(no subject)
Очередная текстотерапия о себе, театре, наболевшем и вообще.
Размазали по стенке на семинаре. Сдуру взяла работу про Малый театр в 30-40 годы XIX века и вложила туда многие мысли о театре, и так вертевшиеся в моей голове целый год. В это время в николаевской России, преодолев множество цензурных запрещений, на сцене Малого ставят «Горе от ума» Грибоедова. Вперые целиком. Потом «Ревизора» Гоголя.
В целом, наверное, хотела написать о том, как в культуре вдруг возникают новые веяния, появляется текст, написанный непривычным языком, не вписывающийся в канон классицизма. Не понятно как к этому тексту отнестись, как его прочесть, как сыграть, что вообще думать. И начинаются споры. Критик Дмитриевский пишет о том, что язык Грибоедова абсолютно неприемлем, что действительно может показаться таковым на фоне переводных французских водевилей, преобладающих в репертуаре всех театров того времени. Наиболее же продвинутая, славянофильская часть общества, пишет о возникновении собственного полноценного текста на нашей сцене. Текста, обращенного на русскую действительность, призывающего зрителя задуматься, а не развлекаться.
Конечно, пока писала, думала скорее о нашей современности. Здесь хватает и ретроградов и новаторов. Половина людей, встретившихся мне в моей корреспондентской жизни, была страшно консервативна. Что, кажется, мучило их самих и страшно шокировало меня, воспитанную на показах в центре Мейерхольда и ранее не подозревавшую о существовании большинства московских театров. Вторая половина - дерзко современна. Журналист должен быть психологом и всякое такое - я проводила над собой долгую работу, чтобы привыкнуть ко всем и научиться понимать каждую сторону. Но что происходит, оставалось для меня загадкой и в моих собственных театральных размышлениях привело только к одному: стремлению очень внимательно задумываться о том, в каких рамках существует режиссер и его творение. Я не признаю людей, которые, например, не посмотрев спектакль в театре.doс сообщают, что там полная ерунда, не достойная культурного человека или что, например «хип-хопера» «Копы в огне» ужасна абсолютно. Если вы шли на балет - тогда я вас понимаю, но прежде чем что-то заявлять, надо понять в какой культуре работали люди это создававшие, для кого, о чем, почему. Отвечая на эти вопросы, множество ненужных критических комментариев улетучиваются сами собой. Это, кажется, вполне очевидные вещи, тем не менее, я редко встречаю людей, способных так смотреть на какие-либо явления культуры. К счастью, они хотя бы есть.
Для меня такой подход оказался плох одним: я стала слишком лояльна. Хотя, может быть, это не так уж и плохо на этапе, когда вроде много чувствуешь и очень мало при этом знаешь, и ещё при этом в общей массе (при нынешнем отсутствии журналистской работы) имеешь возможность выбирать лучшее.
Мне кажется, в искусстве крайне страшно сказать своё слово, крайне ответственно. Так как алгоритма действий не существует, то перед творцом открыт слишком большой горизонт. И, наверное, поэтому возникает необходимость его чем-то ограничить. Придумать хоть какой-то закон, систему, а потом как аксиому твердить, что Станиславский, например, что-то там завещал. Хотя он предлагал варианты. И это просто спасительные стены, за которые можно держаться при ходьбе или оттолкнувшись создать собственный коридор. Это скорее всего не новые мысли.
Живешь, например, без телевидения, без радио, с очень небольшим количеством печати, на сцене одно и то же, и тут появляется Чацкий. Большое количество времени я просто не могла понять какой это может произвести эффект. И может ли? - может только Белинский с Аксаковым заметили? А остальные дворяне, как описано в художественной литературе того времени, подъехали ко второму акту, моргнули глазом паре-тройке знакомых и укатили дальше развлекаться. Сейчас другой театр и воспринимаем мы его с других позиций. И вопросов у меня миллион. А «Горе от ума» и «Ревизор» до недавних пор были для меня всего лишь программными произведениями. А Малый театр, ни разу к несчастью, не посещенный (хотя сейчас я сходила бы туда на Грибоедова в постановке Женовача) казался всего лишь очень старым и замшелым заведением.
Кажется, для исследования, всякие там споры и веяния в культуре, это достаточно сложные вещи - слишком неконкретно, наверное. Но текст об истории Малого театра я писала от души. И впервые не скучала, как обычно со мной бывает на курсовых. Более того, мне кажется, что размышления мои не были совсем уж лишены смысла.
Оказалось же, что я ошиблась с ракурсом рассмотрения. Молчалин, например, декабрист, а в тексте «Горя от ума» зашифрована куча всего революционного и мне надо было это найти. И, скорее всего, так и есть - я не спорю. Это просто другой угол зрения, тоже возможный. Трудно принять только слова о том, что я подошла к теме халатно, и издеваюсь своими записями над одногруппниками и преподавателем. Вот вам и споры вокруг «Горя от ума»… В принципе я сделала там миллион ошибок, но ощущение всё равно как будто съездили по мозгам. Хотя какая разница? Черт с ними.
Размазали по стенке на семинаре. Сдуру взяла работу про Малый театр в 30-40 годы XIX века и вложила туда многие мысли о театре, и так вертевшиеся в моей голове целый год. В это время в николаевской России, преодолев множество цензурных запрещений, на сцене Малого ставят «Горе от ума» Грибоедова. Вперые целиком. Потом «Ревизора» Гоголя.
В целом, наверное, хотела написать о том, как в культуре вдруг возникают новые веяния, появляется текст, написанный непривычным языком, не вписывающийся в канон классицизма. Не понятно как к этому тексту отнестись, как его прочесть, как сыграть, что вообще думать. И начинаются споры. Критик Дмитриевский пишет о том, что язык Грибоедова абсолютно неприемлем, что действительно может показаться таковым на фоне переводных французских водевилей, преобладающих в репертуаре всех театров того времени. Наиболее же продвинутая, славянофильская часть общества, пишет о возникновении собственного полноценного текста на нашей сцене. Текста, обращенного на русскую действительность, призывающего зрителя задуматься, а не развлекаться.
Конечно, пока писала, думала скорее о нашей современности. Здесь хватает и ретроградов и новаторов. Половина людей, встретившихся мне в моей корреспондентской жизни, была страшно консервативна. Что, кажется, мучило их самих и страшно шокировало меня, воспитанную на показах в центре Мейерхольда и ранее не подозревавшую о существовании большинства московских театров. Вторая половина - дерзко современна. Журналист должен быть психологом и всякое такое - я проводила над собой долгую работу, чтобы привыкнуть ко всем и научиться понимать каждую сторону. Но что происходит, оставалось для меня загадкой и в моих собственных театральных размышлениях привело только к одному: стремлению очень внимательно задумываться о том, в каких рамках существует режиссер и его творение. Я не признаю людей, которые, например, не посмотрев спектакль в театре.doс сообщают, что там полная ерунда, не достойная культурного человека или что, например «хип-хопера» «Копы в огне» ужасна абсолютно. Если вы шли на балет - тогда я вас понимаю, но прежде чем что-то заявлять, надо понять в какой культуре работали люди это создававшие, для кого, о чем, почему. Отвечая на эти вопросы, множество ненужных критических комментариев улетучиваются сами собой. Это, кажется, вполне очевидные вещи, тем не менее, я редко встречаю людей, способных так смотреть на какие-либо явления культуры. К счастью, они хотя бы есть.
Для меня такой подход оказался плох одним: я стала слишком лояльна. Хотя, может быть, это не так уж и плохо на этапе, когда вроде много чувствуешь и очень мало при этом знаешь, и ещё при этом в общей массе (при нынешнем отсутствии журналистской работы) имеешь возможность выбирать лучшее.
Мне кажется, в искусстве крайне страшно сказать своё слово, крайне ответственно. Так как алгоритма действий не существует, то перед творцом открыт слишком большой горизонт. И, наверное, поэтому возникает необходимость его чем-то ограничить. Придумать хоть какой-то закон, систему, а потом как аксиому твердить, что Станиславский, например, что-то там завещал. Хотя он предлагал варианты. И это просто спасительные стены, за которые можно держаться при ходьбе или оттолкнувшись создать собственный коридор. Это скорее всего не новые мысли.
Живешь, например, без телевидения, без радио, с очень небольшим количеством печати, на сцене одно и то же, и тут появляется Чацкий. Большое количество времени я просто не могла понять какой это может произвести эффект. И может ли? - может только Белинский с Аксаковым заметили? А остальные дворяне, как описано в художественной литературе того времени, подъехали ко второму акту, моргнули глазом паре-тройке знакомых и укатили дальше развлекаться. Сейчас другой театр и воспринимаем мы его с других позиций. И вопросов у меня миллион. А «Горе от ума» и «Ревизор» до недавних пор были для меня всего лишь программными произведениями. А Малый театр, ни разу к несчастью, не посещенный (хотя сейчас я сходила бы туда на Грибоедова в постановке Женовача) казался всего лишь очень старым и замшелым заведением.
Кажется, для исследования, всякие там споры и веяния в культуре, это достаточно сложные вещи - слишком неконкретно, наверное. Но текст об истории Малого театра я писала от души. И впервые не скучала, как обычно со мной бывает на курсовых. Более того, мне кажется, что размышления мои не были совсем уж лишены смысла.
Оказалось же, что я ошиблась с ракурсом рассмотрения. Молчалин, например, декабрист, а в тексте «Горя от ума» зашифрована куча всего революционного и мне надо было это найти. И, скорее всего, так и есть - я не спорю. Это просто другой угол зрения, тоже возможный. Трудно принять только слова о том, что я подошла к теме халатно, и издеваюсь своими записями над одногруппниками и преподавателем. Вот вам и споры вокруг «Горя от ума»… В принципе я сделала там миллион ошибок, но ощущение всё равно как будто съездили по мозгам. Хотя какая разница? Черт с ними.