Юлий Лабас. «Авось, малость подержит» (из книги "Этот безумный, безумный мир глазами зоопсихологов")
В верхнее тематическое оглавление
Тематическое оглавление (Чужое)
Юлий Лабас (1933-2008) - советский и российский биолог. Он являлся автором около двухсот работ по поведению и физиологии животных и биолюминесценции. Юлий Лабас - сын художника-авангардиста Александра Лабаса. Сам тоже немного рисовал и под конец жизни написал небольшую книгу воспоминаний «Авось, малость подержит». Возможно, название связано со случаем, когда он чуть не провалился под лед. Воспоминания вместе с еще одной книгой Ю. Лабаса "Этот безумный, безумный мир глазами зоопсихологов", написанной им в соавторстве, вышли в 2011 году тиражом 500 экземпляров. Думаю, вряд ли кто ее читал. Привожу один отрывок. Если понравится, выложу еще кусочек.
Мне вспоминается прощальный разговор с бывшим шефом в аспирантуре, которую 1 закончил в 1964 году, а затем - заведующим лабораторией, профессором Абрамом Даниловичем Слонимом. Весна 1967-го. Я сдал наконец-то увесистый «кирпич» - свою шестьсотпятидесятистраничную кандидатскую диссертацию в Ученый Совет Института Физиологии имени И.П. Павлова АН СССР и переходил в Зоологический институт АН СССР, на его Беломорскую биологическую станцию, располагавшуюся в Северной Карелии, на мысе Картеш. Там директорствовал мой друг, Владислав Вильгельмович Хлебович. Слоним же переезжал в Новосибирск. Разговор оказался, как говорится, нелицеприятным. Ехать со Слонимом в Новосибирск я отказался наотрез, так же как и незадолго перед тем - с В. Жирмунским во Владивосток.
Квартира Слонима в Питере на Петроградской стороне напоминала лавку Гобсека. На полках громоздилась коллекция допотопных пишущих машинок, еще каких-то вещиц, которые хозяин страстно собирал, стояли альбомы с почтовыми марками. Стены были увешаны картинами, выбор которых явно свидетельствовал о дальтонизме собирателя. Слоним и был им, но ловко обошел медицинскую комиссию, когда получал водительские права.
- Беломорская биостанция? Вы выбрали учреждение, единственная задача которого - уменьшать запасы казенного спирта-ректификата. Ваша мать владеет пятью языками, но она не даст вам тот дельный совет, который сейчас дам я: идите и сейчас же бросайтесь под трамвай! Я вложил всю душу в то, чтобы вы никогда не стали ученым. Дал вам заведомо непроходную тему, чтобы человек с чувством собственного достоинства швырнул мне бумаги в лицо, а вы по-рабски кинулись выполнять мое заведомо дурацкое задание и убили пять лучших лет своей жизни на глупую и никому не нужную электронику. Место вашим приборам - в космосе, но отнюдь не в моей лаборатории. Все сделанное вами у меня было сделано впустую, а вы теперь - уже труп. Я убил вас вполне сознательно. Саша Уголев вовремя порвал со мной, голодал, искал работу в Москве, но открыл там пристеночное пищеварение. Теперь он - академик. Я не добил его, о чем сейчас глубоко сожалею, а вы - его друг из той же злосчастной породы людей, мечтающих сделать открытие. Ну, признайтесь, признайтесь же: ведь очень хочется?
Я кивнул. И тут мой лысый, как колено, поджарый и бледный собеседник буквально взорвался:
- Ну, изобрели атомную бомбу и баллистические ракеты. Стало вам от этого легче жить?
- Так какого же черта вас, Абрам Данилыч, понесло в науку?
- Науку? Ха-ха! Да я не ученый, а коллекционер! Я собираю все, что угодно - от пишущих машинок и марок до маленьких, ничтожных фактиков. Например, сравнительное потребление кислорода крысой при беге и при плавании. Мои аспиранты - преимущественно узбеки. Они часами выуживают пинцетами камушки из риса перед тем, как приготовить мне плов. «У профессора, мол, больные зубы!» Эти будущие аксакалы уж точно ничего не откроют! «Открыли», разве, что вы систематически грубо нарушали трудовую дисциплину: сдавали ключи от лабораторного корпуса на вахту, расписывались за них, а потом по пожарной лестнице забирались на второй этаж через окно, продолжали свои эксперименты и ночевали в спальном мешке на чердачном шлаке, хотя там водятся крысы. А сам я? Я могу часами лежать в болоте с биноклем, считая сколько часов мышкует лиса. Потом подсчитаю то же самое для песца. Сравню. С наслаждением проставлю цифры в своей коллекции. Вы не поймете этого, как импотент не поймет наслаждение от оргазма! У меня было много красивых женщин, но не было детей. Принципиально не хотел их заводить: XXI век будет слишком плохим. Бросайтесь, бросайтесь под трамвай!
Любимый афоризм Абрама Даниловича: «Большая начитанность вредит сильным умам. А слабым - и подавно!» Начитан он, впрочем, был, и особенно в той литературе, которая требовалась для выживания «интеллигентных хлюпиков» - этих жалких попутчиков класса-гегемона в годы сталинских репрессий.
За два года до того разговора я шел по колтушскому лесу с академиком Александром Михайловичем Уголевым. Вспоминая Слонима, он сказал:
- Не бывает худших врагов, чем бывшие друзья. А Слоним со мной дружил так, как я дружил с вами еще в Москве, когда вы мне так увлекательно рассказывали о зрительном восприятии рыб.
- По этому поводу я тогда вспомнил подслушанный мной диалог милиционера с сыном лет двенадцати в античном зале Эрмитажа, возле бюста императора Филиппа Араба: «Папа, почему греки так красивы, а римляне - уродливы?» - «Потому, что греки изображали богов, а римляне хотели, чтобы выходило похоже». Вот и я доказал, что даже рыбы при зрительном распознавании пищи по цвету, размеру и форме руководствуются точно тем же «платоновским» принципом идеала. Выбор осуществляется по относительному сходству с неким идеалом, не существующим в природе. Для этого и у них, и у нас в мозгу должны быть соответствующие программы и структуры, ответственные за такое распознавание. Я и собирался их найти с помощью микроэлектродов. Такой мечталась мне тема моей диссертации.
- Это все мне давно стало понятно по вашей статье. Потому я и пригласил вас к себе в аспирантуру. Правда, я - не физиолог зрения, однако вашей работой я собирался руководить совместно с Вадимом Дмитриевичем Глезером.
- Но в результате, Александр Михайлович, я шел в колтушскую аспирантуру именно к вам, а попал к вашему идейному врагу. Вы ведь два года собирались вернуться в Ленинград, а меня об этом не предупредили!
- Да, Слоним дал мне тему: «Сравнительное слюноотделение у охотящихся и не-охотящихся кошек». Еще дурнее вашей! Но я был куда смелее вас. Через полтора года со скандалом ушел. Три года мы с женой искали в Москве работу, живя при этом без зарплаты по системе трех знакомых - каждый день обедали у других. Голодали. Жена заработала туберкулез. Я - другие болячки. Но потом приютил меня, наконец, академик Владимир Николаевич Черниговский в Институте нормальной и патологической физиологии АМН СССР.
….В институте имени Павлова была прекрасная мастерская: по чертежам изготавливались любые заказанные установки. …Но самым замечательным был, пожалуй, наш Ученый совет.
Как-то на собрании Совета выступил Эрван Шамирович Айропетьянц - один из главных «героев» так называемой «Павловской сессии» 1951 года, на которой громили все мало-мальски яркие направления в нашей физиологии. Эрван Шамирович заявил, что-де за его заслуги перед советской наукой не грех бы Ученому совету походатайствовать о его избрании в академики. Реакция зала оказалась единодушной. Ученые один за другим выступали с длинными и горячими филиппиками в поддержку Айропетьянца. Особенно распинался мой шеф, но, к моему удивлению, «за» выступали даже весьма уважаемые мною люди, например, профессор Кожевников (теория машинного перевода) и его супруга Чистович. Уголев и Колосов промолчали. Директор - В.Н. Черниговский смущенно напомнил, что голосование - тайное. Подсчитали голоса. Единогласно против! Потом унылая очередь потянулась к посеревшему Эрвану Шамировичу. Каждый смущенно лепетал: «Я надеялся, что хоть один проголосует "за" и тогда я скажу, что этим человеком был я!»
Полагаю, читатель не удивится тому, что после перехода в Зоологический институт в Институте имени Павлова я больше не появлялся никогда.