фрагмент
- Белый поезд, - вздохнула Юрате. - У нас на вокзале. Ты видел! Чокнуться можно с тобой.
- Можно, - подтвердил Труп. - Я думал, я сам чокнуться... чокнутый. Потому что не получаются фотографии. Значит бред и мираж. Но Наира тоже видела белый поезд. Вместе. Прошлой зимой. Она его помнит. А я забыл. Но теперь Наира сказала, и я тоже помню. Он у меня на глазах... под глазами стоит.
- Перед внутренним взором, - машинально перевела Юрате. - Спасибо, что рассказал. Жалко, что не рассказывал раньше... Ай, ладно, не слушай меня. Всё всегда случается вовремя. Раз сейчас рассказал, значит надо сейчас.
- Я думал, галлюцинация. А когда Наира тоже увидела, я думал, это любовь. Доказательство. Мы вместе видели то, чего нет. Мне тогда было надо надежду. И я взял надежду. А белый поезд забыл. Как сон.
Он помолчал, собираясь с мыслями, вернее, собирая слова. Наконец продолжил:
- Я не знал, что тебе интересно про поезд. Это совет Наиры - тебе рассказать. Она понимает! А я не всегда.
- Зато ты его увидел. Сколько раз? Три?
- Четыре. Если вместе с Наирой тоже считать.
- Конечно считать! - энергично кивнула Юрате. - Поезд всегда появлялся ночью?
- Правильно - «вечером». Не поздно. Но уже темно.
- Ясно. Пойдёшь со мной на охоту?
- В лес? С оружием? - удивился Труп.
- На вокзал. Без оружия. Вдруг ты приманка? Вдруг этот поезд тебя почему-то любит? Или твой фотоаппарат.
- Но мои фотографии не получаются. Нет на них поезда. Только темнота.
- Так потому и любит, что можно дразниться! - рассмеялась Юрате. - Не получиться на снимке и свести папарацци с ума.
- Я не папарацци. Я художник, - почти всерьёз обиделся Труп.
- Я-то знаю. А поезд не знает. Или ему всё равно.
***
- В какие лунные дни это было, ты конечно не в курсе, - вздохнула Юрате.
- Дни Луны? - удивился Отто. - Я не знаю такое. Не умею считать. Это важно?
- Да чёрт его знает. Вообще-то бывает важно. Для некоторых явлений. Изредка. Иногда.
Они сидели на перроне «Перонаса» уже полтора часа. Юрате с термосом кофе, Отто с сидром, легкомысленным летним напитком; впрочем вечер был тёплый - для марта. Целых плюс пять.
Бар работал; сидящих на улице не обслуживали, но и не убирали столы. За некоторыми сидели компании, у входа тоже стояли люди, вышли на улицу покурить.
- Их не было, - вдруг сказал Отто.
- Кого?
- Никого. Я был один. Как будто последний человек в мёртвом мире. Как в страшном кино. Ты говорила, «охота», «приманка». А вдруг приманка - когда нет никого?
- Вполне может быть, - согласилась Юрате. - Ладно, тогда не имеет смысла тебя морозить. Приду попозже, сама.
- Пожалуйста, не сама! Я хочу тоже. Можно?
- Ты что, в два часа ночи сюда попрёшься?
- Попрёшься! Сейчас нет работы. Завтра могу много спать.
***
К двум часам ночи на вокзале стало безлюдно, не хуже, чем в карантин. И «Перонас» закрылся. Было бы лето, возле бара ещё бы сидела толпа, но до лета оставалось три месяца, а температура успела упасть до нуля - не абсолютного, а всего лишь по Цельсию, но и его оказалось достаточно, чтобы всех разогнать.
- Я боюсь, - вдруг сказал Отто.
- Чего? - удивилась Юрате.
- Что белый поезд не едет. Тогда значит просто галлюцинация. Зря тебе рассказал.
- Если поезд к нам не приедет, - безмятежно улыбнулась Юрате, - из этого можно будет сделать только один верный вывод: что он не приехал сегодня. Но возможно был здесь вчера. Приедет ли поезд завтра, мы тоже не знаем. Но можем проверить. Или не проверять.
- Ты философ, - вздохнул Отто. - А я не философ. Простой человек. Мне надо поезд сегодня. Мы захотели, и всё получилось. Сейчас очень надо чудо. Мне и всем. Каждый день.
- Это да, - согласилась Юрате. - Нам надо! Но оно не обязано. То есть, они не обязаны. Чудеса.
- Всё-таки немножко обязаны, - упрямо сказал Отто. - Смотри, что имеем. Всё стало плохо. Это люди сами устроили. Выбрали так. Ein freier Wille, свобода... - он умолк и нахмурился, всегда от волнения забывал простые слова.
- Свобода воли, - подсказала Юрате.
- Точно. Свобода воли. Люди много раз сами выбрали сделать очень плохую жизнь. Карантин - не первое. Но очень понятное. Как будто фонарь включили, и стало видно дерьмо. Теперь война. Не у нас, но это может быть только начало большой беды. Неважно. Ты сама знаешь всё, что мне трудно сказать. Смысла в людях не стало. Как будто нам больше не надо жить. Поэтому чудеса должны делаться. Чтобы мы могли хорошо продолжаться. Чудеса - это новый смысл.
- Да, - кивнула Юрате. - Оно, конечно, немножко сложнее устроено. Но по большому счёту, ты совершенно прав. Не горюй, дорогой. Чего-чего, а чудес на наш с тобой век точно хватит. И твой белый поезд - не галлюцинация. Даже если он не приедет сегодня, чтобы это нам доказать.
- Ты точно знаешь?
- Я знаю.
- Тогда хорошо. Я говорил - чудо, смысл, и свобода воли, но по правде, просто очень боюсь быть для тебя болтун и дурак.
- Не болтун, не дурак, - улыбнулась Юрате. - А визионер. Духовидец! Пошли, дорогой. На сегодня охота закончена. Не до рассвета же тут сидеть.
Она поднялась и пошла вдоль перрона. Отто не хотел уходить, но что делать, пришлось её догонять. Сказал:
- Я как будто не сдал экзамен.
- Да ну, прекращай, - отмахнулась она.
Повернула к ступенькам, ведущим с перрона на улицу, и тогда они оба услышали далёкий паровозный гудок.
- По расписанию сейчас нет поезда, - почти беззвучно прошептал Отто. И сразу сам себе возразил, правда, мысленно, всё-таки думать на родном языке гораздо проще, чем говорить на чужом: нашёл чему удивляться, паровозным гудкам на вокзале, мало ли, что в расписании, это может быть проходящий поезд, или товарный состав.
Но что бы Отто ни думал, он всё равно был уверен, что это именно белый поезд, потому что уже узнал - не гудок, который слышал впервые, а состояние, всякий раз охватывавшее его перед появлением поезда, предельно взволнованное и одновременно неестественно спокойное, словно эмоции придавили тяжёлой подушкой и оставили там бушевать.
Он стоял на перроне, смотрел на приближающиеся огни, яркие, но почему-то не ослепляющие, словно их показывали в кино. Видел, как зелёный, лиловый, розовый дым из трубы невозможного белоснежного паровоза постепенно окутывает вокзал, думал: «Всё-таки поезд приехал. Теперь Юрате знает, что я не соврал». Почему-то это казалось ужасно важным, хотя Юрате с самого начала не сомневалась в его словах. Ещё и его самого убеждала, что белый поезд - не галлюцинация, не пустая фантазия, не мираж.
Даже когда Юрате спрыгнула с перрона на рельсы и медленно пошла навстречу приближающемуся составу, Отто не испугался, не побежал за ней, даже не крикнул, не попытался спасти. Только стоял и думал: «Вот теперь она убедится. Теперь она убедится!» - как будто чтобы поверить в белый поезд, надо чтобы он тебя переехал, без этого - не зачёт.
Потом случилось, как минимум, три события сразу. Может быть, больше, но эти три Отто смог с грехом пополам осознать и хотя бы отчасти запомнить, то есть, пересказать словами себе. Как Юрате в последний момент ловко запрыгнула на подножку, и поезд её увёз. Как Юрате стала огромной сверкающей снежной горой, и крошечный поезд скрылся в её груди, как в тоннеле. Как оба, Юрате и поезд, исчезли, а разноцветный туман не рассеялся, а отступил, как в отлив отступают волны, обнажив пешеходный мост, рельсы, шпалы, перроны, провода, фонари, семафоры; словом, всё, чему на вокзале положено быть.
- Ну и что у тебя получилось? - весело спросила Юрате.
Только тогда Отто понял, что всё это время снимал. Как в его руках оказалась камера, он не помнил. Он вообще не был уверен, что брал её на вокзал. Но оказалось, взял. И достал, и фотографировал. И опять ни черта не вышло, как не выходило всегда. Только на этот раз все кадры были засвечены. Раньше при попытках сфотографировать удивительный поезд у него получались обычные смазанные, но вполне реалистичные ночные снимки - кляксы света и темнота.
- Да, я не особо фотогеничная, - усмехнулась Юрате. - Ты вообще как себя чувствуешь, дорогой?
Он сказал:
- Непонятно. Немножко плохо. Но хорошо!
(Иногда иметь небольшой словарный запас только к лучшему. Можно не пытаться - всё равно ничего не получится! - объяснить, что ты счастлив таким невыносимым ледяным острым счастьем, от которого ноет не только тело, но даже тень. И в глазах темно не от слабости, просто им неохота видеть обычные вещи после того, как смотрели в разноцветный туман. И земля ушла из-под ног, потому что планета несётся в космосе со скоростью тридцать километров в секунду, а ты тут на месте стоишь, как дурак.)
- Значит, нормально, - заключила Юрате. - Знаешь что? Давай так. Я тебе пока ничего объяснять не стану. Сама не поняла почти ни черта. Да и ты практически в обмороке. Не до разговоров сейчас. Просто запомни, что это было, во-первых, хорошее. А во-вторых, оно действительно было. Тебе не приснилось. Не примерещилось. Начнёшь сомневаться, спроси меня. В любое время, хоть среди ночи звони, подтвержу. Только рано утром всё-таки лучше не надо. Я теперь навеки твоя должница. Но спросонок, не разбираясь, запросто на хрен послать могу.
- Не буду. Я рано утром только папе звоню. Редко. Специально, чтобы он радовался. Папа думает, я как нормальные люди, если рано встаю.
- А ты - ненормальные люди! - обрадовалась Юрате.
- Ну да.
- Давай провожу тебя до дома. Как раз по дороге проветришься. И успокоишься. Силы есть? Или лучше вызывать такси?
- Силы есть, ума не надо, - откликнулся Отто.
- Эта поговорка точно не про тебя.
- Немножко меня. И тебя. Сейчас мы такие. Далеко ходить можем, говорить ничего не можем. Ни объяснять, ни понимать.
- Не беда, - улыбнулась Юрате. - Станем и мы когда-нибудь интеллектуалами. Какие наши годы. Успеем ещё.
***
На полдороге Труп спохватился, что давно не писал Наире. Как последняя в мире свинья. Достал телефон, думал, там полно её сообщений. Но было только одно, отправленное сразу после полуночи: «Прости, увлеклись, буду через пару часов». Из чего следовало, что студийная запись, на которую Наира наконец-то решилась после долгого перерыва, шла хорошо. Но интересно было не это. А дата и время на телефоне. 05-03-2022, суббота, 02:55. То есть, пятое марта. Но пятое марта было вчера!
- Пятое марта, - сказал он Юрате.
- И что? Предлагаешь запомнить счастливую дату и праздновать каждый год?
- Нет. Смотри. Телефон. Написано. Пятое марта. Суббота. Но суббота уже закончилась! И опять началась.
- Теперь поняла, - кивнула она. - Я на числа обычно не обращаю внимания. Но за днями недели слежу. У меня же занятия. Чёткое расписание. И сегодня - уже вчера! - мы собирались в пятнадцать ноль-ноль, в парке Кудрю, как всегда по субботам. Значит точно суббота была.
- А теперь опять началась суббота. Если телефон не обманет... не обманул.
- Сейчас, подожди, - Юрате достала свой телефон из кармана. - Тоже суббота, пятое марта. Ну, красота!
- Но... - начал Труп и умолк. Все слова на свете забыл, включая немецкие. Даже обдумать это всё ему теперь было нечем, не то что обсудить.
- Так бывает, - улыбнулась Юрате. - Когда происходят всякие странные вещи, с временем тоже творится херня. В хорошем смысле. Сейчас - так точно в хорошем. Кто же откажется от лишнего дня.
Труп схватился за голову:
- Всё запуталось. Весь мир запутался! Лишнее пятое марта! У тебя опять будут занятия в три. Что ты скажешь этим, которые занимаются? Что вторая суббота? Надо идти, или можно не приходить?
- Ничего не скажу. А посмотрю, как сложится. Кто придёт, кто забудет, кто вспомнит, что уже приходил вчера. Скорее всего, никто ничего не заметит. Главное, не надо про это никому говорить.
- Даже Наире? - растерялся Труп.
Юрате нахмурилась:
- Ну, сам смотри. Понимаю, у вас нет секретов. Я бы сама не хотела такое великое чудо от самого близкого человека в тайне хранить. Но учти, подобную информацию тяжело бывает переварить.
- Наира сварит! - сказал Труп. Запнулся, скривился, добавил: - Наверное. Может быть. Или лучше не говорить? Я не знаю, как правильно!
- Никто никогда не знает как правильно. Так уж устроена жизнь. Я вон тоже не знаю, что с тобой теперь делать. Крепко ты со мной влип! Но так получилось. Судьба у тебя - большая затейница. Хочешь, не хочешь, а придётся тебе две субботы пятого марта в себя вместить. Хорошо, что ты настоящий художник! Вашему брату всё-таки легче ужиться с непостижимым. И даже отчасти его постичь.
- Я не всё понимаю, - признался Труп. - Голова не работает, а ты очень быстро много слов говоришь. Но я понял, что раз художник, значит всё хорошо.
- Хорошо - не то слово, - подтвердила Юрате. - Вон твои окна горят. Сейчас Наира тебе наваляет за то, что так загулял.
- Не наваляет, - серьёзно ответил Труп. - Наира плохо умеет драться. Виноват её папа. Не разрешил ей ходить на борьбу.
Тут Чудина тема "что тут у вас ещё непонятного есть? давайте его сюда". И (в каком-то смысле) Кэтина "Его звездолёт может быть как что угодно". И фраза Сапа "Ну, гулять так гулять" :)