текст первый, неровный, который посвящается очень хорошей улице рубинштейна
не нужно читать этот текст, если хочется читать не обо мне.
или ещё проще: не читай.
- Что такое любовь?
- Монтаж.
- А как же «любовь не терпит монтажа»?
- Любовь и любовь с трудом переносит.
Жизнь моя похожа на кино. А это очень плохо. Плохо обладать свойствами взгляда камеры, когда ты человек. Плохо собирать воедино очень сложный монтаж и видеть всё - особенно всё. Особенно то, что ты видеть отказываешься.
Дурной тон видеть всё, когда ты закрываешь глаза.
Я вижу всё, я камера. Камера не может закрыть глаза.
У камеры нет глаз.
Поэтому она всё видит.
Любовь не терпит монтажа.
Любовь не терпит монтажа, особенно такого сложного.
Я не могу вспомнить, когда меня ударило током в первый раз, и когда случился разрыв плёнки. После разрыва плёнки фильм переигрывает сам себя. Начинают закручиваться и работать те же самые законы, которые работают, когда галактика вылетает в той самой точке за границу вселенной. В единственной точке, в которой она может вылететь и в которой она никогда никуда не вылетит. В которой она вывернется обратно в саму себя, не претерпев изменений. Галактике нельзя не стать обратно галактикой. Но и вылететь в той самой точке ей нельзя.
Любовь не терпит монтажа.
«Жалко, что ты за мной не записываешь».
Совершив безумный круг, вывернуться обратно на Финляндском вокзале. Точкой сборки выбрать воду и, например, хрупкую девочку, чьи тонкие руки против твоих сильных. Твоих сильных рук и плеч, плеч, про которые я однажды поняла, что это самые совершенные плечи для моей головы. Сложив голову на твоё плечо, я поняла одно: я буду жить.
Я был не прав. Любовь не терпит монтажа.
Чем больше и чаще я делю нас на ты и я, тем больше монтажа. Тем больше разделения, противопоставления, ритма. Мы вошли в ритм, но мы очень сбились, связь оборвалась. Оборвалась настолько, что мне было жизненно необходимо узнать, что ты готов выйти из ритма и пойти мне навстречу, в последний раз, вне всяких плёнок. Мне было нужно это, чтобы последний раз сложить голову на твоё плечо. И вернув её на место, сказать: я буду жить.
Обратная точка, понимаешь, да? Улавливаешь разницу?
Я буду жить, когда уберу голову с твоего плеча, а не наоборот.
Как нужно было знать мне, что ты готов выйти из ритма и из кадра. Как только я бы услышала твоё согласие, я бы никогда не пришла в назначенное место. Никогда. Знание дороже истины.
Просто потому что истины не существует.
Есть цвет белый - цвет лицемерный. Есть чёрный - путь самоубийства. На стыке лицемерия и самоубийства случается кино.
Я очень хорошее кино, а любовь не терпит монтажа.
Мой взгляд не изменил ни тебя, ни сути, ни увиденное. Увиденное может изменить только взгляд любящего. Любящий любит не из соображений прекрасности объекта. Его взгляд делает объект прекрасным. Он его изменяет.
Когда мой взгляд перестал быть взглядом любящего, он стал взглядом камеры.
Когда я ещё любила - ты ускользал. Как трёхмерное пространство ускользает от двухмерного. А четырёхмерное от трёхмерного. Когда мы доходим до тридцати двух измерений, мы получаем право говорить о боге. О боге, который наделил нас трёхмерностью и удерживает в рамках неё.
Ты ускользал. У меня была проекция тебя, но не было твоей трёхмерности.
Когда произошёл квантовый скачок и несколько падений в колодец, ты проявился на плёнке. Теперь вижу тебя, вижу больше, чем мне позволено. Мой взгляд изменился. Я перестала моргать, когда смотрю кому-то в глаза.
Кто-то нажал на запись.
А любовь не терпит монтажа.
Когда безоглядность стала принципом, тогда Орфея понесло, а Алису закружило.
Выбрав за точку сборки воду, я выбрала ветер за направление.
Лотова жена превратилась в соляной столб и стала каменным воплощением памяти и бессмертия. Кстати, к чёрту такое бессмертие, выраженное в вертикали столба.
Когда оборвались плёнка и память, лист бумаги обрёл толщину, а толщину уже можно измерить. Соль обратилась обратно в море и я смотрю на воду, я смотрю на воду, я начинаю видеть море, а затем и солярис. Ещё тот, первоначальный, не имеющий к Тарковскому отношения.
Тот солярис, который я вмонтировала каждый раз, когда оставалась одна. Я очень часто оставалась одна.
А любовь не терпит монтажа, помнишь?
Условие возвращения - отсутствие взгляда назад. Одновременно его же цена.
Любовь не вынесла любви, мы отжали её до судорог в пальцах. В сухом остатке не осталось любви. В нём осталась вода.
Ты не сможешь поверить до каких судорог в теле моя жизнь превратилась в кино. Ты не сможешь понять, до каких судорог в теле я не выношу неверной формы. Неверность формы обнуляет содержание.
Столбцы цифр промелькнули перед глазами и соскользнули в нули. Этот образ рассказывает о том, как вымываются смыслы, наглядно.
Все соляные столбы смешались с морем и стали неразличимы.
Пока цифры мелькали, мне снилась твоя мать в золотистом рембрандтовском свете. Я прощалась с ней, но не могла оторвать от неё взгляд.
Мне пять лет. Моя мама спрашивает меня. Кого я люблю больше? Её или (..)? Я не знала. Я не знала, что на этот вопрос отвечать нельзя. Я сказала, что (..). Моя мама бросила недоплетённый венок ромашек на землю. Она оставила стоять меня посреди поля и заплакала. Я побежала за ней, но осталась там, посреди поля.
Я не знала.
Я не знала, что любовь с трудом переносит любовь.
Я не знала, что нельзя было вас монтировать в тот вечер. Монтировать с тем, с кем я говорю тяжело и слишком оригинально, зато иногда знаю, как он закончит фразу. Но нельзя было не из-за него, а из-за неё. Мне легче было бы никогда не видеть эту девочку-сломанный-побег.
Я не знала, что тот вечер станет тормозящим материалом для сегодняшней ночи.
Моя точка сборки - я.
Я знала всё, когда ещё был ноябрь далёкого года. В том ноябре я знала всё про этот апрель. В декабре я знала всё про июль. Хронология вообще не важна, особенно с позиции измерения четвёртого.
Став камерой, я потеряла участность. Я вижу всё, но это ничего не меняет. Не меняет даже меня, не меняет моего желания несоприкосновения с. Несоприкосовения, для которого не требуется усилий. Как не требовалось усилий для соприкосновения - ещё тогда - и последующих прикосновений - уже тогда.
Если раньше меня било током от них, то теперь только в местах разрывов. Вопрос репрезентативности для меня теперь насущнее вопроса, что съесть на завтрак.
Вопрос тридцати двух измерений измеримее, чем отсчёт времени от момента разрыва плёнки.
Мне нужно отжать всю эту трёхмерность, вырастить из тебя метафору, как проращивают луковицу в банке с водой.
А поскольку мы всё отжали до воды в сухом остатке, мне будет в чём тебя проращивать.
Любовь не терпит монтажа, а я, видишь, опять.
Но любви больше нет. Есть кино. На стыке чёрного и белого всегда кино. На стыке лицемерия и самоубийства всегда кино. Я - кино.
или ещё проще: не читай.
- Что такое любовь?
- Монтаж.
- А как же «любовь не терпит монтажа»?
- Любовь и любовь с трудом переносит.
Жизнь моя похожа на кино. А это очень плохо. Плохо обладать свойствами взгляда камеры, когда ты человек. Плохо собирать воедино очень сложный монтаж и видеть всё - особенно всё. Особенно то, что ты видеть отказываешься.
Дурной тон видеть всё, когда ты закрываешь глаза.
Я вижу всё, я камера. Камера не может закрыть глаза.
У камеры нет глаз.
Поэтому она всё видит.
Любовь не терпит монтажа.
Любовь не терпит монтажа, особенно такого сложного.
Я не могу вспомнить, когда меня ударило током в первый раз, и когда случился разрыв плёнки. После разрыва плёнки фильм переигрывает сам себя. Начинают закручиваться и работать те же самые законы, которые работают, когда галактика вылетает в той самой точке за границу вселенной. В единственной точке, в которой она может вылететь и в которой она никогда никуда не вылетит. В которой она вывернется обратно в саму себя, не претерпев изменений. Галактике нельзя не стать обратно галактикой. Но и вылететь в той самой точке ей нельзя.
Любовь не терпит монтажа.
«Жалко, что ты за мной не записываешь».
Совершив безумный круг, вывернуться обратно на Финляндском вокзале. Точкой сборки выбрать воду и, например, хрупкую девочку, чьи тонкие руки против твоих сильных. Твоих сильных рук и плеч, плеч, про которые я однажды поняла, что это самые совершенные плечи для моей головы. Сложив голову на твоё плечо, я поняла одно: я буду жить.
Я был не прав. Любовь не терпит монтажа.
Чем больше и чаще я делю нас на ты и я, тем больше монтажа. Тем больше разделения, противопоставления, ритма. Мы вошли в ритм, но мы очень сбились, связь оборвалась. Оборвалась настолько, что мне было жизненно необходимо узнать, что ты готов выйти из ритма и пойти мне навстречу, в последний раз, вне всяких плёнок. Мне было нужно это, чтобы последний раз сложить голову на твоё плечо. И вернув её на место, сказать: я буду жить.
Обратная точка, понимаешь, да? Улавливаешь разницу?
Я буду жить, когда уберу голову с твоего плеча, а не наоборот.
Как нужно было знать мне, что ты готов выйти из ритма и из кадра. Как только я бы услышала твоё согласие, я бы никогда не пришла в назначенное место. Никогда. Знание дороже истины.
Просто потому что истины не существует.
Есть цвет белый - цвет лицемерный. Есть чёрный - путь самоубийства. На стыке лицемерия и самоубийства случается кино.
Я очень хорошее кино, а любовь не терпит монтажа.
Мой взгляд не изменил ни тебя, ни сути, ни увиденное. Увиденное может изменить только взгляд любящего. Любящий любит не из соображений прекрасности объекта. Его взгляд делает объект прекрасным. Он его изменяет.
Когда мой взгляд перестал быть взглядом любящего, он стал взглядом камеры.
Когда я ещё любила - ты ускользал. Как трёхмерное пространство ускользает от двухмерного. А четырёхмерное от трёхмерного. Когда мы доходим до тридцати двух измерений, мы получаем право говорить о боге. О боге, который наделил нас трёхмерностью и удерживает в рамках неё.
Ты ускользал. У меня была проекция тебя, но не было твоей трёхмерности.
Когда произошёл квантовый скачок и несколько падений в колодец, ты проявился на плёнке. Теперь вижу тебя, вижу больше, чем мне позволено. Мой взгляд изменился. Я перестала моргать, когда смотрю кому-то в глаза.
Кто-то нажал на запись.
А любовь не терпит монтажа.
Когда безоглядность стала принципом, тогда Орфея понесло, а Алису закружило.
Выбрав за точку сборки воду, я выбрала ветер за направление.
Лотова жена превратилась в соляной столб и стала каменным воплощением памяти и бессмертия. Кстати, к чёрту такое бессмертие, выраженное в вертикали столба.
Когда оборвались плёнка и память, лист бумаги обрёл толщину, а толщину уже можно измерить. Соль обратилась обратно в море и я смотрю на воду, я смотрю на воду, я начинаю видеть море, а затем и солярис. Ещё тот, первоначальный, не имеющий к Тарковскому отношения.
Тот солярис, который я вмонтировала каждый раз, когда оставалась одна. Я очень часто оставалась одна.
А любовь не терпит монтажа, помнишь?
Условие возвращения - отсутствие взгляда назад. Одновременно его же цена.
Любовь не вынесла любви, мы отжали её до судорог в пальцах. В сухом остатке не осталось любви. В нём осталась вода.
Ты не сможешь поверить до каких судорог в теле моя жизнь превратилась в кино. Ты не сможешь понять, до каких судорог в теле я не выношу неверной формы. Неверность формы обнуляет содержание.
Столбцы цифр промелькнули перед глазами и соскользнули в нули. Этот образ рассказывает о том, как вымываются смыслы, наглядно.
Все соляные столбы смешались с морем и стали неразличимы.
Пока цифры мелькали, мне снилась твоя мать в золотистом рембрандтовском свете. Я прощалась с ней, но не могла оторвать от неё взгляд.
Мне пять лет. Моя мама спрашивает меня. Кого я люблю больше? Её или (..)? Я не знала. Я не знала, что на этот вопрос отвечать нельзя. Я сказала, что (..). Моя мама бросила недоплетённый венок ромашек на землю. Она оставила стоять меня посреди поля и заплакала. Я побежала за ней, но осталась там, посреди поля.
Я не знала.
Я не знала, что любовь с трудом переносит любовь.
Я не знала, что нельзя было вас монтировать в тот вечер. Монтировать с тем, с кем я говорю тяжело и слишком оригинально, зато иногда знаю, как он закончит фразу. Но нельзя было не из-за него, а из-за неё. Мне легче было бы никогда не видеть эту девочку-сломанный-побег.
Я не знала, что тот вечер станет тормозящим материалом для сегодняшней ночи.
Моя точка сборки - я.
Я знала всё, когда ещё был ноябрь далёкого года. В том ноябре я знала всё про этот апрель. В декабре я знала всё про июль. Хронология вообще не важна, особенно с позиции измерения четвёртого.
Став камерой, я потеряла участность. Я вижу всё, но это ничего не меняет. Не меняет даже меня, не меняет моего желания несоприкосновения с. Несоприкосовения, для которого не требуется усилий. Как не требовалось усилий для соприкосновения - ещё тогда - и последующих прикосновений - уже тогда.
Если раньше меня било током от них, то теперь только в местах разрывов. Вопрос репрезентативности для меня теперь насущнее вопроса, что съесть на завтрак.
Вопрос тридцати двух измерений измеримее, чем отсчёт времени от момента разрыва плёнки.
Мне нужно отжать всю эту трёхмерность, вырастить из тебя метафору, как проращивают луковицу в банке с водой.
А поскольку мы всё отжали до воды в сухом остатке, мне будет в чём тебя проращивать.
Любовь не терпит монтажа, а я, видишь, опять.
Но любви больше нет. Есть кино. На стыке чёрного и белого всегда кино. На стыке лицемерия и самоубийства всегда кино. Я - кино.