Сердце дури, часть 4.2
...в которой шестерёнки репрессивной машины приходят в движение, причём маленький маховичок раскручивает сам Фабр - ещё не зная, что на свою голову.
UPD: была вынуждена немного перераспределить текст между постами. Сейчас вся часть влезла в три поста.
На следующий день Робеспьер перед Комитетом общей безопасности допрашивает Фабра. Фабр допрашивается охотно, хоть у него и трясутся поджилки.
Фабр. …и когда через месяц Шабо придёт сюда, чтобы рассказать вам о заговоре, не забудьте, кто первым назвал вам все имена.
Робеспьер. Вот вы его тогда и допро́сите.
Фабр (в сторону). Кирпич мне в рот, вот это поворот! (Комитету.) Граждане… мне неловко вас расстраивать… Вы, должно быть, верили, что все эти люди - стойкие патриоты?
Робеспьер. Вам показать мою записную книжку? Их имена давно в ней, и не на последней заполненной странице. (Потихоньку вытаскивает из кармана вездесущее распятие.) Думаете, я не понимаю, что экономический саботаж, экстремистские методы борьбы и нападки на веру, отвращающие людей от нового порядка - это всё звенья одной цепи?
Фабр. Ни боже мой! Я ни минуты в вас не сомневался! Вы их арестуете?
Робеспьер. Нет. Они у нас под наблюдением и рано или поздно выведут нас на других участников заговора. И тогда мы очистим революцию раз и навсегда. Все свободны. Фабр, а вас я попрошу остаться.
Фабр на ватных ногах идёт за Робеспьером. Тот приводит его в небольшую комнатку.
Робеспьер. Дверь не закрывайте, чтобы нас не подслушивали. Вот записная книжка, я держу слово. (Красивым жестом кидает её на стол перед Фабром. Тот, однако, понимает, что открыть её Робеспьер ему не позволит.) Теперь выкладывайте всё. Настоящие имена братьев Фреев?
Фабр. Эммануэль Добрушка и Зигмунд Готтлиб. А почему вы меня продолжаете допрашивать не перед комитетом, а так?
Робеспьер смотрит на него, всем своим видом показывая, что, если надо объяснять, то не надо объяснять.
Фабр (продолжает). А ещё Проли, секретарь Эро, как говорят, - бастард австрийского канцлера Кауница.
Робеспьер. Это не новость.
Фабр. А на Эро, что удивительно, ни разу не наехал в своём листке Эбер. Хотя Эро - аристократ по рождению… (Замолкает, потому что его накрывает сентиментальными воспоминаниями о предреволюционных годах, и выпадает из реальности.)
Робеспьер. Фабр! Фабр! (Машет рукой перед его лицом.) Вы меня слушаете?
Фабр (очень искренним тоном). Я весь внимание.
Робеспьер. Вы очень верно подметили насчёт Эро. Я тут предполагаю заговор. Люди Эбера - не просто фанатики, они на зарплате у Питта. Они хотят скомпрометировать революцию и великих патриотов, например Дантона. (Фабр энергично кивает.) Вот только что этим заговорщикам понадобилось от вас?
Фабр (в сторону). Вот как! Я им не могу быть интересен? Обидно, слушайте! (Робеспьеру.) Я же известный патриот! Естественно, они будут утверждать, что я тоже замешан!
Робеспьер. Мы приказываем вам не спускать глаз с тех, кого вы подозреваете.
Фабр. Мы?
На фоне начинает тихонько играть «Да здравствует Генрих IV!».
Робеспьер (не менее удивлённо глядя на него). Комитет.
«Да здравствует Генрих IV!» обрывается.
Фабр (спохватившись). Ах, да, ну как я сразу не понял! Вы только, пожалуйста, не принимайте всерьёз слова Шабо. Это такой скользкий тип!
Робеспьер. Я похож на идиота?
Фабр. Простите. Будьте уверены, через месяц это всё принесёт плоды! (Робеспьер небрежным жестом записного тирана отпускает его, тот выметается за дверь.) Фух, ну и утречко! Хуже было только в семьдесят седьмом, когда меня собирались повесить… Но раз он всё сводил к заговорам, значит, пока будут чихвостить Шабо, Эбера и Шометта, про Ост-Индскую компанию и не вспомнят. И меня не тронут, я же человек Дантона! Вот Эро малость жалко… нет, не жалко, он сам виноват: впредь будет рождаться не здесь. И не аристократом.
Сен-Жюст подходит к двери и, кажется, улыбается Фабру. Тот улыбается в ответ, пока не замечает выражения глаз «гражданина вундеркинда».
Сен-Жюст. Робеспьер там?
Фабр. Да. Я как раз от него. Вы только дверь не закрывайте, чтобы вас не подслушивали.
Дверь за Сен-Жюстом с грохотом захлопывается.
Робеспьер. А я думал, вы уже уехали на фронт.
Сен-Жюст. Нет. Завтра.
Робеспьер. Ну и что скажете?
Сен-Жюст. Насчёт заговора? Он подтвердил вашу версию. Чтобы избавиться от иностранцев, спекулянтов и эбертистов, годится всё. Только не забывайте, что Фабр - сам первостатейный мошенник. Вы в курсе, что он называет себя д'Эглантином в честь литературного приза Тулузской академии, которого якобы был удостоен? (Робеспьер кивает.) Так вот: призы в тот год не вручались, я проверял.
Робеспьер. И вы наводили справки из-за такой мелочи? Не смогли простить Фабру его трогательного тщеславия? Я бы и сам был не прочь получить какой-нибудь литературный приз этого уровня и не стесняюсь признаваться в этом. Даже если учесть, что я ни одной великой строки за всю жизнь не написал. Так сколько времени вы убили на эту ерунду?
Сен-Жюст (в сторону). Ну когда уже он сойдёт с больной мозоли? Да, я хреновый поэт, но я же исправился! Не пишу больше! Мне бы шашку, да коня, да на линию огня! (Робеспьеру.) Призы - это пережитки старого режима! А вы цепляетесь за эти пережитки, как будто…
Робеспьер (холодно). Вы хоть понимаете, в чём обвиняете меня? Вы хотите меня заменить кем-нибудь, кто настроен более революционно?
Сен-Жюст. Ни боже… тьфу ты, я ни о чём подобном не помышлял!
Робеспьер. Вы метите на моё место?
Сен-Жюст. Да нет же!
Робеспьер. Если да, то я пришью вас к этому заговору не напрягаясь. Дальнейшее будет работой трибунала.
Сен-Жюст. И ещё раз повторю: да нет же! Всё, я поехал. Меня заждались конь, сабля и окопные вши. (Разворачивается к двери, удерживаясь от того, чтобы вытереть пот со лба раньше, чем Робеспьер потеряет его из виду.)
Робеспьер (Сен-Жюсту в спину, неожиданно кротко). Я про этот приз знаю давным-давно. Мне Камиль рассказал, мы посмеялись и забыли. Ну почему никто, кроме меня, не понимает, что ерунда, а что действительно важно?
***
Во Дворце Правосудия аншлаг.
Демулен (Фукье). Вы что такой кислый, кузен?
Фукье. Позаседайте с моё. Вчера мы начали в восемь утра, а разошлись в одиннадцать вечера.
Демулен. Представляю, каково обвиняемым.
Фукье. А я вот не представляю. Я к ней приставил человека, чтобы он ей мог подать воды или нюхательную соль, но эта зараза никак в обморок не падает. Даже когда припёрся Эбер… зачем я его только вызвал? Его бредни про то, что она домогалась собственного сына, только возбудили в толпе сочувствие к ней. Робеспьер вообще боится, что она из-за Эбера уйдёт от наказания.
Эрманн зовёт Фукье.
Фукье (Демулену). Поговорите пока с адвокатом. Бедный пацан, он ещё и убийцу Марата защищал. Не жизнь, а инструкция «Как угробить карьеру в самом начале за два простых шага»!
Шово-Лагард. Вы что тут делаете, Камиль? Неужели пришли по собственной воле? Ну вы и мазохист, дружище!
Демулен. Ну а где мне ещё быть, когда такие дела творятся? Изменницу вот-вот ждёт суровое наказание.
Шово-Лагард. Не гоните коней. Присяжные ещё совещаются.
Демулен. Мне кажется, вердикт немного предсказуем. Вам, я смотрю, достаётся всё самое вкусное.
Шово-Лагард. Зато какой опыт в ведении безнадёжных дел! Я просил о милосердии - больше ничего не оставалось. Если вкратце, её обвиняли в том, что она - это она. Ну и как это опровергнуть? И ещё мне сроки загнали: я просил три дня, а мне дали одну ночь. И на эшафот её повезут в обычной телеге, а не в карете.
Демулен. У нас теперь все равны. Ну и, кроме того, некоторые вещи люди имеют право видеть.
Шово-Лагард. Суровы, однако, сыны пикардийской земли! Зато с вами спокойно. Никаких сюрпризов. Тот же Эбер - моль бледная и обезьяна с гранатой в одном флаконе.
Демулен. Эбер, похоже, запустил лапу в фонды Минобороны. Если я это смогу доказать, он станет вашим следующим подзащитным. (В сторону.) И его вы тоже не отмажете.
Фукье. Присяжные возвращаются. Идёмте, Лагард, и сочувствую вам заранее.
Марию-Антуанетту выводят в зал заседаний и усаживают на положенное место. Она близоруко щурится.
Демулен. Ну и старуха же она! И не думал, что у неё такое слабое зрение.
Фукье. Ни в том, ни в другом я не виноват. Хотя, подозреваю, когда я умру, это тоже повесят на меня.
Зачитывают приговор. Бывшая королева гордо удаляется под конвоем.
Демулен. Мда, выходит, всё было лишь ради того, чтобы отрезать голову несчастной женщине?
Фукье. На вас не угодишь. С чего это вы вдруг прониклись к ней жалостью? Пойдёмте прогуляемся. Или вы пойдёте к Робеспьеру первым сообщить новости?
Демулен. Да он уже десятый сон видит, если они только не дозаседались до ночи.
Фукье. На очереди у нас Бриссо и его кодла. Спасибо вам за ваши статьи, я строю обвинение на них. Как хорошо, что вы с ним когда-то поцапались. Вы не будете возражать, если я у вас несколько фраз украду?
Демулен (в сторону). А ведь дружили же мы с Бриссо когда-то… Где те времена? Начали играть в орлянку… то есть на бирже, и покатились… А вдруг… (Фукье.) Слушайте, кузен, а я ведь понял сейчас, что нападать я умею, а вот защищаться - нет.
Фукье. Да ладно вам. Забейте. (В сторону.) Скорей бы домой, прибухнуть и заснуть, да чтобы ещё кошмары не снились… Но этого мне, увы, даже целая бутылка не гарантирует.
Сансон-младший, вышедший на ответственную смену за отца, в лучшем виде препровождает Марию-Антуанетту к назначенному месту. Раздаётся финальное «хрясь». Как водится, никаких проблем молодой республики оно не решает - ну разве что кроме темы следующего номера «Папаши Дюшена» и семейного скандала Демуленов.
Люсиль (мужу). Как она вела себя на суде?
Демулен (после долгой паузы). Не скажу. И на казнь не пойду. И тебя не пущу.
Люсиль. Лицемер! Иди и посмотри на дело рук своих!
Демулен. Не беспокойся. Я знаю, как умирают люди. (Иронически кланяется жене и выходит с твёрдым намерением исчезнуть надолго, чтобы потрепать ей нервы. Возвращается через час.) У нас сегодня званый ужин. (Снова пропадает.)
Жанетта, служанка Демуленов, развивает бешеную деятельность, и вечером старые кордельеры собираются отпраздновать победу при Ваттини.
Люсиль (Эро). А жизнь-то налаживается, я смотрю.
Эро (мрачно). Истинно так.
Люсиль. Зачем вы едете на фронт? Мы будем скучать. Я думала, у вас достаточно дел в Комитете.
Эро. Я в последнее время чаще прогуливаю, чем появляюсь там. При мне они всё больше помалкивают. Газеты читать и то полезнее.
Люсиль. Не доверяют?
Эро. Спросите вашего мужа. Робеспьер к нему прислушивается. Ну всё, я поехал. Меня заждались окопные вши.
Люсиль. Возвращайтесь скорее! С кем я без вас пикироваться буду?
Эро (загадочно). Не обещаю. На фронте от меня будет больше толку. Там хотя бы понимаешь, кто враг и где он.
Демулен. Простите, что прерываю ваше воркование, но, Эро, поцелуйте меня на прощание.
Кто-то из гостей. Такое ощущение, что вы и у эшафота поспорили бы, кому идти первым.
Демулен. Порядок определяет мой кузен. Так что мне он может по блату отсыпать первое место в очереди.
Общее смущение.
Фабр. Ну вы нашли над чем смеяться! Это же… безвкусно!
Эро скомканно прощается и уходит. Весь оставшийся вечер Фабр пытается шутить, а остальные гости пытаются смеяться над его остротами. Получается одинаково плохо. Люсиль понимает, что после отъезда Дантона её муж стал больше общаться с Робеспьером, и делает логичный - для неё - вывод: надо навестить Элеонору. Навещает и злорадно отмечает, что та не стала ни красивее, ни приятнее в общении.
Элеонора (Люсили). Камиль из Макса верёвки вьёт! Мне бы так научиться! Макс занят с раннего утра и до поздней ночи. Работа здесь, работа там, Якобинский клуб… Я вижу в основном его затылок, и то по пять минут в день.
Люсиль. Ну вы же видели, за кого… (Осекается.)
Элеонора (машет рукой). Он никогда на мне не женится. Всё обещает, как закончится нынешний кризис… но он же никогда не закончится, в этом и хитрость. (Тяжко вздыхает.)
Демулена почти не видят в Конвенте, потому что половина депутатов разъехалась по миссиям или сидит в тюрьме, и делать там больше нечего. Гуляя с матерью, Люсиль натыкается на Теруань, превратившуюся в живой скелет и разговаривающую с голосами в голове. Некоторое время спустя та появляется у Демуленов дома.
Демулен (Теруань). Ба, да вы стали прямо-таки красоткой по меркам Тамблера! Впрочем, мне вы нравились больше, когда им не соответствовали.
Люсиль (принимается хлопотать). Садитесь вот сюда, я вам водички принесу. Или мне уйти?
Теруань. Не знаю. Как хотите. (Подвигается ближе. Становятся видны шрамы на её лице.) Я ненадолго. (Демулену.) Люди Бриссо на этой неделе пойдут под суд. Я одна из них. Донесите на меня в комитет секции. Я с вами пойду и всё подтвержу.
Демулен. Идите лесом. Вон, крикните на улице «Да здравствует король!», и вас растерзают. Или арестуют. Или всё одновременно.
Теруань. Я пробовала. Меня тогда Марат отбил. Но это больно. Я так не хочу больше.
Демулен. Ну утопитесь тогда.
Теруань. Ну что вам стоит? Вы же на меня зуб имеете!
Демулен. Имею. Но вы не заслуживаете достойного конца. Люди Бриссо чище вас, не примазывайтесь к ним. Идите и сдохните на улице, как Луи Сюло.
Теруань уходит.
Люсиль (мужу). Как ты можешь с ней так говорить! Она же хочет наложить на себя руки!
Демулен. Не хочет. Рисуется. Если бы она реально хотела умереть, она бы поступила как десятки других - вышла на улицу, дождалась патруля и крикнула бы что-нибудь типа «Робеспьера на гильотину!». И сама отправилась бы туда на следующий день. Способов умереть полно. Ей нужно только выбрать.
Люсиль, рассвирепев, отталкивает мужа и хлопает дверью.
***
Девятое брюмера. Суд над бриссотинцами - теми, кого успели поймать.
Де Силлери. Бриссо, помните, мы были свидетелями на свадьбе Камиля Демулена?
Бриссо. Помню. Но не забывайте: кроме нас, свидетелем был и Робеспьер.
Демулен после шести дней процесса, в течение которых двадцать два обвиняемых на самых узнаваемых пассажах из его памфлетов хором поворачивались в его сторону, чувствует себя препаршиво. Во время оглашения приговора ловкачу Валазе удаётся одновременно и украсть шоу, и спастись от позора - заколоться; менее расторопные товарищи завидуют ему чёрной завистью. На выходе из зала суда Демулен падает в обморок.
Семнадцатого брюмера казнят Филиппа Эгалите, завидное самообладание которого позволило ему за последней трапезой уговорить пару дюжин устриц и бутылку бордо, тем самым заставив судебную канцелярию существенно выйти за рамки бюджета. На следующий день осуждают и казнят Манон Ролан, так и не сумевшую выступить на процессе Бриссо сотоварищи.
Манон (в сторону четвёртой стены). Гражданка Мантель! Ну неужели вы мне не дадите сказать моё знаменитое «Свобода, они забрызгали тебя кровью!»?
Автор (не даёт ответа).
Хрясь.
***
Люди начинают пугаться, когда Робеспьер заходит к ним за спину (тот даже задумывается, каким условным кашлем предупреждать их о своём приближении). Боятся, когда он говорит, но пуще того - когда он молчит и всё замечает. Робеспьера же начинает необъяснимо тянуть обратно в Аррас, а когда до него доходят сведения об антирелигиозных вакханалиях, устраиваемых Шометтом под названием «праздников Разума», у него начинают чесаться кулаки.
Робеспьер (входя домой в препаршивом настроении и с распятием наперевес). Неужели атеисты думают, что сумеют превратить Республику в рай на земле? Если Бога нет, что останется людям, живущим в трудах и нужде?
Элеонора (в сторону). Опять злится. Можно и не ждать, что хотя бы поцелует. (Робеспьеру.) Но Сен-Жюст думает так же.
Робеспьер. Мы оказались не в состоянии ни накормить людей, ни гарантировать им правосудие, а теперь ещё и надежду у них отнимем?
Элеонора. То есть ты хочешь заткнуть Богом пробелы собственной политики?
Робеспьер (после долгого потрясённого молчания). Может быть, ты и права. Но, видишь ли, Антуан думает, что нет ничего невозможного - не добивается своего лишь тот, кто мало старается. (Поправляет распятие на плече.) Преодолевая себя, мы обретаем добродетель, за человеком меняется всё общество… Но это занимает поколение. А мы растрачиваем себя на текучку. Добродетель ускользает из виду, когда вязнешь в мелочах вроде снабжения армии, когда каждый день терпишь неудачу, и всё на свете начинает тебе казаться одной огромной неудачей…
Михаил Елизаров (незримо присутствующий в сцене, напевает). Бывает, приходит последний момент, и пятый не в силах помочь элемент, шестой оборвался - враги уже близко, мы снова на грани смертельного риска…
Элеонора (касается его плеча). Какая же это неудача? Это самый большой успех в истории.
Робеспьер. Я и хотел бы думать так, но не могу. Иногда я сбиваюсь с курса. Дантон смотрит на вещи проще - мол, латаешь пару дыр, одерживаешь пару побед - вот и вся политика.
Элеонора. Какой цинизм!
Робеспьер. Нет, это не цинизм. Это то, чего я не умею: помнить об основных принципах, но извлекать выгоду из любой ситуации. Сен-Жюст думает иначе: в каждой ситуации ты должен поступать в соответствии со своими принципами. Всё должно служить высшей цели.
Элеонора. А ты?
Робеспьер. А я вечно колеблюсь. Кроме вопросов религии, конечно. Нельзя отбирать веру у тех, кто верил всю жизнь, - это значит восстановить их против себя. Я не допущу нетерпимости и фанатизма!
Стучит черенком распятия об пол.
Элеонора (в сторону). Упокой, Господи, душу раба твоего Анаксагора Шометта! Если, конечно, есть, кому упокоить.
Робеспьер пишет Дантону, призывая его вернуться и вместе дать по мозгам эбертистам, но лишь запарывает три черновика, даже проконсультировавшись с записной книжкой. Ролан, узнав о казни жены, закалывается. На следующий день после смерти Ролана казнят бывшего мэра Парижа Байи. Гильотину в назидание устанавливают на Марсовом поле, где Лафайет с санкции Байи расстрелял толпу в девяносто первом. А к Демулену в гости приходит маркиз де Сад. Да-да, он самый. Хоть ничего и не предвещало.
Де Сад (Демулену). Я зря, конечно, представился маркизом. По нынешним временам это чревато. Надо было назваться должностным лицом секции Пик. Никак не привыкну. (Берёт у него книгу.) Блаженный Августин! Какое благочестивое чтение! Вы за него принялись после процесса Бриссо?
Демулен. Нет, Бриссо тут ни при чём. Я пишу об Отцах Церкви. А у вас там (кивает на папку у него под мышкой) непристойные картинки?
Де Сад. О, так вы чувствуете себя морально выше меня, господин Фонарный прокурор?
Демулен. Не без оснований. Я морально выше большинства. Правда, моё поведение - это уже другой разговор. Оно до моей морали не дотягивает. Отдайте книгу, пожалуйста.
Де Сад (кладёт томик передней обложкой вниз). Нет, увы вам, в папке у меня лишь документы, и ничего больше. Но я не об этом пришёл поговорить. У меня при штурме Бастилии спёрли все бумаги. Включая рукопись «Ста двадцати дней Содома».
Демулен. У вас было четыре года, чтобы написать ваш роман заново!
Де Сад. При нынешних смягчившихся нравах такое уже неинтересно писать. Ну как смягчившихся… Как думаете, может, можно было и не убивать людей Бриссо?
Демулен. Раньше я так не думал, а теперь понимаю - не только можно, но и нужно было оставить их в живых.
Де Сад. Даже после смерти Марата?
Демулен. Вполне вероятно, что та девица и правда действовала в одиночку, как утверждала. Процесс бриссотинцев ещё мог повернуться к их победе, ещё не всех свидетелей выслушали, защитники не всё высказали, но тут влез Эбер и нажал… Но сейчас суды ускоряются, у защитников будет намного меньше прав. И будут убивать ещё больше невинных, прежде чем они смогут оправдаться… Будет как во времена Тиберия.
Де Сад. А ещё и этот террор. Бездушная машина с видимостью законности. Вы знаете, я был секретарём секционного комитета, когда в девяносто втором резали заключённых. Вот это было по-революционному: чик - и всё. А теперь у нас целая процедура, которую непременно нужно соблюсти, прежде чем убить. Все эти пререкания адвокатов, повозки, стриженые волосы… А вы, я вижу, размякли. Для вас теперь оправдать убийство может только судебный процесс. И чем чище он протекает, тем лучше. Но для меня любой суд нестерпим. Я сказал на заседании секции, что террор следует прекратить. Думаю, меня скоро арестуют. (В сторону четвёртой стены.) Мадам Мантель, и это всё? Я вас как писатель писателя спрашиваю: это всё, что вы можете мне предложить? Диалог ни о чём на две странички? В котором мэтр Демулен может сверкнуть белизной своего пальто, а я и того лишён?
Филипп Леба (незримо присутствующий в сцене). Скажите спасибо, гражданин Сад, что хотя бы это! Я пока сайгачу по авторским ремаркам и чужим репликам без единой собственной.
Автор. Мальчики, не ссорьтесь. И не возмущайтесь. Текста у вас от этого больше не станет. Понятненько?
Дантон возвращается в Париж, получив письма Робеспьера, Фабра и Демулена, в разной степени панические.
Луиза (недовольно). Ты только и думал, как бы вернуться в Париж.
Дантон. А здесь буду думать, как бы вернуться в Арси. Но революция - не игра, из неё нельзя выйти в любую минуту. Надо разведать обстановку, а то Робеспьера бесит, когда кто-то отстаёт от повестки дня. Ты не рада, что ли, что мы вернулись?
Луиза. Почему? Рада. Выжить рядом с твоей матерью - это задачка со звёздочкой. Пообещай, что у нас будет свой дом! Мы же ненадолго в Париже?
Дантон. Посмотрим. Я скоро.
По дороге к Демуленам Дантон замечает, что улицу Кордельеров переименовали в улицу Марата. Его настигает понимание, что ни в какой Арси они не вернутся: политика его не отпустит.
Люсиль (Дантону). О, вы приехали! Я так соскучилась, что уже хотела ехать к вам.
Дантон (сам себе). Так, возьми себя в руки, спроси её о Робеспьере первым делом. (Люсили.) А я вас хочу. Зря не приехали, я был бы счастлив.
Люсиль. В отличие от Луизы. И вашей матушки.
Дантон. Зато они бы против вас сдружились. Всё к лучшему. Вы случайно не беременны?
Люсиль. Типун вам на язык!
Дантон. Не хотите сходить за вторым? Могу устроить.
Люсиль. У вас для этого жена есть. Или она вам уже надоела?
Дантон. Меня на вас двоих хватит с головой.
Люсиль. А я думала, вы опустили руки.
Дантон. Ни руки, ни кое-что ещё. Нельзя перестать любить.
Люсиль. Любить? Вы же врёте. Вы просто хотите получить меня как трофей, а потом всем об этом растрепать.
Дантон. Но это лучше, чем трепаться о том, чего не было, как остальные. Давайте уже, а?
Люсиль. Не время. Камиль опять лежит и себя накручивает. Идите разберитесь, а то я с ним не могу уже.
Демулен (лёжа лицом в подушку). Люсиль? О, Жорж!
Дантон. Не ждали?
Демулен. Я ничего уже не жду. Филиппа казнили. Де Силлери казнили. Валазе закололся на моих глазах.
Дантон. Слышал. Вы мне про Шабо лучше расскажите.
Демулен. Его с двумя подпевалами выгнали из Конвента и арестовали. Жюльен сбежал. Вадье допрашивает тех, кто пока в его руках.
Дантон. Глава Комитета общей безопасности? Этот инквизитор? И что он спрашивает?
Демулен. О вас спрашивает. О вас, Фабре и Лакруа.
Дантон (в сторону). Фабр, конечно, лошара из Палаты мер и весов. (Опасливо косится на незримо присутствующую мамашу Дюпле, которая грозит ему пальцем.) Приписать кое-что от себя к правительственному документу и не спалиться - это надо уметь. Он не умеет. Ну что, будем надеяться, что пойдёт по уголовке, а не за измену Родине.
Демулен. Теперь Вадье копает под вас. Шабо, разумеется, заявил, что разоблачал заговор и притворился сторонником, чтобы внедриться в шайку. Ему, конечно, никто не поверил. И Фабру поручили составить отчёт об этом деле.
Дантон. Фабру? Отчёт об Ост-Индской компании? А опись украденного приложить случайно не потребовали?
Демулен. Да кого теперь волнуют деньги! Робеспьеру интересна политическая подоплёка. Кто за этим стоит, кто с кем сговорился…
Дантон. Но почему Шабо просто не сдал Фабра?
Демулен. А что ему это даст? Их просто посадили бы вместе. А так он мог хотя бы надеяться, что Фабр его в отчёте выгородит. Из благодарности.
Дантон. Он что, всерьёз думает, что Фабра это не заденет даже по касательной?
Демулен. Он думал, что вы Фабра выгородите. А теперь разуверился в этом и сдал и Фабра, и всех остальных - если вы понимаете о ком я. Слава богу, что ему никто не верит. Но Вадье допросил меня. Ну как допросил - пригласил на беседу. Спросил этак по-дружески, не сплутовал ли я где. Я ушёл в несознанку и постоянно поминал в разговоре Макса - его Вадье хотя бы боится. Понимает, что в случае чего я Максу нажалуюсь на него.
Дантон (хмуро). Разумно.
Демулен. Но беда-то не в этом! Беда в том, что Максу я тоже вру. То есть недоговариваю, и это мне не на руку.
Дантон. В каком смысле «не на руку»? Вы что-то задумали?
Демулен. Тут вот какое дело. Эбер обвинил Лакруа в том, что тот крупно проворовался в Бельгии, когда вы с ним там были в миссии. Клянётся, что у него есть доказательства, и всё пытается убедить Конвент отозвать Лакруа и Лежандра из Нормандии.
Дантон. А к Лежандру у него какие вопросы?
Демулен. Не в Лежандре дело. Я пошёл к Робеспьеру и сказал, что надо остановить террор.
Дантон (поднимает с пола упавшую челюсть). Вот так, прямым текстом?
Демулен. И он ведь согласился со мной! Я сказал, что террор на руку Эберу, и это задело Макса за живое. В общем, мы с ним договорились, что он сутки подумает. А я не хотел терять эти сутки и написал памфлет против Эбера.
Дантон. Ничему-то вас жизнь не научила…
Демулен. А?
Дантон. Кто мне тут оплакивал Жиронду и каялся в том, что участвовал в её разгроме?
Демулен. Вы не понимаете, это другое! Если мы окончательно заткнём глотку Эберу, террор остановится сам собой, потому что он никому больше не нужен!
Дантон борется с искушением сделать фейспалм.
Демулен (продолжает). Правда, я зря дал Робеспьеру сутки на размышления. Он ведь подумал. И засомневался. Сказал мне, что Эбер очень силён и, к тому же, прав во многом, так что давайте, мол, просто ограничивать его радикальные порывы…
Дантон (в сторону). Ну-ну, что-то задумал этот мелкий двуликий Янус?
Демулен. … давайте, мол, придём к компромиссу, чтобы не было лишней крови. Хоть Сен-Жюста о помощи проси! Его-то Макс слушается всегда. Всегда действует так, как он предложит.
Дантон. Действует? Да он понятия не имеет, когда пора переходить от слов к делу! «Чтобы не было лишней крови», «чтобы не было лишней крови»… Меня бесит его трусость. Он вам хоть сказал, что намерен делать?
Демулен (мотает головой). Да сходите к нему сами. Спросите.
Некоторое время сидят молча обнявшись. На слэш это не тянет даже для самого пристрастного взгляда, так что можно звать обратно гомофобов, напуганных ещё мэтром Перреном.
Демулен (очнувшись). Да, кстати, а вам не приходило в голову, что Макс вас презирает так же, как вы его?
Дантон. С чего бы это?
Демулен. Ну… он умеет презирать людей, вы не думайте.
Дантон. Я и не думал.
Демулен. И слава богу. Потому что на вас сейчас катят целый трюм бочек. Макс изо всех сил ищет вам оправдания. Может, он и радикал, но добрый.
Дантон. Когда я научился понимать женщин…
Незримо присутствующий в сцене призрак Габриэли делает красивый фейспалм.
Дантон (продолжает). …и подумал, что мне теперь уже ничего не страшно, снизу постучал Макс.
Дантон отправляется к дому Дюпле, надеясь застать там Робеспьера. Его догоняет новенькая, свежевыкрашенная карета с трёхлучевой звездой в круге на самом видном месте. Из окошка кареты торчит улыбающаяся физиономия Эбера.
Эбер. Дантон, дражайший! Вы почему ходите один и просто-таки напрашиваетесь на вопрос, с какого вы раёна?
Дантон. Гопников я раскидаю.
Эбер. Вооружённых? Голыми руками? Лучше садитесь, я вас подкину.
Дантон. Мне в другую сторону.
Эбер. Это не проблема. Говорите, куда вам надо.
Дантон. Алиса!
Блямкает колокольчик. Кучер наклоняется к переднему окошку кареты. Он и правда похож на Святослава Задерия.
Дантон. Улица Сент-Оноре, триста шестьдесят шесть, дом Дюпле.
Кучер. Маршрут построен. Ннно!
Дантон поворачивается к Эберу и с удовольствием отмечает, как у него стучат зубы.
Эбер. Как… э-э… ваша семья? Все в добром здравии?
Дантон. Эбер, вы крайне неприятный тип. Не трудитесь притворяться, что это не так.
Эбер. Ну раз вы просите… (Хихикает.) Вы, наверное, наслышаны о моих последних речах.
Дантон. Направленных против моих друзей? Уж лучше бы не был!
Эбер. Ну зачем так грубо! Я просто предложил им доказать, что они стойкие патриоты. Если им нечего стыдиться, для них это будет раз плюнуть!
Дантон. Они это уже и так доказали.
Эбер. Вы что, боитесь, что не смогут? О, Дантон, не думайте, что я метил в вас.
Дантон. Кишка тонка!
Эбер. Нам бы с вами не помешал тактический альянс.
Дантон. С тем же успехом я мог бы заключить альянс с половой тряпкой!
Эбер. А вы подумайте. Кроме того, Камиль, как я слышал, нездоров. В обморок, вон, недавно упал - и в такой неудачный момент! Люди говорят, он раскаивается. Как это непохоже на него в восемьдесят девятом!
Кучер. До конца маршрута осталось двадцать туазов.
Эбер. Что ж, приехали. Только вы будьте осторожны. Гражданин Робеспьер стал неуловим. С ним трудно сладить.
Дантон. Спасибо, что подвезли. (Выпрыгивает, хлопнув дверцей.)
Эбер. И убедите Камиля взять отпуск!
Дантон. Не беспокойтесь. В день ваших похорон он устроит себе выходной.
Эбер. Это объявление войны?
Дантон. А это уже на ваше усмотрение.
Дантон входит в дом Дюпле. Встречает его, к его мстительной радости, Элеонора.
Дантон. Как вашей младшей сестре, нравится замужем?
Элеонора (в сторону). Подколоть меня решил, жаба надутая! (Дантону.) Не жалуется. Впрочем, Филипп - не бог весть какой важный курица.
Дантон мотает головой, отгоняя от себя образ Дюмурье.
Дантон (в сторону). Бедная ты бедная завистливая корова! (Элеоноре.) Я в курсе, куда мне идти, спасибо. Можете не провожать.
Стучится к Робеспьеру. Ответа нет. Дантон рывком распахивает дверь. Робеспьер что-то пишет, поглядывая в маленькую записную книжку.
Робеспьер (стирая с лица выражение «не трогайте меня, а то укушу»). Дантон! Простите, я решил, что пришла Элеонора.
Дантон. Ох и ласковы же вы с ней! Успокойтесь только. Что вы там царапаете? Любовное письмо другой?
Робеспьер. Нет-нет, на самом деле… впрочем, неважно. (Захлопывает записную книжку.) Мне вас не хватало неделю назад. Приходил Шабо. Братьев Фрей завтра арестуют. Брак совсем сбил его с пути…
Дантон. Скорее не брак, а приданое.
Робеспьер. Ну да. Его два шурина - миллионеры. Сестру их жалко…
Дантон. Так она им не сестра. Говорят, они её выкупили из борделя.
Робеспьер. Это ещё может оказаться сплетней. А вот то, что служанка Шабо родила от него ребёнка после того, как он её бросил, - точно. И это человек, который год назад так проникновенно говорил в клубе о правах незаконнорождённых! Так вот, он приходил ко мне. Предлагал сто тысяч франков. На следующее утро мы его арестовали и имели глупость оставить ему перо и чернила. Теперь он заваливает Комитет общей безопасности тоннами макулатуры, пытаясь оправдаться. Ему никто не верит, но он слишком часто склоняет ваше имя.
Дантон. Ерунда какая. Давайте лучше покончим с Эбером.
Робеспьер. С Эбером? Бог с вами. Мы с Камилем развели панику на пустом месте.
Дантон. И ради этого вы выдернули меня из Арси?
Робеспьер. Простите, что испортил вам отдых. Вам стало лучше?
Дантон. Бью копытом. Только скажите, на кого бежать.
Робеспьер. У нас на повестке дня два стратегических удара: Тулон и антиклерикалы. Фабру поручим разобраться с дельцами. А завтра исключим из Якобинского клуба Проли, который работал на Эро, и трёх друзей Эбера. Это им будет предупреждением.
Дантон. Об аресте, как оно сейчас заведено? А Камиль мне говорил, вы за прекращение террора.
Робеспьер. Не время, Дантон. Сейчас самый разгар борьбы с иноагентами. Месяца через два, как станет поспокойнее.
Дантон. Но вы ведь за нормальное правосудие и конституцию? Ведь за них же?
Робеспьер. За них. Но беда в том, что мы всё ещё воюем. Это ведь не моё частное мнение, а постановление Конвента. Мне все эти меры поперёк горла, но, с политической точки зрения, они необходимы. Камиль, конечно, кинулся бы спорить, но он сугубый теоретик. А у нас Вандея. И заговоры в Париже. Революция по-прежнему в опасности.
Дантон. И какого чёрта вы хотите?
Робеспьер. Не знаю. Не Ролана точно. Вокруг меня столько людей, которые уверены, что знают, как всё поправить, но от этого только становится больше жертв. Мы выгнали бриссотинцев - и получили ещё больше фракций. Я пытаюсь не дать им сожрать друг друга, и есть ощущение, что рано или поздно сам пойду им на корм.
Дантон. Если вы хотите остановить террор, на кого в Комитете вы можете рассчитывать?
Робеспьер. Я уверен в Ленде, может быть, ещё в Кутоне и Сент-Андре. Барер - под вопросом, уж больно он себе на уме. Бийо и Колло…
Бийо и Колло (незримо присутствующие в сцене). Хватит называть нас через «и»!
Робеспьер. …будут против любого смягчения линии партии.
Дантон. А Эро?
Робеспьер. Мы ему больше не можем доверять. И вы не доверяйте.
Дантон. Сен-Жюст?
Робеспьер (после паузы). А он решит, что это проявление слабости.
Дантон. Но он вас, кажется, слушается. Поднажмите на него.
Робеспьер. Не всё так просто. Он понюхал пороха, наладил дела в Страсбурге и, скорее всего, решит, если ещё не решил, что я ему не указ. А остальных можно убедить.
Дантон. Выкиньте Колло и Бийо.
Робеспьер. Исключено. Это люди Эбера.
Дантон (потирая руки). Во-о-от! Вот мы и вернулись к тому, с чего начали. Избавьтесь от Эбера, и всё наладится.
Робеспьер. Да, мы вернулись к тому, с чего начали, но не к этому. А к политике террора. Вы меня уже полчаса допрашиваете, но своего мнения на этот счёт не высказали. Я не поверю, что его у вас нет.
Дантон. А придётся. Я пока помолчу. Имею право.
Робеспьер. Но вас же заклюют! Тем более, что Эбер намекнул, что он знает кое-что о вашем поведении в Бельгии, здесь даже болтали, что вы сбежали в Швейцарию со всем нажитым непосильным трудом. Я буду защищать вас при любой возможности, но вы всё-таки будьте осмотрительны… И Камиль ещё. Он так чувствителен, я ему говорил не шастать по судам, а он…
Дантон. По вашим словам и не скажешь, что вы его больше двадцати лет знаете.
Робеспьер. Но сила его страстей меня поражает каждый раз как в первый.
Дантон. Хе-хе, это может быть и полезно.
Робеспьер. Как вы циничны! Но, надеюсь, вы не относитесь цинично к его привязанности?
Дантон. Напротив, я её ценю. Таких возможностей я не упускаю.
Робеспьер (неодобрительно). Мы давно заметили у вас эту черту.
«Да здравствует Генрих IV!» продолжается с того же места, на котором оборвалась в прошлый раз.
Дантон. «Мы»? Вы что, и правда хотите сесть на трон, как о вас болтают?
Робеспьер (стараясь не закатывать глаза). Мы с Камилем.
Музыка снова обрывается.
Дантон. Так вы, что, меня обсуждаете?
Робеспьер. И вас. Всех и вся. Нам есть, о чём поболтать. На свете нет никого ближе, чем мы с Камилем.
Дантон. Да, да, наши с ним дружбы особенные. Как и все его дружбы, нынешние и прошлые.
Робеспьер. Вот вы смеётесь, а я ради него уже давно закрываю глаза на всё подряд. Даже заранее прошу других не говорить мне о его художествах… Сам я не лицемер, но, выходит, поощряю лицемерие в других. (Сникает.)
Дантон. А что вам остаётся, если вы твёрдо решили стать святым? Вот только что толку от этой вашей святости, если люди с вас не берут пример? Вместо этого они вам просто вешают лапшу на уши.
Робеспьер. «Они»? По-моему, «мы» в ваших устах было бы уместнее. (Улыбается.)
UPD: была вынуждена немного перераспределить текст между постами. Сейчас вся часть влезла в три поста.
На следующий день Робеспьер перед Комитетом общей безопасности допрашивает Фабра. Фабр допрашивается охотно, хоть у него и трясутся поджилки.
Фабр. …и когда через месяц Шабо придёт сюда, чтобы рассказать вам о заговоре, не забудьте, кто первым назвал вам все имена.
Робеспьер. Вот вы его тогда и допро́сите.
Фабр (в сторону). Кирпич мне в рот, вот это поворот! (Комитету.) Граждане… мне неловко вас расстраивать… Вы, должно быть, верили, что все эти люди - стойкие патриоты?
Робеспьер. Вам показать мою записную книжку? Их имена давно в ней, и не на последней заполненной странице. (Потихоньку вытаскивает из кармана вездесущее распятие.) Думаете, я не понимаю, что экономический саботаж, экстремистские методы борьбы и нападки на веру, отвращающие людей от нового порядка - это всё звенья одной цепи?
Фабр. Ни боже мой! Я ни минуты в вас не сомневался! Вы их арестуете?
Робеспьер. Нет. Они у нас под наблюдением и рано или поздно выведут нас на других участников заговора. И тогда мы очистим революцию раз и навсегда. Все свободны. Фабр, а вас я попрошу остаться.
Фабр на ватных ногах идёт за Робеспьером. Тот приводит его в небольшую комнатку.
Робеспьер. Дверь не закрывайте, чтобы нас не подслушивали. Вот записная книжка, я держу слово. (Красивым жестом кидает её на стол перед Фабром. Тот, однако, понимает, что открыть её Робеспьер ему не позволит.) Теперь выкладывайте всё. Настоящие имена братьев Фреев?
Фабр. Эммануэль Добрушка и Зигмунд Готтлиб. А почему вы меня продолжаете допрашивать не перед комитетом, а так?
Робеспьер смотрит на него, всем своим видом показывая, что, если надо объяснять, то не надо объяснять.
Фабр (продолжает). А ещё Проли, секретарь Эро, как говорят, - бастард австрийского канцлера Кауница.
Робеспьер. Это не новость.
Фабр. А на Эро, что удивительно, ни разу не наехал в своём листке Эбер. Хотя Эро - аристократ по рождению… (Замолкает, потому что его накрывает сентиментальными воспоминаниями о предреволюционных годах, и выпадает из реальности.)
Робеспьер. Фабр! Фабр! (Машет рукой перед его лицом.) Вы меня слушаете?
Фабр (очень искренним тоном). Я весь внимание.
Робеспьер. Вы очень верно подметили насчёт Эро. Я тут предполагаю заговор. Люди Эбера - не просто фанатики, они на зарплате у Питта. Они хотят скомпрометировать революцию и великих патриотов, например Дантона. (Фабр энергично кивает.) Вот только что этим заговорщикам понадобилось от вас?
Фабр (в сторону). Вот как! Я им не могу быть интересен? Обидно, слушайте! (Робеспьеру.) Я же известный патриот! Естественно, они будут утверждать, что я тоже замешан!
Робеспьер. Мы приказываем вам не спускать глаз с тех, кого вы подозреваете.
Фабр. Мы?
На фоне начинает тихонько играть «Да здравствует Генрих IV!».
Робеспьер (не менее удивлённо глядя на него). Комитет.
«Да здравствует Генрих IV!» обрывается.
Фабр (спохватившись). Ах, да, ну как я сразу не понял! Вы только, пожалуйста, не принимайте всерьёз слова Шабо. Это такой скользкий тип!
Робеспьер. Я похож на идиота?
Фабр. Простите. Будьте уверены, через месяц это всё принесёт плоды! (Робеспьер небрежным жестом записного тирана отпускает его, тот выметается за дверь.) Фух, ну и утречко! Хуже было только в семьдесят седьмом, когда меня собирались повесить… Но раз он всё сводил к заговорам, значит, пока будут чихвостить Шабо, Эбера и Шометта, про Ост-Индскую компанию и не вспомнят. И меня не тронут, я же человек Дантона! Вот Эро малость жалко… нет, не жалко, он сам виноват: впредь будет рождаться не здесь. И не аристократом.
Сен-Жюст подходит к двери и, кажется, улыбается Фабру. Тот улыбается в ответ, пока не замечает выражения глаз «гражданина вундеркинда».
Сен-Жюст. Робеспьер там?
Фабр. Да. Я как раз от него. Вы только дверь не закрывайте, чтобы вас не подслушивали.
Дверь за Сен-Жюстом с грохотом захлопывается.
Робеспьер. А я думал, вы уже уехали на фронт.
Сен-Жюст. Нет. Завтра.
Робеспьер. Ну и что скажете?
Сен-Жюст. Насчёт заговора? Он подтвердил вашу версию. Чтобы избавиться от иностранцев, спекулянтов и эбертистов, годится всё. Только не забывайте, что Фабр - сам первостатейный мошенник. Вы в курсе, что он называет себя д'Эглантином в честь литературного приза Тулузской академии, которого якобы был удостоен? (Робеспьер кивает.) Так вот: призы в тот год не вручались, я проверял.
Робеспьер. И вы наводили справки из-за такой мелочи? Не смогли простить Фабру его трогательного тщеславия? Я бы и сам был не прочь получить какой-нибудь литературный приз этого уровня и не стесняюсь признаваться в этом. Даже если учесть, что я ни одной великой строки за всю жизнь не написал. Так сколько времени вы убили на эту ерунду?
Сен-Жюст (в сторону). Ну когда уже он сойдёт с больной мозоли? Да, я хреновый поэт, но я же исправился! Не пишу больше! Мне бы шашку, да коня, да на линию огня! (Робеспьеру.) Призы - это пережитки старого режима! А вы цепляетесь за эти пережитки, как будто…
Робеспьер (холодно). Вы хоть понимаете, в чём обвиняете меня? Вы хотите меня заменить кем-нибудь, кто настроен более революционно?
Сен-Жюст. Ни боже… тьфу ты, я ни о чём подобном не помышлял!
Робеспьер. Вы метите на моё место?
Сен-Жюст. Да нет же!
Робеспьер. Если да, то я пришью вас к этому заговору не напрягаясь. Дальнейшее будет работой трибунала.
Сен-Жюст. И ещё раз повторю: да нет же! Всё, я поехал. Меня заждались конь, сабля и окопные вши. (Разворачивается к двери, удерживаясь от того, чтобы вытереть пот со лба раньше, чем Робеспьер потеряет его из виду.)
Робеспьер (Сен-Жюсту в спину, неожиданно кротко). Я про этот приз знаю давным-давно. Мне Камиль рассказал, мы посмеялись и забыли. Ну почему никто, кроме меня, не понимает, что ерунда, а что действительно важно?
***
Во Дворце Правосудия аншлаг.
Демулен (Фукье). Вы что такой кислый, кузен?
Фукье. Позаседайте с моё. Вчера мы начали в восемь утра, а разошлись в одиннадцать вечера.
Демулен. Представляю, каково обвиняемым.
Фукье. А я вот не представляю. Я к ней приставил человека, чтобы он ей мог подать воды или нюхательную соль, но эта зараза никак в обморок не падает. Даже когда припёрся Эбер… зачем я его только вызвал? Его бредни про то, что она домогалась собственного сына, только возбудили в толпе сочувствие к ней. Робеспьер вообще боится, что она из-за Эбера уйдёт от наказания.
Эрманн зовёт Фукье.
Фукье (Демулену). Поговорите пока с адвокатом. Бедный пацан, он ещё и убийцу Марата защищал. Не жизнь, а инструкция «Как угробить карьеру в самом начале за два простых шага»!
Шово-Лагард. Вы что тут делаете, Камиль? Неужели пришли по собственной воле? Ну вы и мазохист, дружище!
Демулен. Ну а где мне ещё быть, когда такие дела творятся? Изменницу вот-вот ждёт суровое наказание.
Шово-Лагард. Не гоните коней. Присяжные ещё совещаются.
Демулен. Мне кажется, вердикт немного предсказуем. Вам, я смотрю, достаётся всё самое вкусное.
Шово-Лагард. Зато какой опыт в ведении безнадёжных дел! Я просил о милосердии - больше ничего не оставалось. Если вкратце, её обвиняли в том, что она - это она. Ну и как это опровергнуть? И ещё мне сроки загнали: я просил три дня, а мне дали одну ночь. И на эшафот её повезут в обычной телеге, а не в карете.
Демулен. У нас теперь все равны. Ну и, кроме того, некоторые вещи люди имеют право видеть.
Шово-Лагард. Суровы, однако, сыны пикардийской земли! Зато с вами спокойно. Никаких сюрпризов. Тот же Эбер - моль бледная и обезьяна с гранатой в одном флаконе.
Демулен. Эбер, похоже, запустил лапу в фонды Минобороны. Если я это смогу доказать, он станет вашим следующим подзащитным. (В сторону.) И его вы тоже не отмажете.
Фукье. Присяжные возвращаются. Идёмте, Лагард, и сочувствую вам заранее.
Марию-Антуанетту выводят в зал заседаний и усаживают на положенное место. Она близоруко щурится.
Демулен. Ну и старуха же она! И не думал, что у неё такое слабое зрение.
Фукье. Ни в том, ни в другом я не виноват. Хотя, подозреваю, когда я умру, это тоже повесят на меня.
Зачитывают приговор. Бывшая королева гордо удаляется под конвоем.
Демулен. Мда, выходит, всё было лишь ради того, чтобы отрезать голову несчастной женщине?
Фукье. На вас не угодишь. С чего это вы вдруг прониклись к ней жалостью? Пойдёмте прогуляемся. Или вы пойдёте к Робеспьеру первым сообщить новости?
Демулен. Да он уже десятый сон видит, если они только не дозаседались до ночи.
Фукье. На очереди у нас Бриссо и его кодла. Спасибо вам за ваши статьи, я строю обвинение на них. Как хорошо, что вы с ним когда-то поцапались. Вы не будете возражать, если я у вас несколько фраз украду?
Демулен (в сторону). А ведь дружили же мы с Бриссо когда-то… Где те времена? Начали играть в орлянку… то есть на бирже, и покатились… А вдруг… (Фукье.) Слушайте, кузен, а я ведь понял сейчас, что нападать я умею, а вот защищаться - нет.
Фукье. Да ладно вам. Забейте. (В сторону.) Скорей бы домой, прибухнуть и заснуть, да чтобы ещё кошмары не снились… Но этого мне, увы, даже целая бутылка не гарантирует.
Сансон-младший, вышедший на ответственную смену за отца, в лучшем виде препровождает Марию-Антуанетту к назначенному месту. Раздаётся финальное «хрясь». Как водится, никаких проблем молодой республики оно не решает - ну разве что кроме темы следующего номера «Папаши Дюшена» и семейного скандала Демуленов.
Люсиль (мужу). Как она вела себя на суде?
Демулен (после долгой паузы). Не скажу. И на казнь не пойду. И тебя не пущу.
Люсиль. Лицемер! Иди и посмотри на дело рук своих!
Демулен. Не беспокойся. Я знаю, как умирают люди. (Иронически кланяется жене и выходит с твёрдым намерением исчезнуть надолго, чтобы потрепать ей нервы. Возвращается через час.) У нас сегодня званый ужин. (Снова пропадает.)
Жанетта, служанка Демуленов, развивает бешеную деятельность, и вечером старые кордельеры собираются отпраздновать победу при Ваттини.
Люсиль (Эро). А жизнь-то налаживается, я смотрю.
Эро (мрачно). Истинно так.
Люсиль. Зачем вы едете на фронт? Мы будем скучать. Я думала, у вас достаточно дел в Комитете.
Эро. Я в последнее время чаще прогуливаю, чем появляюсь там. При мне они всё больше помалкивают. Газеты читать и то полезнее.
Люсиль. Не доверяют?
Эро. Спросите вашего мужа. Робеспьер к нему прислушивается. Ну всё, я поехал. Меня заждались окопные вши.
Люсиль. Возвращайтесь скорее! С кем я без вас пикироваться буду?
Эро (загадочно). Не обещаю. На фронте от меня будет больше толку. Там хотя бы понимаешь, кто враг и где он.
Демулен. Простите, что прерываю ваше воркование, но, Эро, поцелуйте меня на прощание.
Кто-то из гостей. Такое ощущение, что вы и у эшафота поспорили бы, кому идти первым.
Демулен. Порядок определяет мой кузен. Так что мне он может по блату отсыпать первое место в очереди.
Общее смущение.
Фабр. Ну вы нашли над чем смеяться! Это же… безвкусно!
Эро скомканно прощается и уходит. Весь оставшийся вечер Фабр пытается шутить, а остальные гости пытаются смеяться над его остротами. Получается одинаково плохо. Люсиль понимает, что после отъезда Дантона её муж стал больше общаться с Робеспьером, и делает логичный - для неё - вывод: надо навестить Элеонору. Навещает и злорадно отмечает, что та не стала ни красивее, ни приятнее в общении.
Элеонора (Люсили). Камиль из Макса верёвки вьёт! Мне бы так научиться! Макс занят с раннего утра и до поздней ночи. Работа здесь, работа там, Якобинский клуб… Я вижу в основном его затылок, и то по пять минут в день.
Люсиль. Ну вы же видели, за кого… (Осекается.)
Элеонора (машет рукой). Он никогда на мне не женится. Всё обещает, как закончится нынешний кризис… но он же никогда не закончится, в этом и хитрость. (Тяжко вздыхает.)
Демулена почти не видят в Конвенте, потому что половина депутатов разъехалась по миссиям или сидит в тюрьме, и делать там больше нечего. Гуляя с матерью, Люсиль натыкается на Теруань, превратившуюся в живой скелет и разговаривающую с голосами в голове. Некоторое время спустя та появляется у Демуленов дома.
Демулен (Теруань). Ба, да вы стали прямо-таки красоткой по меркам Тамблера! Впрочем, мне вы нравились больше, когда им не соответствовали.
Люсиль (принимается хлопотать). Садитесь вот сюда, я вам водички принесу. Или мне уйти?
Теруань. Не знаю. Как хотите. (Подвигается ближе. Становятся видны шрамы на её лице.) Я ненадолго. (Демулену.) Люди Бриссо на этой неделе пойдут под суд. Я одна из них. Донесите на меня в комитет секции. Я с вами пойду и всё подтвержу.
Демулен. Идите лесом. Вон, крикните на улице «Да здравствует король!», и вас растерзают. Или арестуют. Или всё одновременно.
Теруань. Я пробовала. Меня тогда Марат отбил. Но это больно. Я так не хочу больше.
Демулен. Ну утопитесь тогда.
Теруань. Ну что вам стоит? Вы же на меня зуб имеете!
Демулен. Имею. Но вы не заслуживаете достойного конца. Люди Бриссо чище вас, не примазывайтесь к ним. Идите и сдохните на улице, как Луи Сюло.
Теруань уходит.
Люсиль (мужу). Как ты можешь с ней так говорить! Она же хочет наложить на себя руки!
Демулен. Не хочет. Рисуется. Если бы она реально хотела умереть, она бы поступила как десятки других - вышла на улицу, дождалась патруля и крикнула бы что-нибудь типа «Робеспьера на гильотину!». И сама отправилась бы туда на следующий день. Способов умереть полно. Ей нужно только выбрать.
Люсиль, рассвирепев, отталкивает мужа и хлопает дверью.
***
Девятое брюмера. Суд над бриссотинцами - теми, кого успели поймать.
Де Силлери. Бриссо, помните, мы были свидетелями на свадьбе Камиля Демулена?
Бриссо. Помню. Но не забывайте: кроме нас, свидетелем был и Робеспьер.
Демулен после шести дней процесса, в течение которых двадцать два обвиняемых на самых узнаваемых пассажах из его памфлетов хором поворачивались в его сторону, чувствует себя препаршиво. Во время оглашения приговора ловкачу Валазе удаётся одновременно и украсть шоу, и спастись от позора - заколоться; менее расторопные товарищи завидуют ему чёрной завистью. На выходе из зала суда Демулен падает в обморок.
Семнадцатого брюмера казнят Филиппа Эгалите, завидное самообладание которого позволило ему за последней трапезой уговорить пару дюжин устриц и бутылку бордо, тем самым заставив судебную канцелярию существенно выйти за рамки бюджета. На следующий день осуждают и казнят Манон Ролан, так и не сумевшую выступить на процессе Бриссо сотоварищи.
Манон (в сторону четвёртой стены). Гражданка Мантель! Ну неужели вы мне не дадите сказать моё знаменитое «Свобода, они забрызгали тебя кровью!»?
Автор (не даёт ответа).
Хрясь.
***
Люди начинают пугаться, когда Робеспьер заходит к ним за спину (тот даже задумывается, каким условным кашлем предупреждать их о своём приближении). Боятся, когда он говорит, но пуще того - когда он молчит и всё замечает. Робеспьера же начинает необъяснимо тянуть обратно в Аррас, а когда до него доходят сведения об антирелигиозных вакханалиях, устраиваемых Шометтом под названием «праздников Разума», у него начинают чесаться кулаки.
Робеспьер (входя домой в препаршивом настроении и с распятием наперевес). Неужели атеисты думают, что сумеют превратить Республику в рай на земле? Если Бога нет, что останется людям, живущим в трудах и нужде?
Элеонора (в сторону). Опять злится. Можно и не ждать, что хотя бы поцелует. (Робеспьеру.) Но Сен-Жюст думает так же.
Робеспьер. Мы оказались не в состоянии ни накормить людей, ни гарантировать им правосудие, а теперь ещё и надежду у них отнимем?
Элеонора. То есть ты хочешь заткнуть Богом пробелы собственной политики?
Робеспьер (после долгого потрясённого молчания). Может быть, ты и права. Но, видишь ли, Антуан думает, что нет ничего невозможного - не добивается своего лишь тот, кто мало старается. (Поправляет распятие на плече.) Преодолевая себя, мы обретаем добродетель, за человеком меняется всё общество… Но это занимает поколение. А мы растрачиваем себя на текучку. Добродетель ускользает из виду, когда вязнешь в мелочах вроде снабжения армии, когда каждый день терпишь неудачу, и всё на свете начинает тебе казаться одной огромной неудачей…
Михаил Елизаров (незримо присутствующий в сцене, напевает). Бывает, приходит последний момент, и пятый не в силах помочь элемент, шестой оборвался - враги уже близко, мы снова на грани смертельного риска…
Элеонора (касается его плеча). Какая же это неудача? Это самый большой успех в истории.
Робеспьер. Я и хотел бы думать так, но не могу. Иногда я сбиваюсь с курса. Дантон смотрит на вещи проще - мол, латаешь пару дыр, одерживаешь пару побед - вот и вся политика.
Элеонора. Какой цинизм!
Робеспьер. Нет, это не цинизм. Это то, чего я не умею: помнить об основных принципах, но извлекать выгоду из любой ситуации. Сен-Жюст думает иначе: в каждой ситуации ты должен поступать в соответствии со своими принципами. Всё должно служить высшей цели.
Элеонора. А ты?
Робеспьер. А я вечно колеблюсь. Кроме вопросов религии, конечно. Нельзя отбирать веру у тех, кто верил всю жизнь, - это значит восстановить их против себя. Я не допущу нетерпимости и фанатизма!
Стучит черенком распятия об пол.
Элеонора (в сторону). Упокой, Господи, душу раба твоего Анаксагора Шометта! Если, конечно, есть, кому упокоить.
Робеспьер пишет Дантону, призывая его вернуться и вместе дать по мозгам эбертистам, но лишь запарывает три черновика, даже проконсультировавшись с записной книжкой. Ролан, узнав о казни жены, закалывается. На следующий день после смерти Ролана казнят бывшего мэра Парижа Байи. Гильотину в назидание устанавливают на Марсовом поле, где Лафайет с санкции Байи расстрелял толпу в девяносто первом. А к Демулену в гости приходит маркиз де Сад. Да-да, он самый. Хоть ничего и не предвещало.
Де Сад (Демулену). Я зря, конечно, представился маркизом. По нынешним временам это чревато. Надо было назваться должностным лицом секции Пик. Никак не привыкну. (Берёт у него книгу.) Блаженный Августин! Какое благочестивое чтение! Вы за него принялись после процесса Бриссо?
Демулен. Нет, Бриссо тут ни при чём. Я пишу об Отцах Церкви. А у вас там (кивает на папку у него под мышкой) непристойные картинки?
Де Сад. О, так вы чувствуете себя морально выше меня, господин Фонарный прокурор?
Демулен. Не без оснований. Я морально выше большинства. Правда, моё поведение - это уже другой разговор. Оно до моей морали не дотягивает. Отдайте книгу, пожалуйста.
Де Сад (кладёт томик передней обложкой вниз). Нет, увы вам, в папке у меня лишь документы, и ничего больше. Но я не об этом пришёл поговорить. У меня при штурме Бастилии спёрли все бумаги. Включая рукопись «Ста двадцати дней Содома».
Демулен. У вас было четыре года, чтобы написать ваш роман заново!
Де Сад. При нынешних смягчившихся нравах такое уже неинтересно писать. Ну как смягчившихся… Как думаете, может, можно было и не убивать людей Бриссо?
Демулен. Раньше я так не думал, а теперь понимаю - не только можно, но и нужно было оставить их в живых.
Де Сад. Даже после смерти Марата?
Демулен. Вполне вероятно, что та девица и правда действовала в одиночку, как утверждала. Процесс бриссотинцев ещё мог повернуться к их победе, ещё не всех свидетелей выслушали, защитники не всё высказали, но тут влез Эбер и нажал… Но сейчас суды ускоряются, у защитников будет намного меньше прав. И будут убивать ещё больше невинных, прежде чем они смогут оправдаться… Будет как во времена Тиберия.
Де Сад. А ещё и этот террор. Бездушная машина с видимостью законности. Вы знаете, я был секретарём секционного комитета, когда в девяносто втором резали заключённых. Вот это было по-революционному: чик - и всё. А теперь у нас целая процедура, которую непременно нужно соблюсти, прежде чем убить. Все эти пререкания адвокатов, повозки, стриженые волосы… А вы, я вижу, размякли. Для вас теперь оправдать убийство может только судебный процесс. И чем чище он протекает, тем лучше. Но для меня любой суд нестерпим. Я сказал на заседании секции, что террор следует прекратить. Думаю, меня скоро арестуют. (В сторону четвёртой стены.) Мадам Мантель, и это всё? Я вас как писатель писателя спрашиваю: это всё, что вы можете мне предложить? Диалог ни о чём на две странички? В котором мэтр Демулен может сверкнуть белизной своего пальто, а я и того лишён?
Филипп Леба (незримо присутствующий в сцене). Скажите спасибо, гражданин Сад, что хотя бы это! Я пока сайгачу по авторским ремаркам и чужим репликам без единой собственной.
Автор. Мальчики, не ссорьтесь. И не возмущайтесь. Текста у вас от этого больше не станет. Понятненько?
Дантон возвращается в Париж, получив письма Робеспьера, Фабра и Демулена, в разной степени панические.
Луиза (недовольно). Ты только и думал, как бы вернуться в Париж.
Дантон. А здесь буду думать, как бы вернуться в Арси. Но революция - не игра, из неё нельзя выйти в любую минуту. Надо разведать обстановку, а то Робеспьера бесит, когда кто-то отстаёт от повестки дня. Ты не рада, что ли, что мы вернулись?
Луиза. Почему? Рада. Выжить рядом с твоей матерью - это задачка со звёздочкой. Пообещай, что у нас будет свой дом! Мы же ненадолго в Париже?
Дантон. Посмотрим. Я скоро.
По дороге к Демуленам Дантон замечает, что улицу Кордельеров переименовали в улицу Марата. Его настигает понимание, что ни в какой Арси они не вернутся: политика его не отпустит.
Люсиль (Дантону). О, вы приехали! Я так соскучилась, что уже хотела ехать к вам.
Дантон (сам себе). Так, возьми себя в руки, спроси её о Робеспьере первым делом. (Люсили.) А я вас хочу. Зря не приехали, я был бы счастлив.
Люсиль. В отличие от Луизы. И вашей матушки.
Дантон. Зато они бы против вас сдружились. Всё к лучшему. Вы случайно не беременны?
Люсиль. Типун вам на язык!
Дантон. Не хотите сходить за вторым? Могу устроить.
Люсиль. У вас для этого жена есть. Или она вам уже надоела?
Дантон. Меня на вас двоих хватит с головой.
Люсиль. А я думала, вы опустили руки.
Дантон. Ни руки, ни кое-что ещё. Нельзя перестать любить.
Люсиль. Любить? Вы же врёте. Вы просто хотите получить меня как трофей, а потом всем об этом растрепать.
Дантон. Но это лучше, чем трепаться о том, чего не было, как остальные. Давайте уже, а?
Люсиль. Не время. Камиль опять лежит и себя накручивает. Идите разберитесь, а то я с ним не могу уже.
Демулен (лёжа лицом в подушку). Люсиль? О, Жорж!
Дантон. Не ждали?
Демулен. Я ничего уже не жду. Филиппа казнили. Де Силлери казнили. Валазе закололся на моих глазах.
Дантон. Слышал. Вы мне про Шабо лучше расскажите.
Демулен. Его с двумя подпевалами выгнали из Конвента и арестовали. Жюльен сбежал. Вадье допрашивает тех, кто пока в его руках.
Дантон. Глава Комитета общей безопасности? Этот инквизитор? И что он спрашивает?
Демулен. О вас спрашивает. О вас, Фабре и Лакруа.
Дантон (в сторону). Фабр, конечно, лошара из Палаты мер и весов. (Опасливо косится на незримо присутствующую мамашу Дюпле, которая грозит ему пальцем.) Приписать кое-что от себя к правительственному документу и не спалиться - это надо уметь. Он не умеет. Ну что, будем надеяться, что пойдёт по уголовке, а не за измену Родине.
Демулен. Теперь Вадье копает под вас. Шабо, разумеется, заявил, что разоблачал заговор и притворился сторонником, чтобы внедриться в шайку. Ему, конечно, никто не поверил. И Фабру поручили составить отчёт об этом деле.
Дантон. Фабру? Отчёт об Ост-Индской компании? А опись украденного приложить случайно не потребовали?
Демулен. Да кого теперь волнуют деньги! Робеспьеру интересна политическая подоплёка. Кто за этим стоит, кто с кем сговорился…
Дантон. Но почему Шабо просто не сдал Фабра?
Демулен. А что ему это даст? Их просто посадили бы вместе. А так он мог хотя бы надеяться, что Фабр его в отчёте выгородит. Из благодарности.
Дантон. Он что, всерьёз думает, что Фабра это не заденет даже по касательной?
Демулен. Он думал, что вы Фабра выгородите. А теперь разуверился в этом и сдал и Фабра, и всех остальных - если вы понимаете о ком я. Слава богу, что ему никто не верит. Но Вадье допросил меня. Ну как допросил - пригласил на беседу. Спросил этак по-дружески, не сплутовал ли я где. Я ушёл в несознанку и постоянно поминал в разговоре Макса - его Вадье хотя бы боится. Понимает, что в случае чего я Максу нажалуюсь на него.
Дантон (хмуро). Разумно.
Демулен. Но беда-то не в этом! Беда в том, что Максу я тоже вру. То есть недоговариваю, и это мне не на руку.
Дантон. В каком смысле «не на руку»? Вы что-то задумали?
Демулен. Тут вот какое дело. Эбер обвинил Лакруа в том, что тот крупно проворовался в Бельгии, когда вы с ним там были в миссии. Клянётся, что у него есть доказательства, и всё пытается убедить Конвент отозвать Лакруа и Лежандра из Нормандии.
Дантон. А к Лежандру у него какие вопросы?
Демулен. Не в Лежандре дело. Я пошёл к Робеспьеру и сказал, что надо остановить террор.
Дантон (поднимает с пола упавшую челюсть). Вот так, прямым текстом?
Демулен. И он ведь согласился со мной! Я сказал, что террор на руку Эберу, и это задело Макса за живое. В общем, мы с ним договорились, что он сутки подумает. А я не хотел терять эти сутки и написал памфлет против Эбера.
Дантон. Ничему-то вас жизнь не научила…
Демулен. А?
Дантон. Кто мне тут оплакивал Жиронду и каялся в том, что участвовал в её разгроме?
Демулен. Вы не понимаете, это другое! Если мы окончательно заткнём глотку Эберу, террор остановится сам собой, потому что он никому больше не нужен!
Дантон борется с искушением сделать фейспалм.
Демулен (продолжает). Правда, я зря дал Робеспьеру сутки на размышления. Он ведь подумал. И засомневался. Сказал мне, что Эбер очень силён и, к тому же, прав во многом, так что давайте, мол, просто ограничивать его радикальные порывы…
Дантон (в сторону). Ну-ну, что-то задумал этот мелкий двуликий Янус?
Демулен. … давайте, мол, придём к компромиссу, чтобы не было лишней крови. Хоть Сен-Жюста о помощи проси! Его-то Макс слушается всегда. Всегда действует так, как он предложит.
Дантон. Действует? Да он понятия не имеет, когда пора переходить от слов к делу! «Чтобы не было лишней крови», «чтобы не было лишней крови»… Меня бесит его трусость. Он вам хоть сказал, что намерен делать?
Демулен (мотает головой). Да сходите к нему сами. Спросите.
Некоторое время сидят молча обнявшись. На слэш это не тянет даже для самого пристрастного взгляда, так что можно звать обратно гомофобов, напуганных ещё мэтром Перреном.
Демулен (очнувшись). Да, кстати, а вам не приходило в голову, что Макс вас презирает так же, как вы его?
Дантон. С чего бы это?
Демулен. Ну… он умеет презирать людей, вы не думайте.
Дантон. Я и не думал.
Демулен. И слава богу. Потому что на вас сейчас катят целый трюм бочек. Макс изо всех сил ищет вам оправдания. Может, он и радикал, но добрый.
Дантон. Когда я научился понимать женщин…
Незримо присутствующий в сцене призрак Габриэли делает красивый фейспалм.
Дантон (продолжает). …и подумал, что мне теперь уже ничего не страшно, снизу постучал Макс.
Дантон отправляется к дому Дюпле, надеясь застать там Робеспьера. Его догоняет новенькая, свежевыкрашенная карета с трёхлучевой звездой в круге на самом видном месте. Из окошка кареты торчит улыбающаяся физиономия Эбера.
Эбер. Дантон, дражайший! Вы почему ходите один и просто-таки напрашиваетесь на вопрос, с какого вы раёна?
Дантон. Гопников я раскидаю.
Эбер. Вооружённых? Голыми руками? Лучше садитесь, я вас подкину.
Дантон. Мне в другую сторону.
Эбер. Это не проблема. Говорите, куда вам надо.
Дантон. Алиса!
Блямкает колокольчик. Кучер наклоняется к переднему окошку кареты. Он и правда похож на Святослава Задерия.
Дантон. Улица Сент-Оноре, триста шестьдесят шесть, дом Дюпле.
Кучер. Маршрут построен. Ннно!
Дантон поворачивается к Эберу и с удовольствием отмечает, как у него стучат зубы.
Эбер. Как… э-э… ваша семья? Все в добром здравии?
Дантон. Эбер, вы крайне неприятный тип. Не трудитесь притворяться, что это не так.
Эбер. Ну раз вы просите… (Хихикает.) Вы, наверное, наслышаны о моих последних речах.
Дантон. Направленных против моих друзей? Уж лучше бы не был!
Эбер. Ну зачем так грубо! Я просто предложил им доказать, что они стойкие патриоты. Если им нечего стыдиться, для них это будет раз плюнуть!
Дантон. Они это уже и так доказали.
Эбер. Вы что, боитесь, что не смогут? О, Дантон, не думайте, что я метил в вас.
Дантон. Кишка тонка!
Эбер. Нам бы с вами не помешал тактический альянс.
Дантон. С тем же успехом я мог бы заключить альянс с половой тряпкой!
Эбер. А вы подумайте. Кроме того, Камиль, как я слышал, нездоров. В обморок, вон, недавно упал - и в такой неудачный момент! Люди говорят, он раскаивается. Как это непохоже на него в восемьдесят девятом!
Кучер. До конца маршрута осталось двадцать туазов.
Эбер. Что ж, приехали. Только вы будьте осторожны. Гражданин Робеспьер стал неуловим. С ним трудно сладить.
Дантон. Спасибо, что подвезли. (Выпрыгивает, хлопнув дверцей.)
Эбер. И убедите Камиля взять отпуск!
Дантон. Не беспокойтесь. В день ваших похорон он устроит себе выходной.
Эбер. Это объявление войны?
Дантон. А это уже на ваше усмотрение.
Дантон входит в дом Дюпле. Встречает его, к его мстительной радости, Элеонора.
Дантон. Как вашей младшей сестре, нравится замужем?
Элеонора (в сторону). Подколоть меня решил, жаба надутая! (Дантону.) Не жалуется. Впрочем, Филипп - не бог весть какой важный курица.
Дантон мотает головой, отгоняя от себя образ Дюмурье.
Дантон (в сторону). Бедная ты бедная завистливая корова! (Элеоноре.) Я в курсе, куда мне идти, спасибо. Можете не провожать.
Стучится к Робеспьеру. Ответа нет. Дантон рывком распахивает дверь. Робеспьер что-то пишет, поглядывая в маленькую записную книжку.
Робеспьер (стирая с лица выражение «не трогайте меня, а то укушу»). Дантон! Простите, я решил, что пришла Элеонора.
Дантон. Ох и ласковы же вы с ней! Успокойтесь только. Что вы там царапаете? Любовное письмо другой?
Робеспьер. Нет-нет, на самом деле… впрочем, неважно. (Захлопывает записную книжку.) Мне вас не хватало неделю назад. Приходил Шабо. Братьев Фрей завтра арестуют. Брак совсем сбил его с пути…
Дантон. Скорее не брак, а приданое.
Робеспьер. Ну да. Его два шурина - миллионеры. Сестру их жалко…
Дантон. Так она им не сестра. Говорят, они её выкупили из борделя.
Робеспьер. Это ещё может оказаться сплетней. А вот то, что служанка Шабо родила от него ребёнка после того, как он её бросил, - точно. И это человек, который год назад так проникновенно говорил в клубе о правах незаконнорождённых! Так вот, он приходил ко мне. Предлагал сто тысяч франков. На следующее утро мы его арестовали и имели глупость оставить ему перо и чернила. Теперь он заваливает Комитет общей безопасности тоннами макулатуры, пытаясь оправдаться. Ему никто не верит, но он слишком часто склоняет ваше имя.
Дантон. Ерунда какая. Давайте лучше покончим с Эбером.
Робеспьер. С Эбером? Бог с вами. Мы с Камилем развели панику на пустом месте.
Дантон. И ради этого вы выдернули меня из Арси?
Робеспьер. Простите, что испортил вам отдых. Вам стало лучше?
Дантон. Бью копытом. Только скажите, на кого бежать.
Робеспьер. У нас на повестке дня два стратегических удара: Тулон и антиклерикалы. Фабру поручим разобраться с дельцами. А завтра исключим из Якобинского клуба Проли, который работал на Эро, и трёх друзей Эбера. Это им будет предупреждением.
Дантон. Об аресте, как оно сейчас заведено? А Камиль мне говорил, вы за прекращение террора.
Робеспьер. Не время, Дантон. Сейчас самый разгар борьбы с иноагентами. Месяца через два, как станет поспокойнее.
Дантон. Но вы ведь за нормальное правосудие и конституцию? Ведь за них же?
Робеспьер. За них. Но беда в том, что мы всё ещё воюем. Это ведь не моё частное мнение, а постановление Конвента. Мне все эти меры поперёк горла, но, с политической точки зрения, они необходимы. Камиль, конечно, кинулся бы спорить, но он сугубый теоретик. А у нас Вандея. И заговоры в Париже. Революция по-прежнему в опасности.
Дантон. И какого чёрта вы хотите?
Робеспьер. Не знаю. Не Ролана точно. Вокруг меня столько людей, которые уверены, что знают, как всё поправить, но от этого только становится больше жертв. Мы выгнали бриссотинцев - и получили ещё больше фракций. Я пытаюсь не дать им сожрать друг друга, и есть ощущение, что рано или поздно сам пойду им на корм.
Дантон. Если вы хотите остановить террор, на кого в Комитете вы можете рассчитывать?
Робеспьер. Я уверен в Ленде, может быть, ещё в Кутоне и Сент-Андре. Барер - под вопросом, уж больно он себе на уме. Бийо и Колло…
Бийо и Колло (незримо присутствующие в сцене). Хватит называть нас через «и»!
Робеспьер. …будут против любого смягчения линии партии.
Дантон. А Эро?
Робеспьер. Мы ему больше не можем доверять. И вы не доверяйте.
Дантон. Сен-Жюст?
Робеспьер (после паузы). А он решит, что это проявление слабости.
Дантон. Но он вас, кажется, слушается. Поднажмите на него.
Робеспьер. Не всё так просто. Он понюхал пороха, наладил дела в Страсбурге и, скорее всего, решит, если ещё не решил, что я ему не указ. А остальных можно убедить.
Дантон. Выкиньте Колло и Бийо.
Робеспьер. Исключено. Это люди Эбера.
Дантон (потирая руки). Во-о-от! Вот мы и вернулись к тому, с чего начали. Избавьтесь от Эбера, и всё наладится.
Робеспьер. Да, мы вернулись к тому, с чего начали, но не к этому. А к политике террора. Вы меня уже полчаса допрашиваете, но своего мнения на этот счёт не высказали. Я не поверю, что его у вас нет.
Дантон. А придётся. Я пока помолчу. Имею право.
Робеспьер. Но вас же заклюют! Тем более, что Эбер намекнул, что он знает кое-что о вашем поведении в Бельгии, здесь даже болтали, что вы сбежали в Швейцарию со всем нажитым непосильным трудом. Я буду защищать вас при любой возможности, но вы всё-таки будьте осмотрительны… И Камиль ещё. Он так чувствителен, я ему говорил не шастать по судам, а он…
Дантон. По вашим словам и не скажешь, что вы его больше двадцати лет знаете.
Робеспьер. Но сила его страстей меня поражает каждый раз как в первый.
Дантон. Хе-хе, это может быть и полезно.
Робеспьер. Как вы циничны! Но, надеюсь, вы не относитесь цинично к его привязанности?
Дантон. Напротив, я её ценю. Таких возможностей я не упускаю.
Робеспьер (неодобрительно). Мы давно заметили у вас эту черту.
«Да здравствует Генрих IV!» продолжается с того же места, на котором оборвалась в прошлый раз.
Дантон. «Мы»? Вы что, и правда хотите сесть на трон, как о вас болтают?
Робеспьер (стараясь не закатывать глаза). Мы с Камилем.
Музыка снова обрывается.
Дантон. Так вы, что, меня обсуждаете?
Робеспьер. И вас. Всех и вся. Нам есть, о чём поболтать. На свете нет никого ближе, чем мы с Камилем.
Дантон. Да, да, наши с ним дружбы особенные. Как и все его дружбы, нынешние и прошлые.
Робеспьер. Вот вы смеётесь, а я ради него уже давно закрываю глаза на всё подряд. Даже заранее прошу других не говорить мне о его художествах… Сам я не лицемер, но, выходит, поощряю лицемерие в других. (Сникает.)
Дантон. А что вам остаётся, если вы твёрдо решили стать святым? Вот только что толку от этой вашей святости, если люди с вас не берут пример? Вместо этого они вам просто вешают лапшу на уши.
Робеспьер. «Они»? По-моему, «мы» в ваших устах было бы уместнее. (Улыбается.)