо существовавших обществ, но его образовательная система, бесспорно, наименее специализированная, наиболее унифицированная из всех. Одинаковое образование дается всем или большинству детей и подростков до чрезвычайно позднего возраста. Специализированные учебные заведения имеют высокий престиж только тогда, когда они являются последним этапом общеобразовательного процесса, как бы увенчивая длительное предварительное неспециализированное обучение. [...] Но хотя некоторые из атрибутов и аксессуаров высшего образования действительно нелепы и отжили свой век, главное - распространенность и важность типового неспециализированного обучения - является не парадоксом высокоспециализированного индустриального общества, а чем-то совершенно органичным и необходимым. Тот вид специализации, который мы находим в индустриальном обществе, держится именно на общем фундаменте неспециализированного и стандартизированного обучения.
Любопытно и очень знаменательно то, что принцип всеобщего и гарантированного властью образования - это идеал, который больше почитается, когда он претворен в жизнь, нежели когда он попран.
Основное уже сказано: индустриальное общество означает высокую мобильность, а для этого необходима общая культура (не в высоком смысле Тургенев/Репин/Тарковский, а в том смысле, как это понимают антропологи - общий язык, общие понятия и обычаи, common sense - общие представления о реальности), а существование общей культуры может обеспечить только система образования. Отсюда, кстати, следует ограничение снизу на размер - мелкая этническая группа не станет нацией просто в силу того, что не сможет обеспечить систему образования, необходимую в индустриально мире. И вообще - этнических групп в мире намного больше, чем возможно национальных государств, так что большинство из них никогда не будут иметь своего государства и потому нацией не станут.
В наше время ни одно сообщество, если его размеры не позволяют содержать самостоятельную образовательную систему, не может больше воспроизводить себя. Воспроизводство индивидов, полностью подготовленных к деятельной жизни, само по себе становится разновидностью разделения труда и больше не осуществляется независимо от всего общества.
Работа в индустриальном обществе не эквивалентна процессу перемещения материи. Пахота, жатва, молотьба уже не являются типичными видами труда. Работа в основном заключается в манипулировании не вещами, а значениями. Обычно она включает обмен информацией с другими людьми и управление машинами. Процент людей, которые на лоне природы прикладывают собственную физическую силу к естественным объектам, постоянно уменьшается. Большинство профессий предполагает если не непосредственную работу «с людьми», то управление кнопками, включателями и рычагами, которые требуют понимания и опять же объясняются с помощью стандартного языка, доступного каждому новичку.
Впервые в истории человечества ясный и достаточно точный язык становится обычным, распространенным и необходимым средством общения. В замкнутых локальных сообществах аграрных и племенных миров, когда дело доходило до общения, всё определяли контекст, интонация, жест, характер и ситуация. Общение тогда не требовало точности выражения, к которой местные жители не имели ни вкуса, ни склонности. Четкость и стройность точных, правильных формулировок была прерогативой законников, теологов и служителей культа и частью их профессиональной тайны. В тесном кругу близких людей она была бы неестественной и оскорбительной и едва ли даже возможной и понятной.
Средний уровень грамотности и технической компетентности, ставший стандартным, общая понятийная база, которую необходимо иметь членам этого общества, чтобы они нашли себе применение и могли чувствовать себя полноправными и действительными его представителями, настолько выросли, что их просто не в состоянии обеспечить семейные или локальные группы в их настоящем виде. Их может обеспечить только лишь нечто подобное современной «национальной» образовательной системе, представляющей собой пирамиду, в основании которой находятся начальные школы, укомплектованные учителями, обученными в средних школах, укомплектованных учителями с университетским образованием, полученным под руководством воспитанников аспирантур. Такая пирамида является критерием для определения минимального размера жизнеспособной политической единицы. Ни одна политическая единица, слишком маленькая, чтобы содержать эту пирамиду, не может функционировать самостоятельно, не может существовать. Это и есть критерий ее минимального размера.
Не гильотина, а государственная докторская степень является основным инструментом и символом современной государственной власти. Монополия на законное образование сейчас важнее и существеннее, чем монополия на законное насилие. Когда это будет понято, тогда будет понята и неизбежность национализма, его укорененность не в человеческой природе как таковой, а в определенном типе социального устройства, ставшего теперь основным.
Национализм очень глубоко уходит корнями в своеобразные структурные требования индустриального общества. Это движение не является плодом идеологической аберрации или эмоциональной невоздержанности. Хотя почти все, кто принимает в нем участие, обычно не понимают сути того, что они делают, тем не менее это движение является внешним проявлением глубинного процесса урегулирования отношений между государством и культурой, которое совершенно неизбежно.
Давайте еще раз перечислим общие и основные черты индустриального общества. Всеобщая грамотность и высокий уровень цифрового, технического и общего знания - необходимое условие его функционирования. Его члены должны быть мобильными, готовыми переключиться с одной деятельности на другую и должны получать типовое образование, которое позволяет им пользоваться пособиями и инструкциями для овладения новой специальностью или профессией. В процессе работы они должны контактировать с большим числом других людей, с которыми они раньше не имели никаких отношений и общение с которыми, следовательно, должно быть предельно четким, не опирающимся на контекст. Они также должны быть способны общаться с помощью письменных, безличных, свободных от контекста, ни к кому определенному не обращенных типовых посланий. Поэтому средством этого общения должен быть единый, общий для всех, стандартизированный устный и письменный язык. Образовательная система, которая гарантирует это социальное достижение, становится очень большой и является обязательной, но в то же время она больше не владеет монополией на доступ к письменному слову: ее клиентура совпадает со всем обществом, и заменяемость индивидов внутри системы относится к образовательной машине по крайней мере в той же степени, в какой она относится к любому другому сегменту общества, если даже не в большей. Отдельные великие педагоги и исследователи, возможно, могут быть уникальными и незаменимыми. Но средний университетский профессор или учитель может быть заменен человеком непреподавательской профессии с необычайной легкостью и без большого или вообще без всякого ущерба для дела.
Современный человек предан не монарху, стране или вере, что бы он сам ни говорил, но культуре. И он, по сути дела, «оскоплен». Состояние «мамлюков» становится всеобщим. У него нет никаких важных связей с его родом, и они не стоят между ним и широкой, безличной культурной общностью.
Раньше образование было домашним делом, и человека воспитывали деревня или клан. Это время ушло, и ушло навсегда. В образовании малое теперь может быть прекрасным, только если оно незаметно опирается на большое. Экзосоциализация, производство и воспроизводство людей вне тесных локальных групп, теперь является нормой и должны ею быть. Обязательность экзосоциализации - это основной ключ к решению вопроса, почему государство и культура теперь должны быть связаны, тогда как раньше их связь была слабой, случайной, неоднозначной, неопределенной и чаще всего минимальной. Теперь она неизбежна. Вот в чем суть национализма, и вот почему мы живем в век национализма.
Вот так вот: мы живем в век национализма, ни больше, ни меньше. В этой небольшой книжечке автор развивает концепцию, сравнимую по глубине с тем, что сделал Маркс своим "Капиталом" (и автор полемизирует с ним - вместо "капитализма" и "социализма" есть единый "индустриализм", остальное - мелкие различия). Полемика идет не только с Марксом, но и с большинством националистов, как бы странно это ни звучало. Автор разоблачает как выдуманные все возможные "дремлющие национальные чувства" и утверждает, что всё "возрождение древностей", к которым любят отсылать националисты, это их (неосознанный) конструкт, на самом деле до наступления индустриальной эры национальная идея не могла существовать в принципе:
Каким бы это ни казалось парадоксальным, но факт остается фактом: определение наций может отталкиваться только от реальностей эпохи национализма, а не, как можно было бы предположить, от противного. «Век национализма» - не просто итог пробуждения и политического самоутверждения той или иной нации. Дело в том, что, когда социальные условия требуют стандартизированных, однородных, централизованно охраняемых высоких культур, охватывающих все население, а не только элитарное меньшинство, возникает ситуация, когда четко обозначенные, санкционированные образованием и унифицированные культуры становятся почти единственным видом общности, с которой люди добровольно и часто пылко отождествляют себя. Культуры теперь представляются естественными хранилищами политической законности. Только в такой ситуации начинает казаться, что всякое игнорирование их границ является беззаконием.
Исходя из этих условий - хотя только из этих условий, - нации действительно могут определяться на основании как доброй воли, так и культуры и на основании их совпадения с политическими единицами. В этих условиях люди желают быть политически едиными со всеми теми, и только с теми, кто принадлежит к той же культуре. Соответственно государства стремятся совместить свои границы с границами своих культур и защищать и внедрять свои культуры в пределах своей власти. Слияние доброй воли, культуры и государства становится нормой, причем нормой нелегко и нечасто нарушаемой. (Некогда она почти повсеместно нарушалась совершенно безнаказанно, и никто этого даже не замечал и не обсуждал.) Эти условия отнюдь не характерны для человеческого общества как такового, но исключительно для его индустриальной стадии.
Основной обман и самообман, свойственный национализму, состоит в следующем: национализм, по существу, является навязыванием высокой культуры обществу, где раньше низкие культуры определяли жизнь большинства, а в некоторых случаях и всего населения. Это означает повсеместное распространение опосредованного школой, академически выверенного, кодифицированного языка, необходимого для достаточно четкого функционирования бюрократической и технологической коммуникативной системы. Это замена прежней сложной структуры локальных групп, опирающихся на народные культуры, которые воспроизводились на местах - и в каждом случае по-своему - самими этими микрогруппами, анонимным, безличным обществом со взаимозаменяемыми атомоподобными индивидами, связанными прежде всего общей культурой нового типа. Вот что происходит на самом деле.
Но это противоречит тому, что проповедует национализм и во что горячо верят националисты. Национализм обычно борется от имени псевдонародной культуры. Он берет свою символику из здоровой, простой, трудовой жизни крестьян, народа. Есть определенная доля истины в националистической самооценке, когда народ управляется чиновниками другой, чужой высокой культуры, гнету которой должно быть противопоставлено прежде всего культурное возрождение и в конечном счете война за национальное освобождение. Если национализм добивается успеха, он устраняет чужую высокую культуру, но не заменяет ее старой низкой культурой. Он возрождает или создает собственную высокую (обладающую письменностью, передающуюся специалистами) культуру, хотя, конечно, такую культуру, которая имеет определенную связь с прежними местными народными традициями и диалектами. Но в действительности это выглядит так, как будто знатные дамы из Будапештской оперы отправились в город в крестьянских костюмах или в костюмах, которые выдаются за крестьянские.
Вообще говоря, националистическая идеология страдает от пронизывающей ее ложной значительности. Ее мифы извращают реальность: претендуя на защиту народной культуры, она фактически создает высокую культуру. Претендуя на защиту старого «народного» общества, она создает на деле новое анонимное массовое общество. (Донационалистическая Германия состояла из множества исконных общин, в большинстве сельских. Постнационалистическая объединенная Германия превратилась преимущественно в индустриальное и массовое общество.) Национализм пытается выдать себя за очевидный и не требующий никаких доказательств принцип, доступный для всех и нарушаемый лишь вследствие чьей-то упорной слепоты. В то же время его притягательность и захватывающая сила, неведомая ранее большинству человечества и большей части его истории, связаны лишь с совершенно особым стечением обстоятельств, сложившихся в настоящий момент. Он поклоняется исторической преемственности и выступает в ее защиту, но история человечества обязана ему откровенным и ни с чем не сравнимым расколом. Он исповедует культурные различия и выступает в их защиту, при этом навязывая политическим единицам как внутреннюю, так и, правда в меньшей степени, внешнюю однородность. Его самоощущение является до смешного точным перевернутым отражением его истинной природы, какое редко встречается в других процветающих идеологиях. Поэтому я и считаю, что нам едва ли удастся многое узнать о национализме от его собственных пророков.
Последний но ключевой вопрос: если же мы живем в век национализма, то что будет дальше? Можно ли ожидать, что "победит" один какой-либо национализм, коль скоро мобильность возрастает уже в масштабе всего мира и де-факто разные культуры во многом становятся схожими? Автор считает, что это не так, наций останется много - слишком уж сильна инерция и их интересы. И это нормально:
Но мы вправе ожидать, что острота националистического конфликта ослабеет. Его обострение-результат социальных неравенств, вызванных ранним индустриализмом и неравномерностью распределения. Эти социальные неравенства, пожалуй, не превосходили тех, которые допускало, не моргнув глазом, аграрное общество. Но они больше не сглаживались и не узаконивались долговечностью и традицией и существовали в условиях, которые по-своему вселяли надежду и веру в равенство и требовали мобильности. Там, где культурные различия усугубляли эти противоречия, возникали серьезные осложнения. Если они не появлялись, ничего не происходило.
В зрелом индустриальном обществе больше не рождаются те глубокие социальные противоречия, которые могут затем усиливаться этничностью. Оно может сталкиваться с проблемами, иногда трагическими - следствием сдерживающих энтропию признаков, таких, как «раса», что будет явно противоречить его декларируемой эгалитарности. Оно должно уважать культурные различия там, где они сохраняются, особенно если они не глубоки и не создают истинных преград между людьми, ибо в противном случае сами преграды, а не культуры превращаются в серьезную проблему. Несмотря на то что существовавшее в старину обилие народных культур вряд ли способно дойти до нас - разве лишь в виде символов или завернутых в целлофан образцов, - можно не сомневаться, что интернациональное многообразие достаточно различающихся высоких культур останется с нами. Инфраструктурные капиталовложения могут служить гарантией их сохранности. Отчасти из-за того, что многие границы приспособились к границам этих культур, и, поскольку националистическая идеология в настоящее время пользуется широкой популярностью, развитые общества не часто решаются открыто противостоять ей и пытаются избежать прямых с ней столкновений. По столь различным причинам в зрелом индустриальном обществе (если человечеству суждено достаточно долго им наслаждаться) национализм продолжит свое существование, но в более приглушенной, менее жестокой форме.
Эрнест Геллнер "Нации и национализм" (Ernest Gellner "Nation and Ntionalism", 1983)
М: Прогресс, 1991 г.
http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/gelln/index.php
С советских времен еще в голове сидит: "национализм - это плохо". Ему тогда противопоставлялся "интернационализм" (не путать с "космополитизмом" - этот тоже бяка). Как бы критически к советской действительности я ни был настроен, но след в сознании в виде неосознанных предвзятых идей она оставила. Неосознанные предвзятые идеи тем и отличаются, что спокойно могут содержать противоречия и в силу неосознанности идей ты их не замечаешь.
Но постепенно сомнения зарождались. В основном по ходу чтения всяких умных людей - вдруг проскочит мысль о том, что национальное государство это хорошо, и противопоставляется национальное государство империи. Блин, да с советской точки зрения оба они - и национальное государство, и тем более империя - ругательные слова! (это я про то, как мои предвзятые идеи вдруг в сознание вылезали - вылезли две сразу, вот и противоречие) А еще книги про национальный характер, особенно Касьянова "О русском национальном характере" - применение MMPI для анализа национального характера идея весьма сомнительная, но понимание того, что "национальность не равно этничность" было для меня открытием. Я понял, что про национализм я просто ничего не знаю. Не про его идеи, тем более про русский национализм - нет, я не знаю, какое содержание имеет сам этот термин, само понятие - "национализм".
Предвзятая неосознанная идея вылезла в сознание и заблистала своими пробелами и противоречиями.
Английские философы отличаются тем, что имеют интеллектуальное мужество писать книги с азов, не предполагая, что читатель уже многое знает. Он, конечно, знает, но они не боятся проговорить эти вроде бы очевидные вещи еще раз, чтобы потом на этих проговоренных очевидностях строить свою дальнейшую аргументацию. Потому как могут попасться читатели, для которых эти очевидности будут чем-то новым - вот я, например. Так что я очень рад, что мне попалась книга Геллнера "Нации и национализм" - самое то, что доктор прописал. Особенно если учесть, что первая глава так и называется - "Определения":
Термин «национализм» [...] употребляется в книге для обозначения принципа, требующего, чтобы политические и этнические единицы совпадали, а также чтобы управляемые и управляющие внутри данной политической единицы принадлежали к одному этносу. Подобный принцип может быть хорош или плох; он может быть универсален или вовсе непригоден - вопрос остается открытым. Та нагрузка, которую несет само слово, никоим образом не должна оказывать влияния на выводы.
Национализм - это теория политической законности, которая состоит в том, что этнические границы не должны пересекаться с политическими, и в частности, что этнические границы внутри одного государства - вероятность, формально исключающаяся самим принципом в его общей формулировке, - не должны отделять правителей от основного населения.
Кроме четкости определений в книге есть и столь же важные вещи - обоснования, то есть автор рассматривает, в каких условиях может существовать национализм, причем рассматривает эти условия наиболее общо. Первая нетривиальная мысль в том, что национализм существует только в индустриальном обществе, в аграрном он существовать не может.
Корни национализма - в определенном типе разделения труда, очень сложном и к тому же бесконечно, беспредельно изменчивом.
Высокая производительность требует, что особенно подчеркивал Адам Смит, сложного и очень детального разделения труда. Постоянно растущая производительность требует, чтобы это разделение было не только сложным, но также постоянно и часто очень быстро меняющимся. Эта быстрая и непрерывная смена как всей системы экономических ролей, так и позиций внутри нее определенно приводит к немедленным и чрезвычайно важным последствиям. Люди, существующие в этой системе, обычно не имеют возможности сидеть на одних и тех же нагретых местечках всю свою жизнь и лишь в редких случаях могут оставаться на них из поколения в поколение. Должности редко (по той или иной причине) переходят от отца к сыну. Адам Смит подметил превратность человеческих судеб в буржуазном обществе, хотя он ошибочно приписал стабильность социального статуса скотоводам, принимая их родовые предания за действительность. Непосредственным следствием этого нового вида мобильности становится своеобразный эгалитаризм. Современное общество мобильно, потому что оно эгалитарно; оно эгалитарно, потому что мобильно. Более того, оно должно быть мобильным, желает того или нет, потому что этого требует удовлетворение страшной, непреодолимой жажды экономического роста.
Человек может терпеть чудовищное неравенство, если оно утверждено и освящено законом. Катящийся камень не обрастает паутиной, и мобильное общество не позволяет опутать паутиной собственное расслоение. Расслоение и неравенство продолжают существовать, и иногда в крайних формах. Тем не менее они приглушены, затушеваны и как бы смягчены плавностью переходов от ступени к ступени благосостояния и положения, отсутствием социальной дистанции и конвергенцией жизненных стилей, своего рода незапланированностью или случайным характером различий (в противоположность жестким, абсолютизированным, непреодолимым различиям, характерным для аграрного общества) и иллюзией или реальностью социальной мобильности.
Сравним детально разделение труда в высокоразвитом аграрном обществе и в индустриальном обществе среднего уровня. Сейчас, например, с каждым видом деятельности связан по крайней мере один определенный специалист. Механики машин специализируются на обслуживании какой-нибудь одной модели. Индустриальное общество имеет большее население и, возможно, по самому приблизительному подсчету, большее число профессий. В этом смысле разделение проникло в него гораздо глубже.
Но если руководствоваться иными критериями, то можно прийти к выводу, что всесторонне развитое аграрное общество обладает более сложной структурой разделения труда. Специализированные зоны внутри него гораздо больше удалены друг от друга, чем многочисленные специализированные зоны индустриального общества, имеющие тенденцию к взаимному сближению. Специализация в зрелом аграрном обществе иногда может быть доведена до предела: она может быть плодом продолжающихся всю жизнь, очень упорных и сосредоточенных занятий, возможно начинающихся в ранней юности и требующих полной отрешенности от всех прочих забот.
...Если крестьяне, которые составляют подавляющее большинство аграрного общества, более или менее взаимозаменяемы, когда речь идет о выполнении ими их изначальных социальных функций, то играющее важную роль меньшинство специалистов в таких обществах четко разбито на взаимодополняющие группы. Каждая из них, занимаясь только своим узким, специальным делом, зависит от других и совершенно неспособна к самостоятельности.
Разница заключается в следующем: основная часть обучения в индустриальном обществе - это типовое обучение, никак не связанное с высоко-специализированной профессиональной деятельностью индивида и предшествующее ей. Индустриальное общество может быть по большинству критериев самым высокоспециализированным из когда-либо существовавших обществ, но его образовательная система, бесспорно, наименее специализированная, наиболее унифицированная из всех. Одинаковое образование дается всем или большинству детей и подростков до чрезвычайно позднего возраста. Специализированные учебные заведения имеют высокий престиж только тогда, когда они являются последним этапом общеобразовательного процесса, как бы увенчивая длительное предварительное неспециализированное обучение. [...] Но хотя некоторые из атрибутов и аксессуаров высшего образования действительно нелепы и отжили свой век, главное - распространенность и важность типового неспециализированного обучения - является не парадоксом высокоспециализированного индустриального общества, а чем-то совершенно органичным и необходимым. Тот вид специализации, который мы находим в индустриальном обществе, держится именно на общем фундаменте неспециализированного и стандартизированного обучения.
Любопытно и очень знаменательно то, что принцип всеобщего и гарантированного властью образования - это идеал, который больше почитается, когда он претворен в жизнь, нежели когда он попран.
Основное уже сказано: индустриальное общество означает высокую мобильность, а для этого необходима общая культура (не в высоком смысле Тургенев/Репин/Тарковский, а в том смысле, как это понимают антропологи - общий язык, общие понятия и обычаи, common sense - общие представления о реальности), а существование общей культуры может обеспечить только система образования. Отсюда, кстати, следует ограничение снизу на размер - мелкая этническая группа не станет нацией просто в силу того, что не сможет обеспечить систему образования, необходимую в индустриально мире. И вообще - этнических групп в мире намного больше, чем возможно национальных государств, так что большинство из них никогда не будут иметь своего государства и потому нацией не станут.
В наше время ни одно сообщество, если его размеры не позволяют содержать самостоятельную образовательную систему, не может больше воспроизводить себя. Воспроизводство индивидов, полностью подготовленных к деятельной жизни, само по себе становится разновидностью разделения труда и больше не осуществляется независимо от всего общества.
Работа в индустриальном обществе не эквивалентна процессу перемещения материи. Пахота, жатва, молотьба уже не являются типичными видами труда. Работа в основном заключается в манипулировании не вещами, а значениями. Обычно она включает обмен информацией с другими людьми и управление машинами. Процент людей, которые на лоне природы прикладывают собственную физическую силу к естественным объектам, постоянно уменьшается. Большинство профессий предполагает если не непосредственную работу «с людьми», то управление кнопками, включателями и рычагами, которые требуют понимания и опять же объясняются с помощью стандартного языка, доступного каждому новичку.
Впервые в истории человечества ясный и достаточно точный язык становится обычным, распространенным и необходимым средством общения. В замкнутых локальных сообществах аграрных и племенных миров, когда дело доходило до общения, всё определяли контекст, интонация, жест, характер и ситуация. Общение тогда не требовало точности выражения, к которой местные жители не имели ни вкуса, ни склонности. Четкость и стройность точных, правильных формулировок была прерогативой законников, теологов и служителей культа и частью их профессиональной тайны. В тесном кругу близких людей она была бы неестественной и оскорбительной и едва ли даже возможной и понятной.
Средний уровень грамотности и технической компетентности, ставший стандартным, общая понятийная база, которую необходимо иметь членам этого общества, чтобы они нашли себе применение и могли чувствовать себя полноправными и действительными его представителями, настолько выросли, что их просто не в состоянии обеспечить семейные или локальные группы в их настоящем виде. Их может обеспечить только лишь нечто подобное современной «национальной» образовательной системе, представляющей собой пирамиду, в основании которой находятся начальные школы, укомплектованные учителями, обученными в средних школах, укомплектованных учителями с университетским образованием, полученным под руководством воспитанников аспирантур. Такая пирамида является критерием для определения минимального размера жизнеспособной политической единицы. Ни одна политическая единица, слишком маленькая, чтобы содержать эту пирамиду, не может функционировать самостоятельно, не может существовать. Это и есть критерий ее минимального размера.
Не гильотина, а государственная докторская степень является основным инструментом и символом современной государственной власти. Монополия на законное образование сейчас важнее и существеннее, чем монополия на законное насилие. Когда это будет понято, тогда будет понята и неизбежность национализма, его укорененность не в человеческой природе как таковой, а в определенном типе социального устройства, ставшего теперь основным.
Национализм очень глубоко уходит корнями в своеобразные структурные требования индустриального общества. Это движение не является плодом идеологической аберрации или эмоциональной невоздержанности. Хотя почти все, кто принимает в нем участие, обычно не понимают сути того, что они делают, тем не менее это движение является внешним проявлением глубинного процесса урегулирования отношений между государством и культурой, которое совершенно неизбежно.
Давайте еще раз перечислим общие и основные черты индустриального общества. Всеобщая грамотность и высокий уровень цифрового, технического и общего знания - необходимое условие его функционирования. Его члены должны быть мобильными, готовыми переключиться с одной деятельности на другую и должны получать типовое образование, которое позволяет им пользоваться пособиями и инструкциями для овладения новой специальностью или профессией. В процессе работы они должны контактировать с большим числом других людей, с которыми они раньше не имели никаких отношений и общение с которыми, следовательно, должно быть предельно четким, не опирающимся на контекст. Они также должны быть способны общаться с помощью письменных, безличных, свободных от контекста, ни к кому определенному не обращенных типовых посланий. Поэтому средством этого общения должен быть единый, общий для всех, стандартизированный устный и письменный язык. Образовательная система, которая гарантирует это социальное достижение, становится очень большой и является обязательной, но в то же время она больше не владеет монополией на доступ к письменному слову: ее клиентура совпадает со всем обществом, и заменяемость индивидов внутри системы относится к образовательной машине по крайней мере в той же степени, в какой она относится к любому другому сегменту общества, если даже не в большей. Отдельные великие педагоги и исследователи, возможно, могут быть уникальными и незаменимыми. Но средний университетский профессор или учитель может быть заменен человеком непреподавательской профессии с необычайной легкостью и без большого или вообще без всякого ущерба для дела.
Современный человек предан не монарху, стране или вере, что бы он сам ни говорил, но культуре. И он, по сути дела, «оскоплен». Состояние «мамлюков» становится всеобщим. У него нет никаких важных связей с его родом, и они не стоят между ним и широкой, безличной культурной общностью.
Раньше образование было домашним делом, и человека воспитывали деревня или клан. Это время ушло, и ушло навсегда. В образовании малое теперь может быть прекрасным, только если оно незаметно опирается на большое. Экзосоциализация, производство и воспроизводство людей вне тесных локальных групп, теперь является нормой и должны ею быть. Обязательность экзосоциализации - это основной ключ к решению вопроса, почему государство и культура теперь должны быть связаны, тогда как раньше их связь была слабой, случайной, неоднозначной, неопределенной и чаще всего минимальной. Теперь она неизбежна. Вот в чем суть национализма, и вот почему мы живем в век национализма.
Вот так вот: мы живем в век национализма, ни больше, ни меньше. В этой небольшой книжечке автор развивает концепцию, сравнимую по глубине с тем, что сделал Маркс своим "Капиталом" (и автор полемизирует с ним - вместо "капитализма" и "социализма" есть единый "индустриализм", остальное - мелкие различия). Полемика идет не только с Марксом, но и с большинством националистов, как бы странно это ни звучало. Автор разоблачает как выдуманные все возможные "дремлющие национальные чувства" и утверждает, что всё "возрождение древностей", к которым любят отсылать националисты, это их (неосознанный) конструкт, на самом деле до наступления индустриальной эры национальная идея не могла существовать в принципе:
Каким бы это ни казалось парадоксальным, но факт остается фактом: определение наций может отталкиваться только от реальностей эпохи национализма, а не, как можно было бы предположить, от противного. «Век национализма» - не просто итог пробуждения и политического самоутверждения той или иной нации. Дело в том, что, когда социальные условия требуют стандартизированных, однородных, централизованно охраняемых высоких культур, охватывающих все население, а не только элитарное меньшинство, возникает ситуация, когда четко обозначенные, санкционированные образованием и унифицированные культуры становятся почти единственным видом общности, с которой люди добровольно и часто пылко отождествляют себя. Культуры теперь представляются естественными хранилищами политической законности. Только в такой ситуации начинает казаться, что всякое игнорирование их границ является беззаконием.
Исходя из этих условий - хотя только из этих условий, - нации действительно могут определяться на основании как доброй воли, так и культуры и на основании их совпадения с политическими единицами. В этих условиях люди желают быть политически едиными со всеми теми, и только с теми, кто принадлежит к той же культуре. Соответственно государства стремятся совместить свои границы с границами своих культур и защищать и внедрять свои культуры в пределах своей власти. Слияние доброй воли, культуры и государства становится нормой, причем нормой нелегко и нечасто нарушаемой. (Некогда она почти повсеместно нарушалась совершенно безнаказанно, и никто этого даже не замечал и не обсуждал.) Эти условия отнюдь не характерны для человеческого общества как такового, но исключительно для его индустриальной стадии.
Основной обман и самообман, свойственный национализму, состоит в следующем: национализм, по существу, является навязыванием высокой культуры обществу, где раньше низкие культуры определяли жизнь большинства, а в некоторых случаях и всего населения. Это означает повсеместное распространение опосредованного школой, академически выверенного, кодифицированного языка, необходимого для достаточно четкого функционирования бюрократической и технологической коммуникативной системы. Это замена прежней сложной структуры локальных групп, опирающихся на народные культуры, которые воспроизводились на местах - и в каждом случае по-своему - самими этими микрогруппами, анонимным, безличным обществом со взаимозаменяемыми атомоподобными индивидами, связанными прежде всего общей культурой нового типа. Вот что происходит на самом деле.
Но это противоречит тому, что проповедует национализм и во что горячо верят националисты. Национализм обычно борется от имени псевдонародной культуры. Он берет свою символику из здоровой, простой, трудовой жизни крестьян, народа. Есть определенная доля истины в националистической самооценке, когда народ управляется чиновниками другой, чужой высокой культуры, гнету которой должно быть противопоставлено прежде всего культурное возрождение и в конечном счете война за национальное освобождение. Если национализм добивается успеха, он устраняет чужую высокую культуру, но не заменяет ее старой низкой культурой. Он возрождает или создает собственную высокую (обладающую письменностью, передающуюся специалистами) культуру, хотя, конечно, такую культуру, которая имеет определенную связь с прежними местными народными традициями и диалектами. Но в действительности это выглядит так, как будто знатные дамы из Будапештской оперы отправились в город в крестьянских костюмах или в костюмах, которые выдаются за крестьянские.
Вообще говоря, националистическая идеология страдает от пронизывающей ее ложной значительности. Ее мифы извращают реальность: претендуя на защиту народной культуры, она фактически создает высокую культуру. Претендуя на защиту старого «народного» общества, она создает на деле новое анонимное массовое общество. (Донационалистическая Германия состояла из множества исконных общин, в большинстве сельских. Постнационалистическая объединенная Германия превратилась преимущественно в индустриальное и массовое общество.) Национализм пытается выдать себя за очевидный и не требующий никаких доказательств принцип, доступный для всех и нарушаемый лишь вследствие чьей-то упорной слепоты. В то же время его притягательность и захватывающая сила, неведомая ранее большинству человечества и большей части его истории, связаны лишь с совершенно особым стечением обстоятельств, сложившихся в настоящий момент. Он поклоняется исторической преемственности и выступает в ее защиту, но история человечества обязана ему откровенным и ни с чем не сравнимым расколом. Он исповедует культурные различия и выступает в их защиту, при этом навязывая политическим единицам как внутреннюю, так и, правда в меньшей степени, внешнюю однородность. Его самоощущение является до смешного точным перевернутым отражением его истинной природы, какое редко встречается в других процветающих идеологиях. Поэтому я и считаю, что нам едва ли удастся многое узнать о национализме от его собственных пророков.
Последний но ключевой вопрос: если же мы живем в век национализма, то что будет дальше? Можно ли ожидать, что "победит" один какой-либо национализм, коль скоро мобильность возрастает уже в масштабе всего мира и де-факто разные культуры во многом становятся схожими? Автор считает, что это не так, наций останется много - слишком уж сильна инерция и их интересы. И это нормально:
Но мы вправе ожидать, что острота националистического конфликта ослабеет. Его обострение-результат социальных неравенств, вызванных ранним индустриализмом и неравномерностью распределения. Эти социальные неравенства, пожалуй, не превосходили тех, которые допускало, не моргнув глазом, аграрное общество. Но они больше не сглаживались и не узаконивались долговечностью и традицией и существовали в условиях, которые по-своему вселяли надежду и веру в равенство и требовали мобильности. Там, где культурные различия усугубляли эти противоречия, возникали серьезные осложнения. Если они не появлялись, ничего не происходило.
В зрелом индустриальном обществе больше не рождаются те глубокие социальные противоречия, которые могут затем усиливаться этничностью. Оно может сталкиваться с проблемами, иногда трагическими - следствием сдерживающих энтропию признаков, таких, как «раса», что будет явно противоречить его декларируемой эгалитарности. Оно должно уважать культурные различия там, где они сохраняются, особенно если они не глубоки и не создают истинных преград между людьми, ибо в противном случае сами преграды, а не культуры превращаются в серьезную проблему. Несмотря на то что существовавшее в старину обилие народных культур вряд ли способно дойти до нас - разве лишь в виде символов или завернутых в целлофан образцов, - можно не сомневаться, что интернациональное многообразие достаточно различающихся высоких культур останется с нами. Инфраструктурные капиталовложения могут служить гарантией их сохранности. Отчасти из-за того, что многие границы приспособились к границам этих культур, и, поскольку националистическая идеология в настоящее время пользуется широкой популярностью, развитые общества не часто решаются открыто противостоять ей и пытаются избежать прямых с ней столкновений. По столь различным причинам в зрелом индустриальном обществе (если человечеству суждено достаточно долго им наслаждаться) национализм продолжит свое существование, но в более приглушенной, менее жестокой форме.