Тени, тени, всюду тени
Далее следуют рассуждения спокойные, но мрачные, так что заключаю на всякий случай в скобки.
Ефремов пишет (а пламенный биограф повторяет), что всё наше настоящее стоит на миллионах поколений существ, бессознательно живших и часто мучительно умиравших.
«Миллионы лет, кальпу за кальпой, океан слепой, бессмысленной жизни плещется по лицу Земли и бог знает еще скольких миров. Сотни тысяч лет существования полузверей-полулюдей продолжалось немое кипение страстей и темных мыслей, без возврата назад, без восхождения ввысь и вперед. Так и шли - не связанные с прошлым, не думая о будущем, исчезая в настоящем, как листок в порыве ветра. Но надо было совладать с тьмой в душе, пробиться сквозь нее, как это пришлось и ему в новую эпоху могущества человека, все еще находящегося в плену старой злобы».
Ефремов и сам занимался ископаемыми останками, так что ему всё это было понятно.
Я не предлагаю сосредоточиться и думать о том, каково было трилобитоморфам. Болезненнее думать о людях. Как и всякое страдание, мучительный конец часто выпадает без всякой справедливости, и о некоторых таких случаях без содрогания нельзя думать, хочется только надеяться, что самому удастся такого избежать. Но другое чувство - абстрактная человеческая солидарность, которая говорит: нет никакой справедливости (не только никакой гарантии!) в том, что ему выпало это, а тебе не выпадет. Приходится мысленно примеривать такое и на себя. Я ведь на практике могу и не помочь нуждающемуся, но не вообразить себя на его месте хотя бы на миг - значит добровольно отказаться от части человеческого в себе, и совсем не от «горячего сердца», а вполне себе от «холодной головы»: от упомянутой уже тут способности воображения, от противостояния инерции мысли («не хочу, чтобы p, значит не p»).
Несчастных трилобитоморфов можно искупить - хотя довольно условно, ибо им не легче, - прогрессом духа. Но это ощущение возникает от агрегирования, оттого, что мы переходим от рассмотрения индивида (одного замученного беспозвоночного) к рассмотрению массы (всех беспозвоночных, истраченных историей на производство человека). С людьми такой приём работает хуже, и не видно, каким образом чей-то (совершенно случайный) страшный и безвременный конец будет искуплён будущим счастьем человечества. (Вообще, кажется, важная максима, позволяющая отсекать многие тоталитарные идеологии, состоит в том, что права нынешнего поколения не меньше прав будущих поколений, а потому нельзя использовать нынешнее как средство для улучшения жизни будущего. Хотя добровольно мы именно этим улучшением и должны бы заниматься.)
Ефремов пишет (а пламенный биограф повторяет), что всё наше настоящее стоит на миллионах поколений существ, бессознательно живших и часто мучительно умиравших.
«Миллионы лет, кальпу за кальпой, океан слепой, бессмысленной жизни плещется по лицу Земли и бог знает еще скольких миров. Сотни тысяч лет существования полузверей-полулюдей продолжалось немое кипение страстей и темных мыслей, без возврата назад, без восхождения ввысь и вперед. Так и шли - не связанные с прошлым, не думая о будущем, исчезая в настоящем, как листок в порыве ветра. Но надо было совладать с тьмой в душе, пробиться сквозь нее, как это пришлось и ему в новую эпоху могущества человека, все еще находящегося в плену старой злобы».
Ефремов и сам занимался ископаемыми останками, так что ему всё это было понятно.
Я не предлагаю сосредоточиться и думать о том, каково было трилобитоморфам. Болезненнее думать о людях. Как и всякое страдание, мучительный конец часто выпадает без всякой справедливости, и о некоторых таких случаях без содрогания нельзя думать, хочется только надеяться, что самому удастся такого избежать. Но другое чувство - абстрактная человеческая солидарность, которая говорит: нет никакой справедливости (не только никакой гарантии!) в том, что ему выпало это, а тебе не выпадет. Приходится мысленно примеривать такое и на себя. Я ведь на практике могу и не помочь нуждающемуся, но не вообразить себя на его месте хотя бы на миг - значит добровольно отказаться от части человеческого в себе, и совсем не от «горячего сердца», а вполне себе от «холодной головы»: от упомянутой уже тут способности воображения, от противостояния инерции мысли («не хочу, чтобы p, значит не p»).
Несчастных трилобитоморфов можно искупить - хотя довольно условно, ибо им не легче, - прогрессом духа. Но это ощущение возникает от агрегирования, оттого, что мы переходим от рассмотрения индивида (одного замученного беспозвоночного) к рассмотрению массы (всех беспозвоночных, истраченных историей на производство человека). С людьми такой приём работает хуже, и не видно, каким образом чей-то (совершенно случайный) страшный и безвременный конец будет искуплён будущим счастьем человечества. (Вообще, кажется, важная максима, позволяющая отсекать многие тоталитарные идеологии, состоит в том, что права нынешнего поколения не меньше прав будущих поколений, а потому нельзя использовать нынешнее как средство для улучшения жизни будущего. Хотя добровольно мы именно этим улучшением и должны бы заниматься.)