Марина Борисовна
История, которую я хочу рассказать, восходит к началу 20 века. Но чтобы было понятно, как я к ней прикоснулся, придется сначала перенестись в 1989. Примерно в январе этого года я получил письмо из Швейцарии, от профессора Генриха (правильнее Хайнриха) Лейтвилера, в котором он приглашал меня прочесть в следующем академическом году два курса лекций (так наз. Troisieme Cycle), в Берне и Лозанне, для сборной группы швейцарских аспирантов. По предложению директора института, я подал документы на оформление. Тут начались многомесячные издевательства (мне то разрешали ехать, то запрещали, но это другая история, на которой я сейчас не хочу останавливаться; как-нибудь, в другой раз). Летом мне разрешили позвонить Лейтвилеру и сказать, что я приеду. Через несколько недель он сообщил, что очень рад, квартира снята, расписание лекций составлено, группа сформирована. Надо сказать, что Лейтвилера я никогда не видел, хотя работы его знал; одна из них была важным элементом "пингвинного механизма", который мне посчастливилось обнаружить, когда я работал над кандидатской.
За неделю до предполагаемого отъезда высокое начальство вдруг отозвало загранпаспорта. К этому времени Рита уже уволилась с работы. Это был большой удар. Мне предложили позвонить Лейтвилеру и сказать ему, что не могу приехать по состоянию здоровья. Я позвонил, но сказал ему всю правду. Хайри (как я узнал позднее, так его все звали) безумно расстроился. Среди прочего, пропал залог за съемную квартиру, который он заплатил.
Не буду описывать дальнейшие перипетии, несколько самых нервных дней моей жизни, поскольку мне хочется скорее перейти к Марине Борисовне. В пятницу часа в три - я был дома и мрачно распаковывал чемоданы - мне позвонили и сказали, что предыдущее решение вновь отменено, я должен схватить такси и мчаться в министерство за паспортами, а утром в субботу вылететь в Цюрих.
Итак, мы летим в Цюрих, в никуда. Звоню Хайри из аэропорта, и вещаю несколько замогильным голосом: "Здравствуйте, проф. Лейтвилер, я ваша тетя, нас все-таки отправили в полет, и мы уже в Цюрихе, что делать дальше?"
Хайри Лейтвилер.
И тут произошло чудо. Лейтвилеры приехали за нами из Берна и поселили нас, втроем, в своем доме - неслыханное деяние для замкнутых швейцарцев. Они терпели нас весь следующий месяц, пока мы искали квартиру. Надо сказать, что снять квартиру в Берне вообще непросто, а для иностранцев почти невозможно. Лейтвилеры, Хайри и его жена Урсула, кормили и поили нас, пока я не получил первую зарплату. Они учили нас западной жизни, как родители учат малых неразумных детей. У них в доме мы и познакомились с Мариной Борисовной Лейтвилер. В то время ей было около 80 лет.
А вот теперь перенесемся в предреволюционный Петербург. Большая хлебосольная семья русского интеллигента. Отец семейства, Борис (к сожалению, ни отчества ни фамилии я не знаю) работал инженером на первой в России электростанции, в Петербурге. По тем временам большой человек. Вечером все собирались за ужином, взрослые и дети, много детей, обсуждали добрые книги, ругали царское правительство, сочувствовали социалистам и жалели темный бесправный люд. В 1917 бедный люд ворвался в их жизнь черным ураганом. Почти каждый день с обыском приходили пьяные матросы и требовали золото. И вот уже отданы все кольца, перстни и сережки, столовое серебро и прочие украшения, отдавать больше нечего. А они все равно приходят и грозят расстрелом: инженер на электростанции - большой человек; наверняка скопил и припрятал горы золота, которое так нужно балтийским матросам. Смерть буржуям.
После особо бурного обыска Борис понял, что оставаться в Петербурге больше нельзя. И начался бег на юг, от Петербурга до Крыма. Тут мне описывать нечего, Булгакова все читали. Семья была в пути несколько месяцев. Жили тем, что Борис набивал бумажные гильзы табаком и продавал папиросы поштучно. Кажется в Ростове умерла от тифа мать. Потом дети, один за другим. Выжили две девочки, Марина и ее сестра. На одном из последних пароходов в Стамбул, отец и две девочки - все, что осталось от большой и дружной петербургской семьи.
В Стамбуле они застряли. Вся Европа была наводнена беженцами из России, миллионы "чужих" людей без паспортов, а у них, в Европе, и у самих послевоенная разруха. Это позже на помощь придет Лига Наций, появятся нансеновские паспорта …
Через пару лет Борису удалось разыскать дальних родственников в Эстонии, которая к этому времени стала независимым государством. Они выхлопотали вид на жительство и одолжили деньги на билеты. Раны начали потихоньку зарубцовываться, хотя и кровоточили время от времени.
Надо сказать, что Борис был дальновидным человеком. Уже в начале 1930х он понял, что спокойная и размеренная жизнь в Эстонии - лишь иллюзия, которая должна вот-вот рассыпаться. И он отправил своих дочерей в школы медсестер: одну в Швейцарию, а другую в Германию. В 1939 году, как только Эстония была аннексирована Советским Союзом, его арестовали. Долгие годы Марина Борисовна искала его следы через Красный Крест. Только в конце 80х ей сообщили, что он получил 10 лет без права переписки. Когда он был расстрелян и где похоронен ей так и не удалось выяснить.
Марина Борисовна стала медсестрой, вышла замуж за швейцарца, у нее родилось двое детей, два мальчика, Хайри и Фредди. Ее сестра оказалась в восточной части Германии, оккупированной советской армией, связь с ней была потеряна до середины 80х, до прихода Горбачева. Но все-таки ее удалось разыскать через Красный Крест, и сестрам перед смертью удалось встретиться.
Марина Борисовна нам очень обрадовалось. В то время в Берне людей, говорящих по-русски, не было, за исключением посольских, с которыми она, естественно, не общалась (да они бы и не стали). А она очень истосковалась по русской речи. Говорила она тем правильным "тургеневским" русским языком, которого уже в наше-то время не было, чего уж говорить о сегодняшнем дне. Она приглашала нас к себе и поила чаем с пирожными, мы часами сидели с ней за столом за беседой. Иногда впадала в задумчивость, качала головой и говорила: "Какой жестокий век…" Потом вдруг вскакивала, и как бы скинув наваждение, несла нам новую коробку самых замечательных швейцарских конфет. Марина Борисовна частенько приглашала Риту к себе днем, без меня. Находила Рите какие-то подработки (денег катастрофически не хватало). Иногда заезжала за нами со своим младшим сыном Фредди, и мы вместе ехали кататься по Швейцарии. Фредди был инвалидом, у него не работали почки, и он жил на диализе, в ожидании донорской почки. Прогулки на машине были его страстью. Где мы только не побывали, впятером, в тот памятный и трудный год.
Ах, Марина Борисовна, светлая душа, как я жалею, что не записал все то, о чем вы нам рассказывали, взгляд "с другой стороны." Прошло 20 лет, Фредди умер так и не дождавшись донорской почки, потом ушла Марина Борисовна. Было много переездов, нервной суеты, неустроенности … Детали растаяли в памяти, остался лишь чистый образ доброй волшебной старушки с ухоженными и слегка подсиненными волосами, говорившей изумительно правильным русским языком, которой всегда было холодно, и которая подвигала к нам самое лучшее варенье из тех, что у нее было.
Хайри получает Премию Померанчука в 2011 году (ИТЭФ. Москва)
За неделю до предполагаемого отъезда высокое начальство вдруг отозвало загранпаспорта. К этому времени Рита уже уволилась с работы. Это был большой удар. Мне предложили позвонить Лейтвилеру и сказать ему, что не могу приехать по состоянию здоровья. Я позвонил, но сказал ему всю правду. Хайри (как я узнал позднее, так его все звали) безумно расстроился. Среди прочего, пропал залог за съемную квартиру, который он заплатил.
Не буду описывать дальнейшие перипетии, несколько самых нервных дней моей жизни, поскольку мне хочется скорее перейти к Марине Борисовне. В пятницу часа в три - я был дома и мрачно распаковывал чемоданы - мне позвонили и сказали, что предыдущее решение вновь отменено, я должен схватить такси и мчаться в министерство за паспортами, а утром в субботу вылететь в Цюрих.
Итак, мы летим в Цюрих, в никуда. Звоню Хайри из аэропорта, и вещаю несколько замогильным голосом: "Здравствуйте, проф. Лейтвилер, я ваша тетя, нас все-таки отправили в полет, и мы уже в Цюрихе, что делать дальше?"
Хайри Лейтвилер.
И тут произошло чудо. Лейтвилеры приехали за нами из Берна и поселили нас, втроем, в своем доме - неслыханное деяние для замкнутых швейцарцев. Они терпели нас весь следующий месяц, пока мы искали квартиру. Надо сказать, что снять квартиру в Берне вообще непросто, а для иностранцев почти невозможно. Лейтвилеры, Хайри и его жена Урсула, кормили и поили нас, пока я не получил первую зарплату. Они учили нас западной жизни, как родители учат малых неразумных детей. У них в доме мы и познакомились с Мариной Борисовной Лейтвилер. В то время ей было около 80 лет.
А вот теперь перенесемся в предреволюционный Петербург. Большая хлебосольная семья русского интеллигента. Отец семейства, Борис (к сожалению, ни отчества ни фамилии я не знаю) работал инженером на первой в России электростанции, в Петербурге. По тем временам большой человек. Вечером все собирались за ужином, взрослые и дети, много детей, обсуждали добрые книги, ругали царское правительство, сочувствовали социалистам и жалели темный бесправный люд. В 1917 бедный люд ворвался в их жизнь черным ураганом. Почти каждый день с обыском приходили пьяные матросы и требовали золото. И вот уже отданы все кольца, перстни и сережки, столовое серебро и прочие украшения, отдавать больше нечего. А они все равно приходят и грозят расстрелом: инженер на электростанции - большой человек; наверняка скопил и припрятал горы золота, которое так нужно балтийским матросам. Смерть буржуям.
После особо бурного обыска Борис понял, что оставаться в Петербурге больше нельзя. И начался бег на юг, от Петербурга до Крыма. Тут мне описывать нечего, Булгакова все читали. Семья была в пути несколько месяцев. Жили тем, что Борис набивал бумажные гильзы табаком и продавал папиросы поштучно. Кажется в Ростове умерла от тифа мать. Потом дети, один за другим. Выжили две девочки, Марина и ее сестра. На одном из последних пароходов в Стамбул, отец и две девочки - все, что осталось от большой и дружной петербургской семьи.
В Стамбуле они застряли. Вся Европа была наводнена беженцами из России, миллионы "чужих" людей без паспортов, а у них, в Европе, и у самих послевоенная разруха. Это позже на помощь придет Лига Наций, появятся нансеновские паспорта …
Через пару лет Борису удалось разыскать дальних родственников в Эстонии, которая к этому времени стала независимым государством. Они выхлопотали вид на жительство и одолжили деньги на билеты. Раны начали потихоньку зарубцовываться, хотя и кровоточили время от времени.
Надо сказать, что Борис был дальновидным человеком. Уже в начале 1930х он понял, что спокойная и размеренная жизнь в Эстонии - лишь иллюзия, которая должна вот-вот рассыпаться. И он отправил своих дочерей в школы медсестер: одну в Швейцарию, а другую в Германию. В 1939 году, как только Эстония была аннексирована Советским Союзом, его арестовали. Долгие годы Марина Борисовна искала его следы через Красный Крест. Только в конце 80х ей сообщили, что он получил 10 лет без права переписки. Когда он был расстрелян и где похоронен ей так и не удалось выяснить.
Марина Борисовна стала медсестрой, вышла замуж за швейцарца, у нее родилось двое детей, два мальчика, Хайри и Фредди. Ее сестра оказалась в восточной части Германии, оккупированной советской армией, связь с ней была потеряна до середины 80х, до прихода Горбачева. Но все-таки ее удалось разыскать через Красный Крест, и сестрам перед смертью удалось встретиться.
Марина Борисовна нам очень обрадовалось. В то время в Берне людей, говорящих по-русски, не было, за исключением посольских, с которыми она, естественно, не общалась (да они бы и не стали). А она очень истосковалась по русской речи. Говорила она тем правильным "тургеневским" русским языком, которого уже в наше-то время не было, чего уж говорить о сегодняшнем дне. Она приглашала нас к себе и поила чаем с пирожными, мы часами сидели с ней за столом за беседой. Иногда впадала в задумчивость, качала головой и говорила: "Какой жестокий век…" Потом вдруг вскакивала, и как бы скинув наваждение, несла нам новую коробку самых замечательных швейцарских конфет. Марина Борисовна частенько приглашала Риту к себе днем, без меня. Находила Рите какие-то подработки (денег катастрофически не хватало). Иногда заезжала за нами со своим младшим сыном Фредди, и мы вместе ехали кататься по Швейцарии. Фредди был инвалидом, у него не работали почки, и он жил на диализе, в ожидании донорской почки. Прогулки на машине были его страстью. Где мы только не побывали, впятером, в тот памятный и трудный год.
Ах, Марина Борисовна, светлая душа, как я жалею, что не записал все то, о чем вы нам рассказывали, взгляд "с другой стороны." Прошло 20 лет, Фредди умер так и не дождавшись донорской почки, потом ушла Марина Борисовна. Было много переездов, нервной суеты, неустроенности … Детали растаяли в памяти, остался лишь чистый образ доброй волшебной старушки с ухоженными и слегка подсиненными волосами, говорившей изумительно правильным русским языком, которой всегда было холодно, и которая подвигала к нам самое лучшее варенье из тех, что у нее было.
Хайри получает Премию Померанчука в 2011 году (ИТЭФ. Москва)