Иностранцы о России
Когда я читаю то, что иностранцы, побывавшие в России, пишут о нашей стране, то вижу много несправедливого и недоброжелательного.
Примером может служить статья Керстин Хольм, которая в течение 22 лет она была корреспондентом Frankfurter Allgemeine в России. Теперь же она вернулась в Германию.
http://www.colta.ru/articles/society/1478
В России женщина мучилась от паранойи. Ей все время казалось, что она споткнется о неровную плитку, что на нее упадет плохо закрепленная вывеска, что ее ограбит и оскорбит ГАИшник.
В Германии же она в таком восторге от полицейских, что все время пристает к ним с разгооврами, рассматривая это как форму приобщения к культуре. Конечно, это не то, что ее круг общения в Москве - всякие там журналисты-деятели культуры-политики-бизнесмены. Они же русские - откуда у них культура?
В России ей было противно смотреть на мрамор, потому что его тут плохо обрабатывали, а у них во Франкфурте есть колонны из известняка, так его от мрамора не отличить - вот, что значит немецкая работа!
В России время и пространство бессовестно искривлялись («улица, улица, ты, брат, пьяна»), а в Германии они выпрямились.
Такие странные обвинения, что не знаешь, что и отвечать. Но, по-моему, зря она пишет, что в Германии паранойя с нее спала - такое так просто не пройдет.
Но зачем же было 22 года так себя мучить? Нашла бы другую газету, другую работу.
Но не все иностранцы так категорично. Приятной неожиданностью стали посты Эрика Лероя.
http://www.snob.ru/profile/27352/blog
Этот американец живет в Москве с 2007 года, преподает английский детям богатых родителей, живет с русской женой, с которой познакомился по Интернету, на съемной квартире. Он не пишет по-русски - его посты переводят.
Приведу несколько выдержек из его постов. Он видит наши недостатки, но настроен романтически. А иначе к России и нельзя относиться.
«Во время недавнего пожара на красной ветке я оказался в одном из поездов, откуда эвакуировали пассажиров. Пришлось выбираться по узкому бортику, в крысиной тьме подземного тоннеля, и долго тащиться вдоль путей к ближайшему выходу… ощущение, как будто началось новое германское вторжение. Но русские, как обычно, не растерялись, и по их шуточкам и полному спокойствию было понятно, что ничего особенного не происходит, дело житейское. Ну да, быть русским - значит, что бы ни случилось, всегда знавать дни и похуже».
«Ходят по вагонам и артисты, и побирушки: аккордеонисты и скрипачи - или же незадачливые беременные, калеки всех сортов, бывшие солдаты в форме (иногда фальшивой) без ноги или обеих, но и они по-кошачьи крутятся в качающихся на ходу проходах. Все до единого с протянутой рукой, бегающим взглядом и призывными жестами, у всех - богатый опыт в вымаливании подаяния.
Метро в этом смысле сродни телевизионному реалити-шоу, шекспировские страсти там сведены к масштабу Бертольда Брехта. Обычная реакция - безразличие, но некоторые все же тянутся к карманам. В Америке люди бы нахмурились, и откуда-нибудь, размахивая наручниками и демонстрируя готовность исполнять законы против попрошайничества, немедленно явилась бы полиция: вы ведь понимаете, это же неприглядно. Тут все по-другому. Россия, может быть, и не демократическая страна, но русские - народ, который всегда сам решает свои дела».
«Несмотря на все прочие эксцессы, я никогда не видел, чтобы в метро кто-то курил. Бабушкам и маленьким детям кто-нибудь обязательно уступит место. Иногда люди даже улыбаются».
«Здесь я дома. Какими бы ни были тяготы русской жизни, я знаю, что за каменным фасадом даже у скучающих охранников таится душа, способная к мрачному юмору, иронии и страху, к романтическим вспышкам и, главное, невероятному гостеприимству и щедрости».
«Жизнь в России, и даже в Москве - ее воротах в мир - грубее и проще, а это значит, что и радости тут более живые и настоящие, как звездочки глубокой темной ночью. И пока американцы самодовольно «инвестируют в будущее», русские живут сегодняшним днем. Эти люди обладают невероятной жизненной стойкостью, ведь они пережили много такого, чего американцам просто не понять, пока они с этим не столкнутся».
О да, Россия - скользкое место, полное уклончивости и притворства. Даже окончание отношений здесь часто обозначают молчанием. В Америке всегда будет какой-то финальный разговор, «с сожалением вынужден тебе сказать…», тут же человек просто испаряется. Это может ошарашивать, доводить до исступления, а можно просто приписать это отсутствию навыков человеческого взаимодействия. Или же можно попытаться понять: он просто старается, на свой странный манер, быть деликатным. Не зная, что нужно сказать и что сделать, не говорит и не делает ничего, авось проблема рассосется сама собой. Восхищаться тут, конечно, нечем, но, думаю, я могу это понять.
Русские - самые недоверчивые люди на свете. Они не проглотят ни одной официальной версии чего-либо, будь то наводнение, авиакатастрофа или небывалая жара, не говоря уже о действиях власти. А если задать русскому вопрос, предполагающий ответ «да» или «нет», он всегда скажет «может быть», вот ответ на все на свете. Нигде в мире я не наблюдал большего хаоса и лихорадочных доделок в самый последний момент того, что уже должно было быть сделано. Но, как правило, это вполне срабатывает: русские долго запрягают, да быстро едут».
«На главные вопросы жизни я нашел ответы среди мрачных серых зданий и твердых, как камень, скамеек у подъездов, где бабушки фыркают на весь мир, среди неразговорчивых, порой бестактных людей, которые будут сердито пялиться на вас, но тем не менее всегда угостят сигаретой, потому что не сделать этого - невежливо.
Здесь я нашел реальность. Не клиентское обслуживание, а правду жизни. И поэтому, когда кто-то из этих усталых, нетерпеливых, часто переживших предательство людей улыбается мне, я ликую: ведь я знаю, эта улыбка - настоящая. И я готов возвращаться в мрачное здание, которое называю своим домом, потому что знаю, что люди, жившие в нем прежде, были лучше и храбрее меня. Я не возражаю против крысиного запаха внизу, пивного на первом лестничном пролете и табачного на следующем. Потому что знаю: за одной из этих дверей кто-то может сидеть за пианино и играть Рахманинова».
«Несмотря на строительный бум последних лет (часто в ущерб почтенным историческим памятникам - эху старины), Москва по-прежнему представляет собой весьма впечатляющее нагромождение архитектурных стилей. Если глядеть сверху, с многочисленных смотровых площадок (например, в Международном торговом центре), город кажется величественным, и, к счастью, многих искренне заботит его облик и сохранение этой красоты, хотя численное превосходство - на стороне оппортунистов, предпочитающих парковки и бизнес-центры складам национальной памяти. Несомненно, между старым и новым должен быть какой-то баланс. Нельзя позволить атакующим девелоперам разрушить все былое.
Кто-то спросит почему. Почему здания, для эффективного использования слишком миниатюрные, ветхие и хрупкие, словно маленькие динозаврики, настолько важны, чтобы отказываться из-за них от сооружений, более приспособленных к духу современности? Образованные защитники культуры часто прибегают к клише, самоочевидным для тех, кто уже на их стороне: Москва должна сохранить свое наследие, символы и памятники истории и т. д., и т. п.
Недавно мы ехали по Москве в нашей новой машине, что со мной случается редко, поскольку я уйму времени провожу в метро. Я был придавлен тяжеловесностью и имперским духом города. Но тем острее ощутил, как подлинно он красив, а таким он и был тем золотым чудесным вечером бабьего лета под ярко-синим небом. Он казался бесконечным, больше, чем способно создать мое воображение, больше, чем моя жизнь. Больше любого человека, мужчины или женщины. Больше воли Путина, или Сталина, или даже Толстого - и тем не менее принявшим в себя всех Иванов и Светлан, когда-либо в нем побывавших.
Москве и не нужно продавать ничего, кроме своей долговечности, сменяющих друг друга во времени архитектурных стилей, маскулинности мужчин и изобретательности и неиссякаемой жизненной энергии женщин. Ей не нужен новый имидж и совершенно точно не нужно подражать Западу. Но ей нужны верные и преданные люди, которые останутся здесь. Я верю, что в этом и состоит истинный патриотизм - в отличие от простого злобного национализма. Он означает любовь к стране со всем ее величием, но и со всеми ее болячками, а не ненависть к иному и неизвестному, и он, в частности, обязывает к тому, чтобы не позволить стервятникам насиловать свою страну и свой город».
Вот вам, пожалуйста - американец, а понял, что Россию, Москву надо любить. В этом вся суть патриотизма. Может быть, какую-то землю можно не любить, но нашей это необходимо.
И забавно, как он пишет о восприятии СССР в США в годы холодной войны, когда он рос.
«Россказней о медведях на Красной площади я никогда не слыхал, но, может, они и правда ходили. Кажется, мы представляли себе женщин как высоких блондинок в норковых шубах, леденяще сексуальных и коварных, бессердечных соблазнительниц. А мужчин - хлебающими водку неотесанными кремлевскими шутами гороховыми, с тяжелой челюстью и брюхом. Москва казалась местом, где по улицам снуют черные воронки и, резко тормозя, хватают диссидентов, скручивают их, бросают на заднее сиденье и увозят туда, откуда о них уже больше никто не услышит. Воображение рисовало шпионов с зонтиками, острые кончики которых намазаны ядом, чтобы исподтишка вонзать их во врагов народа. И еще мы слышали, что если у кого-то из «профессиональных» советских спортсменов хватит дерзости не выиграть олимпийскую золотую медаль, его пожизненно сошлют в Сибирь, на лесоповал. Не шучу. И эти верования исходили от людей, многие из которых даже не знали, что Россия участвовала во Второй мировой войне и победила в ней!
На самом деле «любительский» спорт в американских университетах - огромный бизнес, как сейчас, так и во времена холодной войны. Где еще в мире университетская футбольная команда соберет на стадионе сто тысяч зрителей, не говоря уже о миллионах прилипших к телеэкранам? В Америке - сплошь и рядом.
Нам все время повторяли, что «наши любители выступают против их (то есть советских) профессионалов». Теория заключалась в следующем. В Америке новое поколение «любителей» всходит всякий раз, когда разбрасывают семена, в то время как Советский Союз тщательно, по колоску собирает свой урожай суперспортсменов из множества претендентов (не подошедших за ненадобностью выкидывают на свалку жизни и истории) и затем неустанно обтачивает их до стальных глаз и железных челюстей, то есть до зрелости. Лучшие, самые одаренные и безжалостно конкурентоспособные, в конце концов попадают на международную арену и не ведают иной жизни и иной ментальности. Американских же «ребят» изображали гурьбой невинных, покрытых юношеским пушком босоногих мальчишек и цветущих девочек, которые по чистой случайности в состоянии бегать, прыгать и плавать на уровне мировых рекордов и которые в будущем, конечно же, станут зажиточными врачами и адвокатами».
У нас говорили ровно наоборот: в СССР спортсмены - любители, а в США - профессионалы. Разве в современном спорте возможны любители?
В верхнее тематическое оглавление
Тематическое оглавление (За жизнь)