Уметь сказать: «Руки прочь, прочь от меня»
Эту штуку, вынесенную в заглавие, делать не так-то просто. Я думаю, дело не в том даже, что нельзя-де прогибаться, позволяя другому поработить себя, сделать в буквальном смысле рабом, отобрать естественный суверенитет; а в том, что есть ещё суверенитет интеллектуальный. Совсем необязательно, что кто-то, взяв намерение лишить вас «естественного» дара самостоятельно мыслить, целенаправленно за это возьмётся; а просто тот, кто импульсивнее говорит, кто явно перевешивает в обычном диалоге, а тем более если говорит с кафедры, так же естественно подчиняет себе, занимая своим содержанием место в вашем уме, как более агрессивная популяция вытесняет слабейшую, не прибегая даже к настоящим схваткам, или как воды малого притока растворяются почти без следа в водяной массе большей реки.
Студенты, особенно только вышедшие из школы, податливы. Понятное их стремление выполнить требования преподавателя само по себе не лучше и не хуже, чем любая социальная конформность (уже жду проклятий notnef_566 по части социальной конформности!); но это не та конформность, при которой человек лишь внешне следует сказанному, а в уме своём имеет другое. Здесь, конечно, совсем не всегда искренность, но и не та «неискренность», при которой воле противопоставлена воля и мысли - мысль о том же предмете; здесь зачастую нет речи о ценностях, здесь как в школе: выполнил требования отчуждённо, как по Марксу, - и пошёл жить. Есть ведь учёба, это надо отсидеть, а вечером начинается жизнь.
Итак, здесь требованиям и взглядам преподавателя не противопоставлены сравнимые с ними требования к себе и свои собственные взгляды, а противопоставлено скорее их отсутствие. И то сказать: разве не для того мы и приходим в университет, чтобы там учиться? Знали бы сами - не надо было бы и ходить. Так?
Здесь и преподавателя, и студента подстерегает опасность. Она яснее там, где преподаватель глуп, немощен или сумасшедш, то есть, например, преподаёт Вашкевича и Задорнова или протоколы каких-нибудь мудрецов. Не так ясна она, где преподаватель просто привержен некоторой школе; тут достаточно, чтобы у студента было хотя бы ясное сомнение в том, что эта школа единственная (или единственно достойная внимания), - а это так не всегда. Совсем теряется такое влияние из вида там, где интеллектуально слабый преподаватель просто самим своим присутствием на месте, которое мог бы занять лучший, снижает потолок. Если и преподаватель сам не показывает ни сильной мысли, ни страсти, ни стремления, ни Хирша, то куда мне, думает студент (а паче не думает, а просто воспринимает такую среду как естественную, ибо не имеет для сравнения другой).
Когда преподаватели хороши или просто любимы, некритичность возникает как следствие этой любви. Патриотическое отношение к своему институту, факультету или кафедре тоже способствует атрофии чувства опасности.
...Существуя в романтическом двоемирии, я в студенчестве привык stay alert, внутренне сопротивляться почти всему, что слышал от своих учителей. В отношении сказанного выше это куда лучше, чем соглашаться (точнее: это универсальнее, потому что годится для всяких случаев, хотя для случая хороших преподавателей - менее всего; но соглашаться годится только для случая хороших преподавателей). Но если говорить о «личном фронте»... Критичность ведь только инструмент, иногда полезный; счастья в нём не больше - и даже меньше, - чем в слепом следовании правилам.
Критическое отношение ко всему коллективному нужно, чтобы поступить по совести, когда остальные все вместе поступают иначе (ну или чтобы не сказать глупость, когда её солидарно говорят остальные); но самостоятельной ценности в том, чтобы быть ходячим талисманом Вышки, нет.
Великий мастер тот учитель, кто не просто станет уважать интеллектуальную свободу ученика: в начале учения она не больше чем фикция, абстрактная возможность, которая как правило ещё ничем не может быть наполнена, - а создаст его способным осуществлять такую свободу. Если она создана, любое притеснение её, любой авторитаризм будет углублять душевную рану, но вряд ли сломит разум.
Студенты, особенно только вышедшие из школы, податливы. Понятное их стремление выполнить требования преподавателя само по себе не лучше и не хуже, чем любая социальная конформность (уже жду проклятий notnef_566 по части социальной конформности!); но это не та конформность, при которой человек лишь внешне следует сказанному, а в уме своём имеет другое. Здесь, конечно, совсем не всегда искренность, но и не та «неискренность», при которой воле противопоставлена воля и мысли - мысль о том же предмете; здесь зачастую нет речи о ценностях, здесь как в школе: выполнил требования отчуждённо, как по Марксу, - и пошёл жить. Есть ведь учёба, это надо отсидеть, а вечером начинается жизнь.
Итак, здесь требованиям и взглядам преподавателя не противопоставлены сравнимые с ними требования к себе и свои собственные взгляды, а противопоставлено скорее их отсутствие. И то сказать: разве не для того мы и приходим в университет, чтобы там учиться? Знали бы сами - не надо было бы и ходить. Так?
Здесь и преподавателя, и студента подстерегает опасность. Она яснее там, где преподаватель глуп, немощен или сумасшедш, то есть, например, преподаёт Вашкевича и Задорнова или протоколы каких-нибудь мудрецов. Не так ясна она, где преподаватель просто привержен некоторой школе; тут достаточно, чтобы у студента было хотя бы ясное сомнение в том, что эта школа единственная (или единственно достойная внимания), - а это так не всегда. Совсем теряется такое влияние из вида там, где интеллектуально слабый преподаватель просто самим своим присутствием на месте, которое мог бы занять лучший, снижает потолок. Если и преподаватель сам не показывает ни сильной мысли, ни страсти, ни стремления, ни Хирша, то куда мне, думает студент (а паче не думает, а просто воспринимает такую среду как естественную, ибо не имеет для сравнения другой).
Когда преподаватели хороши или просто любимы, некритичность возникает как следствие этой любви. Патриотическое отношение к своему институту, факультету или кафедре тоже способствует атрофии чувства опасности.
...Существуя в романтическом двоемирии, я в студенчестве привык stay alert, внутренне сопротивляться почти всему, что слышал от своих учителей. В отношении сказанного выше это куда лучше, чем соглашаться (точнее: это универсальнее, потому что годится для всяких случаев, хотя для случая хороших преподавателей - менее всего; но соглашаться годится только для случая хороших преподавателей). Но если говорить о «личном фронте»... Критичность ведь только инструмент, иногда полезный; счастья в нём не больше - и даже меньше, - чем в слепом следовании правилам.
Критическое отношение ко всему коллективному нужно, чтобы поступить по совести, когда остальные все вместе поступают иначе (ну или чтобы не сказать глупость, когда её солидарно говорят остальные); но самостоятельной ценности в том, чтобы быть ходячим талисманом Вышки, нет.
Великий мастер тот учитель, кто не просто станет уважать интеллектуальную свободу ученика: в начале учения она не больше чем фикция, абстрактная возможность, которая как правило ещё ничем не может быть наполнена, - а создаст его способным осуществлять такую свободу. Если она создана, любое притеснение её, любой авторитаризм будет углублять душевную рану, но вряд ли сломит разум.