Про лютого деда
Когда-то в своем посте Про статистику смертных казней в РИ я писал про "Поименный список приговоренных к смертной казни русскими судами в период с 1826 по 1906 год", опубликованный в сборнике статей "Против смертной казни" под редакцией М. Гернета. В свое время он вызвал большой интерес, было много перепостов. Один из примеров - http://colonelcassad.livejournal.com/182716.html. Здесь юзер колонелькассад дает выдержки из списка казненных. Под номером 23 такая запись : “Каспржак, 65 лет повешен в Варшаве за убийство двух городовых и двух офицеров в Варшаве. Повешен. Лютый дед...” Вот про лютого деда и поговорим.
На самом деле, не такой уж он и дед. У Гернета в списке вышла ошибка с указанием возраста. Мартин Каспржак (или Марцин Каспшак) родился в 1860, было ему 44 года. Это довольно известный деятель польской социал-демократии, был знаком с Розой Люксембург и даже помогал ей выехать из русской Польши за границу (в польской вики даже сказано, что он переносил ее через русско-прусскую границу на плечах). Вот сам персонаж :
О подробностях убийства можно узнать из очерка “Дело в Варшаве. Рассказ о судебной практике”, написанного известным юристом Сергеем Андреевским :
“Как-то в конце весны, незадолго до катастрофы с Плеве, меня пригласили защищать в Варшаве молодого человека, Гурцмана, замешанного в одном страшном убийстве. Четверо человек из полиции и охраны были убиты наповал при жандармском обыске. Судились двое, Каспржак и Гурцман. Это убийство произвело панику…
… Вот сущность дела. Каспржак -- сорокапятилетний социал-демократ, издавна составивший себе громкую репутацию в Пруссии, намеченный уже депутатом в рейхстаг от своей партии, навестил Россию в целях пропаганды лет за пять перед настоящим процессом. Держал он себя тогда настолько неосторожно, что его арестовали в Варшаве. В тюрьме он обнаружил признаки душевного расстройства. Его поместили в больницу Яна Божеского на испытание. Спустя четыре месяца он распилил железную решетку в окне своей камеры, вставив вместо нее решетку, вылепленную из черного хлеба, и бежал за границу. Его побег был замечен только через сутки. Затем он благополучно работал в Германии, но весною 1904 года его снова потянуло в Россию, в виду сильно развивавшегося здесь рабочего движения. Он предпринял поездку в Лодзь и Варшаву, чтобы убедиться, насколько преуспевает социализм в России, и поддержать революцию. В Лодзи он пробыл три дня, ютился у бедняков, повидался с кем следует и прибыл в Варшаву, где несколько его единомышленников были секретно извещены о его приезде. Он взял тесную комнатку на окраине, у бедного сапожника.
К тому времени юный технолог Бенедикт Гурцман, знавший Каспржака только понаслышке, тотчас по окончании курса примкнул к социал-демократам. Один из товарищей уведомил его о прибытии Каспржака и обязал его принести к известному часу в комнатку сапожника запас бумаги для набора прокламации, сочиненной Каспржаком. Новичок Гурцман и старый социалист Каспржак встретились без долгих объяснений. Передав Каспржаку бумагу, Гурцман присел у окна и стал читать газету, а Каспржак занялся набором прокламации. Их окружала тишина. Было четыре часа дня.
Тайная полиция не имела никаких сведений ни о приезде Каспржака, ни о прикосновенности Гурцмана к социалистическим учениям. Она искала в этот день лишь того молодого человека, который послал Гурцмана к Каспржаку, и, не застав преследуемого в его квартире, направилась к сапожнику, у которого, по сведениям полиции, этот юноша бывал. Полиция ловила этого юношу совершенно независимо от его сношений с Каспржаком и Гурцманом. И вдруг в квартире сапожника разыгралось ужасное кровопролитие.
Гурцман, читавший газету, услыхал за дверью русскую речь. В предместьи Варшавы это было необычайно. И он шепнул Каспржаку: "Кажется, полиция". Каспржак немедленно прикрыл бумагою шрифт и всю свою работу. В дверь постучали. Каспржак ее открыл. На пороге показался чиновник охранного отделения. Каспржак вынул револьвер, выстрелил и убил его сразу. Из-за него высунулся околоточный. Каспржак убил и его. Двое городовых, пытавшихся проникнуть в комнату, были также повалены выстрелами.
Побледневший, оторопевший Гурцман решительно не понимал, что творится. Он инстинктивно пытался вырваться из комнаты. Перешагнув через два трупа и двух умирающих городовых, он выбежал во двор. Каспржак продолжал защищаться один, сцепившись с последним городовым, ворвавшимся в комнату за несколько секунд перед побегом Гурцмана, так что убегавший Гурцман задел этого городового или наткнулся на него, пробираясь наружу. Выстрел Каспржака в этого городового был неудачен.
Городовой отнял у Каспржака револьвер и хотел тут же убить его, но револьвер не выстрелил (оказалось, что в шестиствольном револьвере Каспржака было всего пять зарядов). Но и последнего городового Каспржак все-таки одолел, ранив его в щеку ножом. Тогда городовой выбежал почти вслед за Гурцманом.
Каспржак остался в опустевшей квартире сапожника. Вокруг него валялись его жертвы: два трупа и два агонизирующих. Но он дошел до такого бешенства, что перед тем, как выйти, схватил сапожный нож и нанес им еще несколько ран, как мертвым, так и умирающим. Наконец, и он выбежал во двор.”
Вот такой вот горячий польский парень. Самими польскими революционерами совершенные Каспржаком убийства считались не более и не менее как “переломным моментом”. В Отчете главного правления на V съезде СДКПиЛ говорилось :
“ Переломным моментом, возбудившим не затихающее с тех пор революционное брожение в Варшаве и всей стране, явилось геройское сопротивление Каспржака при захвате Царскими опричниками социал-демократической типографии 27 апреля 1904 г. Выстрелы Каспржака, как электрическая искра, разбудили рабочие массы и призвали их под знамена активной борьбы.”
После очень долгого судебного разбирательства, сопровождавшегося несколькими освидетельствованиями у психиатров, Каспржак был повешен. В сегодняшней Польше существует настоящий культ Каспржака. Вот памятник Каспржаку :
А вот памятная табличка на месте, где стоял дом, в котором Каспржак “героически сопротивлялся царским опричникам” :
А вот еще памятник, но уже другой :
Есть и какие-то учебные заведения, носящие его имя.
Гораздо сложнее с его жертвами. Ни в русской, ни в польской википедии их имена не упоминаются. Адвокат Андреевский в своем довольно подробном очерке нашел место для многого. Он, например, рассказал нам про подельника Каспржака, Гурцмана, о том, что у него было истинно прекрасное, классически правильное юношеское лицо, и что он молодой, красивый, любимый в семье, даровитый музыкант. Подробно описал жену Каспржака, ее внешность, упомянул о том, что повенчаны с Каспржаком они были в Лондоне, и даже рассказал про ее платье : “Ее траурное платье было совершенно простое, но дамского фасона -- не крестьянское.” Также подробно описал страдания владельцев квартиры, где Каспржак держал свою типографию и где произошло убийство - их несколько месяцев держали в тюрьме. А вот для сведений про убитых жандармов и полицейских, про их семьи в воспоминаниях Андреевского места не нашлось.
Ну что же, дело привычное. Нужно искать в другом месте. Например, в “Gazeta Lwowska” № 101 от третьего мая 1904 года.
Тут мы наконец находим имена жертв - ротмистр отдельного корпуса жандармов Винничук (Winniczuk), помощник комиссара VI. циркула (??? Околотка? Отделения?) штабс-капитан Ордановский (Ordanowski), полицейские Адриан Пытлин (Adryan Pytlin), Болеслав Тарасевич (Boleslaw Tarasiewicz) и Василий Бовбел (Wasyl Babl или Bazyl Bowbel).
В газете “Czerwony sztandar” № 18 за 1904 год говорится, что погибли на месте, умерли по дороге в госпиталь либо в самом госпитале Винничук, Ордановский, Пытлин и Тарасевич, состояние Бовбела тяжелое.
Ну и напоследок прекрасное - адвокат Каспржака разъясняет русскому военному суду, что его подзащитный резал раненных сапожным ножом из соображений любви высшего порядка, любви к человечеству :
“Второй защитник Каспржака, Стааль, пытался примирить суд с личностью подсудимого. Он говорил, что всякому понятна привязанность к отцу, матери, жене, детям, и многое, что делают люди во имя этой любви, им прощается. Но не всем ясно, что существует любовь высшего порядка, любовь к человечеству вообще, к большой массе наших страждущих собратий. Такой именно любви Каспржак посвятил всю свою деятельность. Стааль все это объяснял без пафоса, скорее тоном профессора. Так нужно было говорить, потому что, несмотря на общеизвестность темы, чувствовалось, что подобные мысли для большинства этих судей были трудною новою наукою, которую они выслушали серьезно, но без малейшей восприимчивости. ”
На самом деле, не такой уж он и дед. У Гернета в списке вышла ошибка с указанием возраста. Мартин Каспржак (или Марцин Каспшак) родился в 1860, было ему 44 года. Это довольно известный деятель польской социал-демократии, был знаком с Розой Люксембург и даже помогал ей выехать из русской Польши за границу (в польской вики даже сказано, что он переносил ее через русско-прусскую границу на плечах). Вот сам персонаж :
О подробностях убийства можно узнать из очерка “Дело в Варшаве. Рассказ о судебной практике”, написанного известным юристом Сергеем Андреевским :
“Как-то в конце весны, незадолго до катастрофы с Плеве, меня пригласили защищать в Варшаве молодого человека, Гурцмана, замешанного в одном страшном убийстве. Четверо человек из полиции и охраны были убиты наповал при жандармском обыске. Судились двое, Каспржак и Гурцман. Это убийство произвело панику…
… Вот сущность дела. Каспржак -- сорокапятилетний социал-демократ, издавна составивший себе громкую репутацию в Пруссии, намеченный уже депутатом в рейхстаг от своей партии, навестил Россию в целях пропаганды лет за пять перед настоящим процессом. Держал он себя тогда настолько неосторожно, что его арестовали в Варшаве. В тюрьме он обнаружил признаки душевного расстройства. Его поместили в больницу Яна Божеского на испытание. Спустя четыре месяца он распилил железную решетку в окне своей камеры, вставив вместо нее решетку, вылепленную из черного хлеба, и бежал за границу. Его побег был замечен только через сутки. Затем он благополучно работал в Германии, но весною 1904 года его снова потянуло в Россию, в виду сильно развивавшегося здесь рабочего движения. Он предпринял поездку в Лодзь и Варшаву, чтобы убедиться, насколько преуспевает социализм в России, и поддержать революцию. В Лодзи он пробыл три дня, ютился у бедняков, повидался с кем следует и прибыл в Варшаву, где несколько его единомышленников были секретно извещены о его приезде. Он взял тесную комнатку на окраине, у бедного сапожника.
К тому времени юный технолог Бенедикт Гурцман, знавший Каспржака только понаслышке, тотчас по окончании курса примкнул к социал-демократам. Один из товарищей уведомил его о прибытии Каспржака и обязал его принести к известному часу в комнатку сапожника запас бумаги для набора прокламации, сочиненной Каспржаком. Новичок Гурцман и старый социалист Каспржак встретились без долгих объяснений. Передав Каспржаку бумагу, Гурцман присел у окна и стал читать газету, а Каспржак занялся набором прокламации. Их окружала тишина. Было четыре часа дня.
Тайная полиция не имела никаких сведений ни о приезде Каспржака, ни о прикосновенности Гурцмана к социалистическим учениям. Она искала в этот день лишь того молодого человека, который послал Гурцмана к Каспржаку, и, не застав преследуемого в его квартире, направилась к сапожнику, у которого, по сведениям полиции, этот юноша бывал. Полиция ловила этого юношу совершенно независимо от его сношений с Каспржаком и Гурцманом. И вдруг в квартире сапожника разыгралось ужасное кровопролитие.
Гурцман, читавший газету, услыхал за дверью русскую речь. В предместьи Варшавы это было необычайно. И он шепнул Каспржаку: "Кажется, полиция". Каспржак немедленно прикрыл бумагою шрифт и всю свою работу. В дверь постучали. Каспржак ее открыл. На пороге показался чиновник охранного отделения. Каспржак вынул револьвер, выстрелил и убил его сразу. Из-за него высунулся околоточный. Каспржак убил и его. Двое городовых, пытавшихся проникнуть в комнату, были также повалены выстрелами.
Побледневший, оторопевший Гурцман решительно не понимал, что творится. Он инстинктивно пытался вырваться из комнаты. Перешагнув через два трупа и двух умирающих городовых, он выбежал во двор. Каспржак продолжал защищаться один, сцепившись с последним городовым, ворвавшимся в комнату за несколько секунд перед побегом Гурцмана, так что убегавший Гурцман задел этого городового или наткнулся на него, пробираясь наружу. Выстрел Каспржака в этого городового был неудачен.
Городовой отнял у Каспржака револьвер и хотел тут же убить его, но револьвер не выстрелил (оказалось, что в шестиствольном револьвере Каспржака было всего пять зарядов). Но и последнего городового Каспржак все-таки одолел, ранив его в щеку ножом. Тогда городовой выбежал почти вслед за Гурцманом.
Каспржак остался в опустевшей квартире сапожника. Вокруг него валялись его жертвы: два трупа и два агонизирующих. Но он дошел до такого бешенства, что перед тем, как выйти, схватил сапожный нож и нанес им еще несколько ран, как мертвым, так и умирающим. Наконец, и он выбежал во двор.”
Вот такой вот горячий польский парень. Самими польскими революционерами совершенные Каспржаком убийства считались не более и не менее как “переломным моментом”. В Отчете главного правления на V съезде СДКПиЛ говорилось :
“ Переломным моментом, возбудившим не затихающее с тех пор революционное брожение в Варшаве и всей стране, явилось геройское сопротивление Каспржака при захвате Царскими опричниками социал-демократической типографии 27 апреля 1904 г. Выстрелы Каспржака, как электрическая искра, разбудили рабочие массы и призвали их под знамена активной борьбы.”
После очень долгого судебного разбирательства, сопровождавшегося несколькими освидетельствованиями у психиатров, Каспржак был повешен. В сегодняшней Польше существует настоящий культ Каспржака. Вот памятник Каспржаку :
А вот памятная табличка на месте, где стоял дом, в котором Каспржак “героически сопротивлялся царским опричникам” :
А вот еще памятник, но уже другой :
Есть и какие-то учебные заведения, носящие его имя.
Гораздо сложнее с его жертвами. Ни в русской, ни в польской википедии их имена не упоминаются. Адвокат Андреевский в своем довольно подробном очерке нашел место для многого. Он, например, рассказал нам про подельника Каспржака, Гурцмана, о том, что у него было истинно прекрасное, классически правильное юношеское лицо, и что он молодой, красивый, любимый в семье, даровитый музыкант. Подробно описал жену Каспржака, ее внешность, упомянул о том, что повенчаны с Каспржаком они были в Лондоне, и даже рассказал про ее платье : “Ее траурное платье было совершенно простое, но дамского фасона -- не крестьянское.” Также подробно описал страдания владельцев квартиры, где Каспржак держал свою типографию и где произошло убийство - их несколько месяцев держали в тюрьме. А вот для сведений про убитых жандармов и полицейских, про их семьи в воспоминаниях Андреевского места не нашлось.
Ну что же, дело привычное. Нужно искать в другом месте. Например, в “Gazeta Lwowska” № 101 от третьего мая 1904 года.
Тут мы наконец находим имена жертв - ротмистр отдельного корпуса жандармов Винничук (Winniczuk), помощник комиссара VI. циркула (??? Околотка? Отделения?) штабс-капитан Ордановский (Ordanowski), полицейские Адриан Пытлин (Adryan Pytlin), Болеслав Тарасевич (Boleslaw Tarasiewicz) и Василий Бовбел (Wasyl Babl или Bazyl Bowbel).
В газете “Czerwony sztandar” № 18 за 1904 год говорится, что погибли на месте, умерли по дороге в госпиталь либо в самом госпитале Винничук, Ордановский, Пытлин и Тарасевич, состояние Бовбела тяжелое.
Ну и напоследок прекрасное - адвокат Каспржака разъясняет русскому военному суду, что его подзащитный резал раненных сапожным ножом из соображений любви высшего порядка, любви к человечеству :
“Второй защитник Каспржака, Стааль, пытался примирить суд с личностью подсудимого. Он говорил, что всякому понятна привязанность к отцу, матери, жене, детям, и многое, что делают люди во имя этой любви, им прощается. Но не всем ясно, что существует любовь высшего порядка, любовь к человечеству вообще, к большой массе наших страждущих собратий. Такой именно любви Каспржак посвятил всю свою деятельность. Стааль все это объяснял без пафоса, скорее тоном профессора. Так нужно было говорить, потому что, несмотря на общеизвестность темы, чувствовалось, что подобные мысли для большинства этих судей были трудною новою наукою, которую они выслушали серьезно, но без малейшей восприимчивости. ”