БумДо 80.
Времен года больше нет.
На самом деле, за исключением детей, почти все вокруг современную жизнь ненавидят. Для нас что 1968-й, что 1868-й. Очарованье прошло, нам осточертело все: от полета на Луну до модного твида, - этот вечный праздник, вечные восторги, вечные открытия. Неужели я стану счастливой, если буду мыться мылом-дезодорантом, и почему я должна страдать из-за Биафры, когда все равно сделать ничего не могу? Шкалы ценностей больше нет. У меня по любому поводу пытаются вызвать угрызения совести: мое белье пожелтело, а в Америке расизм. Русские в Чехословакии, и я должна “экономить, покупая больше, чем раньше”. Молоденькая девятнадцатилетняя парикмахерша опаздывает на работу: в метро была такая давка, что ей пришлось пропустить три поезда…
"На баррикады!” - кричит она. Критериев больше нет, сплошная путаница. “Времен года больше нет”, - говорят благовоспитанные люди. Это очень точно.
Попробуйте вырастить ребенка среди такого беспорядка. “Мой портфель давно вышел из моды”, - говорила Полина. “В нашей школе все девочки едут зимой в горы”, - скажет Альберта. Даниэль вообще перестанет питаться дома, перейдет, “как все приятели”, на сосиски в кафе и хрустящую картошку на улице. Конечно, можно сказать им: “В наше время мы все десять лет ходили в школу с одним портфелем, а учились лучше вас. В наше время мы не ездили зимой в горы, а на здоровье не жаловались”. А что толку?
Они ведь живут среди этого беспорядка и этой рекламы, в этом мире, а растить их вне всего этого - значит создавать почву для их будущей неприспособленности, для срывов в двадцать лет. Надо вновь изобрести времена года. А это дело нешуточное.
Можно, конечно, купить им портфель по последней моде, модную пластинку, отправить зимой в горы и посчитать, что дело сделано. Можно также играть с ними Баха, внушить им презрение к поп-музыке, вкус к хорошей литературе, к природе и вечерам в кругу семьи. Но как наладить связь между тем и другим, кто это сделает? Бах и Булез, семья и весь мир, они едины, но кто откроет им на это глаза, кроме веры, живой и животворящей?
Предрассудки зарождаются в детстве. Двенадцатилетний мальчик - мы с ним участвуем вместе в одной телевизионной передаче - смотрит мультфильм, где цветы поливают волшебной водой и они вырастают высотой с дом. “Все это модерн”, - бросает он презрительно. Модерн - значит смехотворно, глупо, абсурдно. Все, что не умещается в рамки традиционного реализма, - дело рук тех самых модернистов, длинноволосых, которые рисуют абстрактные картины, пишут непонятные книги и строят баррикады, потому что ничего другого делать не умеют. За этим презрительным “модерн” стоит многое: детям с детства прививают извращенное восприятие, душат в них живой интерес, любознательность. Модерн - малейшее отступление от реализма. А Германия с ее фантастикой? А средневековье с его чудесами? А “Золотая легенда”, а голубой цветок Новалиса? Но мне трудно говорить с Жилем о немецком романтизме…
- Знаешь, ведь и раньше такое случалось. В сказках, поэмах…
- Конечно, в книжках для дошкольников, - уверенно отвечает Жиль.
- Необязательно, Сирано де Бержерак…
- Да, психов всегда хватало, только сейчас психи все, - уверенно говорит этот ребенок.
Красивый мальчик этот Жиль: белоснежные зубы, круглое личико, бархатный костюмчик зеленого, бутылочного цвета, который очень ему идет. У него есть маленькая сестричка, светловолосая, миниатюрная, ее зовут Доминикой. Доминика и Жиль… Жиль и Доминика… “Ночные посетители” - лубочный шедевр, виртуозная ложь о прошлом, поэзия папье-маше, нежное буйство пастели (когда-то мне этот фильм очень нравился, пока я не поняла, к чему приводит такая идеализация прошлого).
- Почему ты думаешь, что теперь все психи?
- Да вы только посмотрите на них! Одежда, картины… Да все!
- А ракеты тоже? - спрашиваю я коварно. Я метила в слабое место. Немного найдется маленьких мальчиков, равнодушных к ракетам.
- И все-таки лучше бы школ побольше строили, - отвечает он добродетельно, не поддаваясь искушению.
Конечно, лучше бы. Но разве хорошо, что Жилю, которому всего двенадцать, внушают отвращение к миру, где ему придется жить? Научить его защищаться от рекламы, вульгарности, потребительства, да. Но заточить его в темницу, которой стал ветхий храм гармонии, - нет.
Гармония повсюду.
И все же… вот вы пишете натюрморт: яблоки, цветы, гитары, и все довольны. И вот другой натюрморт: бутылки из-под кока-колы и куча грязного белья - обязательно кто-нибудь обидится, хотя здесь нет никакого эпатажа. Концерт классической китайской музыки - публика благоговейно внимает всем диссонансам, всем неправильностям; концерт серийной или додекафонической музыки - та же публика ухмыляется ее диссонансам, ее неправильностям, потому что это модерн, потому что прошлое не поставило на ней своего клейма, потому что всегда есть риск проявить внимание к ерунде… Но внимание - это не кошелек, который нужно беречь от воров. Надежда должна умирать последней.
/Ф. Малле-Жорис "Бумажный домик"/
На самом деле, за исключением детей, почти все вокруг современную жизнь ненавидят. Для нас что 1968-й, что 1868-й. Очарованье прошло, нам осточертело все: от полета на Луну до модного твида, - этот вечный праздник, вечные восторги, вечные открытия. Неужели я стану счастливой, если буду мыться мылом-дезодорантом, и почему я должна страдать из-за Биафры, когда все равно сделать ничего не могу? Шкалы ценностей больше нет. У меня по любому поводу пытаются вызвать угрызения совести: мое белье пожелтело, а в Америке расизм. Русские в Чехословакии, и я должна “экономить, покупая больше, чем раньше”. Молоденькая девятнадцатилетняя парикмахерша опаздывает на работу: в метро была такая давка, что ей пришлось пропустить три поезда…
"На баррикады!” - кричит она. Критериев больше нет, сплошная путаница. “Времен года больше нет”, - говорят благовоспитанные люди. Это очень точно.
Попробуйте вырастить ребенка среди такого беспорядка. “Мой портфель давно вышел из моды”, - говорила Полина. “В нашей школе все девочки едут зимой в горы”, - скажет Альберта. Даниэль вообще перестанет питаться дома, перейдет, “как все приятели”, на сосиски в кафе и хрустящую картошку на улице. Конечно, можно сказать им: “В наше время мы все десять лет ходили в школу с одним портфелем, а учились лучше вас. В наше время мы не ездили зимой в горы, а на здоровье не жаловались”. А что толку?
Они ведь живут среди этого беспорядка и этой рекламы, в этом мире, а растить их вне всего этого - значит создавать почву для их будущей неприспособленности, для срывов в двадцать лет. Надо вновь изобрести времена года. А это дело нешуточное.
Можно, конечно, купить им портфель по последней моде, модную пластинку, отправить зимой в горы и посчитать, что дело сделано. Можно также играть с ними Баха, внушить им презрение к поп-музыке, вкус к хорошей литературе, к природе и вечерам в кругу семьи. Но как наладить связь между тем и другим, кто это сделает? Бах и Булез, семья и весь мир, они едины, но кто откроет им на это глаза, кроме веры, живой и животворящей?
Предрассудки зарождаются в детстве. Двенадцатилетний мальчик - мы с ним участвуем вместе в одной телевизионной передаче - смотрит мультфильм, где цветы поливают волшебной водой и они вырастают высотой с дом. “Все это модерн”, - бросает он презрительно. Модерн - значит смехотворно, глупо, абсурдно. Все, что не умещается в рамки традиционного реализма, - дело рук тех самых модернистов, длинноволосых, которые рисуют абстрактные картины, пишут непонятные книги и строят баррикады, потому что ничего другого делать не умеют. За этим презрительным “модерн” стоит многое: детям с детства прививают извращенное восприятие, душат в них живой интерес, любознательность. Модерн - малейшее отступление от реализма. А Германия с ее фантастикой? А средневековье с его чудесами? А “Золотая легенда”, а голубой цветок Новалиса? Но мне трудно говорить с Жилем о немецком романтизме…
- Знаешь, ведь и раньше такое случалось. В сказках, поэмах…
- Конечно, в книжках для дошкольников, - уверенно отвечает Жиль.
- Необязательно, Сирано де Бержерак…
- Да, психов всегда хватало, только сейчас психи все, - уверенно говорит этот ребенок.
Красивый мальчик этот Жиль: белоснежные зубы, круглое личико, бархатный костюмчик зеленого, бутылочного цвета, который очень ему идет. У него есть маленькая сестричка, светловолосая, миниатюрная, ее зовут Доминикой. Доминика и Жиль… Жиль и Доминика… “Ночные посетители” - лубочный шедевр, виртуозная ложь о прошлом, поэзия папье-маше, нежное буйство пастели (когда-то мне этот фильм очень нравился, пока я не поняла, к чему приводит такая идеализация прошлого).
- Почему ты думаешь, что теперь все психи?
- Да вы только посмотрите на них! Одежда, картины… Да все!
- А ракеты тоже? - спрашиваю я коварно. Я метила в слабое место. Немного найдется маленьких мальчиков, равнодушных к ракетам.
- И все-таки лучше бы школ побольше строили, - отвечает он добродетельно, не поддаваясь искушению.
Конечно, лучше бы. Но разве хорошо, что Жилю, которому всего двенадцать, внушают отвращение к миру, где ему придется жить? Научить его защищаться от рекламы, вульгарности, потребительства, да. Но заточить его в темницу, которой стал ветхий храм гармонии, - нет.
Гармония повсюду.
И все же… вот вы пишете натюрморт: яблоки, цветы, гитары, и все довольны. И вот другой натюрморт: бутылки из-под кока-колы и куча грязного белья - обязательно кто-нибудь обидится, хотя здесь нет никакого эпатажа. Концерт классической китайской музыки - публика благоговейно внимает всем диссонансам, всем неправильностям; концерт серийной или додекафонической музыки - та же публика ухмыляется ее диссонансам, ее неправильностям, потому что это модерн, потому что прошлое не поставило на ней своего клейма, потому что всегда есть риск проявить внимание к ерунде… Но внимание - это не кошелек, который нужно беречь от воров. Надежда должна умирать последней.
/Ф. Малле-Жорис "Бумажный домик"/