матрёшкины будни
Паша, спрашиваю я - а ты умеешь купать младенцев?
Да че там их купать, - беззаботно отвечает муж - наливаешь тазик, насыпаешь игрушек…
Через две недели, говорю, у него вырастут уши и тебе нужно будет с ним разговаривать, чтобы он твой голос запоминал.
Вааа, бурно воодушевляется мужчина П. уж я-то ему расскажу, у меня много тем для разговора. Ты вот меня не слушаешь…
Тут же перед моим взором предстала картина - просыпаюсь я, значит, от полуденной дремы, и обнаруживаю мужа, самозабвенно бубнящего мне в живот «… конечно, не до конца ясен вопрос, обладала ли Россия такой внешней политикой в советский период, хотя очевидно, что в имперский период внешняя политика у нас ...»
С утра дала задание - подъесть еду в холодильнике, которой пора уже быть съеденной и мусор вынести. Вечером канонически интересуюсь результатами.
А ты суп съел
Съел.
А котлеты доел?
Доел.
Вспоминаю про мусор
А мусор?
Мусор… - с сомнением в голосе говорит муж, - ну я поначалу собирался его съесть, но потом как-то не сложилось
Вот у некоторых, мечтательно говорю я, в 17 недель ребенок уже шевелится. А у меня все тихо.
Всем известно, если ребенок сидит тихо - наставительно сообщает мужчина П - значит он злостно бедокурит. Ну, на обоях рисует, коту усы стрижет.
Понятно, отвечаю мрачно. Наш, значит, отковыривает мне плаценту и разбирает надпочечники - чем ему еще, бедняге, там заняться.
К настоящему моменту у меня внутри вовсю происходит что-то вроде лягушачьих тренировок по карате - детка оказалась отзывчивой и как раз на исходе заказанной 17й недели первый раз едваощутимо тыкнула меня изнутри. С тех пор меня часто можно застать в характерной позе королевского пингвина - запредельно вытянув шею, поскольку так просто всю площадь уже не обозреть, я тупо таращусь себе на живот, терпеливо ожидая поклевки и с каждым микротектоническим вспучиванием поверхности все так же неизменно недоверчиво поднимаю брови. Осознать, когда ты сталкиваешься с явлением вплотную - все-таки крайне сложно: вот твой живот, в который ты три десятка лет складывал пиццу, плесневые сыры, гречку, грейпфруты и карпаччо. Твой личный, собственный живот, в котором ты сделал прокол (руками огромного бородатого, хвостатого и пузатого байкера в коже и клепках, принимающего редких клиентов в крошечном белокафельном кабинетике, оборудованном автоклавом и стоматологическим креслом - представьте себе это хорошенько - кафель, кресло и клепаный байкер) - сделал прокол, чтоб носить там черную титановую сережку с голубым камешком. Твой личный, собственный живот, который ты старательно подставлял каждое лето нещедрому балтийскому солнцу, на котором затягивался вот этот бежевый лаковый пояс и тот черный плетеный и застегивалась зеленая атласная юбка и алая вельветовая, который в конце-концов использовался для того, чтобы позволять кое-кому его гладить, трогать и целовать - в твоем личном собственном животе теперь кто-то живет. Кто-то другой. Там занято. Какие-то люди, понимаете - у меня в животе живут люди. Ну ладно, один, но все равно. Это пипец.
если кто не горит желанием читать этот типа околобеременный вестник, свистните, я понимаю, это специфичная область интересов. Группу допуска я набирала по своему разумению, сильно наощупь.