Борис Дубин. Еще одна ушедшая совесть нации
Умер Борис Дубин. Вам знакомо это имя? Я помню его по некоторым выступлениям в СМИ, по сборнику «Интеллигенция». Также Дубин был переводчиком и сам писал стихи. Переводил Борхеса, других испанских поэтов и писателей, также переводил с других языков, а социологией занимался в рамках ВЦИОМа.
В некрологах его называют «совестью нации».
Давайте прочтем несколько его публикаций. Предупреждаю, что пост будет большим, так что тем, кто не любит «многобуков», просьба не беспокоиться.
«В 1989 году Всероссийский центр изучения общественного мнения (ВЦИОМ) начал проект социологического исследования советского человека под руководством Юрия Левады, который продолжали его ученики и последователи. Опросы проводились в 1989, 1994, 1999, 2003 и 2008 годах. Эта работа стала центральным проектом Левада-Центра, а ее результаты отражены в книгах «Советский простой человек» (1993) и многочисленных статьях.
Юрий Левада считал, что каждый тоталитарный режим конструирует свой проект человека и постепенно реализует его путем своего рода социальной селекции. Поначалу это единичный образец, который тиражируется с помощью институтов, массовых мероприятий, кино, литературы, песен, средств агитации и информации и т. д. Устойчивость тоталитарных режимов во многом базируется именно на нем, потому что этот выведенный тип продолжает воспроизводиться даже тогда, когда институты режима разрушены. Левада предполагал, что распад сталинской системы вел к разложению рожденного ею типа человека - этот процесс, растянувшийся на 1,5 - 2 поколения, и привел к концу социализма.
Опрос 1989 года, касавшийся разнообразных аспектов, вселял надежду, что молодые люди, более образованные и урбанизированные, отталкиваются от характерных ценностей советского человека, но уже следующий замер (1994) показал, что это иллюзия, а опросы 1999, 2003 и 2008 демонстрировали не только устойчивость, но и реставрацию родного «совка».
Главная черта «советского человека» - это человек изолированный, выросший в закрытом обществе. Он государственник, поскольку выключен из всех отношений, кроме государственных (власть - единственный источник его существования и благ, он приучен к государственному патернализму); он человек массы, поскольку уничтожены сословия и прочие стратификации общества, стремится быть как все и ориентирован на пониженные стандарты, боится сложного, нового и чужого. Этот человек свободен от истории, которая заменяется упрощенной мифологией (свои всегда побеждали чужих), от морали, от традиций и от ответственности.
Стратегия адаптации «советского человека» основана на понижении запросов и стремлении укрыться от государственного контроля. Демонстрируя лояльность и покорность, он одновременно не доверяет власти - отсюда формируются лукавство, цинизм и двоемыслие. Его недовольство пассивно, а отношение к тем, кто в чем-либо более успешен, выражается в зависти.
Сам социум, будучи по виду коллективистским, испытывает дефицит общего, что могло бы людей положительно объединять - в нем нет солидарности, и только узкие маленькие группы (семейные, дружеские, профессиональные) могут быть ресурсом выживания человека. Человек постоянно стремится перейти в режим исключения из «общих правил», не отвечать ни за что (кроме своих близких), реализовать свое алиби («мы не при чем», «государство - это не я»). Но при этом он всегда чувствует себя нарушителем, и в любом столкновении с милиционером или другим государственным чиновником он априорно в чем-то виноват.
Парадоксальным образом, большинство россиян считает, что ведет свободный образ жизни. За свободу они принимают внутреннее отсутствие, личную невключенность в «общие дела». И этим они оправдывают репрессивные меры по отношению к себе: «с нами по-другому (без палки) нельзя».
«Советский человек» сформировался как результат репрессивного воздействия на несколько поколений. В нем соединились механизмы, навязанные ему сверху, и защитные механизмы, адаптирующие к этому давлению. «Советскость» проявляется не только в наборе характеристик, но и в самом способе их соединения.
Во многих отношениях подобный опыт не является чем-то исторически уникальным, но другие страны и народы через него в конце концов прошли, а россияне нет. Способа демонтажа «советского человека» нет, кроме медленного распада, который выйдет за пределы двух ближайших поколений.
http://www.memo.ru/d/2909.html
Мы подводим итоги третьего этапа исследования “Советский человек”. Проект уже впору называть “постсоветский человек”: за последние пятнадцать лет мы возвращаемся к нему каждые пять лет, и только первый опрос 1989 года был связан с человеком советским, да и то условно…
На первом этапе, в 1989 году, в период, как вы помните, всеобщего энтузиазма, мы формулировали эту задачу резко и определенно: уловить происходящие перемены в сознании, психологии, в поведении, не упустить - они же на наших глазах идут... Результат во многом оказался обезоруживающим: не идут. Общественное сознание, тем более общественная психология - вещь очень инерционная.
Все-таки сдвиги, конечно, шли потихоньку; я думаю, сильно они обозначились как раз между первым и вторым этапом исследования, годах в 1992-1994-х. Во всяком случае, в 1994 году уже ясно обозначилась группа тех, кто принял перемены не в смысле политическом, а скорее как перемену условий для себя лично, новые возможности строить свою личную биографию. Они это приняли и стали вкалывать, впервые ощутив, что это не пропадет, что действительно можно чего-то добиться, изменить свою жизнь. Их претензии, притязания, их самооценка - все поползло вверх.
Вот это разделение на тех, кто принял новые условия существования и начал в них действовать, и тех, кто только боялся, у кого беспрерывно рос уровень тревожности, и стало главным результатом второго этапа. При этом вторая группа “боязливых”, которых конечно же было значительно больше, чем первых, - эта группа не была настроена на открытое сопротивление, скорее пребывала в состоянии рутинной инерции. Доля тех, кто резко высказывался против перемен и жаждал возвращения советской власти, была невелика, не превышала 10 процентов; число же полных радикалов, национал-большевиков или фашиствующих националистов, и вовсе составляло единицы, если не доли процентов (не больше двух процентов).
…о результатах третьего этапа… все вернулось на круги своя, на исходные рубежи: мы опять встретились с советским человеком. Хотя подавляющее большинство наших собеседников, процентов 60, считают, что в жизни страны за последние годы произошли огромные перемены, и только примерно каждый пятый говорит о том, что создана лишь видимость перемен, а на самом деле все осталось, как и было прежде…
Итак, в фундаментальных установках, судя по последним опросам, люди сильно качнулись назад.
Резко выросло число тех, кто открыто желает возврата государственной опеки и социальных гарантий. Примерно три пятых опрошенных явно предпочитают порядок демократии и социальные гарантии свободе. Их положение, как они считают, за последние пять лет ухудшилось и будет ухудшаться впредь. Их самооценка в основном не изменилась, а у каждого третьего в этой группе она упала.
Этому подавляющему большинству противостоит меньшинство (процентов 15-20) тех, кто считает свое положение лучшим, чем оно было пять лет назад, чья самооценка растет. Интересные результаты по ответам о надеждах на будущее: когда людям предлагаешь оценить, чего ждут от ближайшего будущего другие, ответы самые мрачные: всего 2-3 процента видят в других ожидание перемен к лучшему. Но когда речь заходит о собственных видах человека на будущее, число оптимистов делает скачок вверх: с надеждой смотрят на свое будущее и констатируют, что эта надежда выросла у них как раз за последние пять лет, процентов 20-25 наших собеседников.
В основном группа оптимистичных и деятельных людей состоит, конечно, из молодежи, людей не старше тридцати - сорока лет, с образованием выше среднего, чаще жителей крупных городов. Есть среди них и люди среднего возраста, тоже, как правило, люди образованные.
Но вернемся к нашему советскому большинству. Последние события на Балканах подвигли их открыто признаться в антизападнических настроениях. Не думаю, что эти настроения стали более распространенными; скорее они именно легализовались, в этом теперь не стыдно признаваться. Конечно, враг номер один - Америка: примерно три пятых опрошенных уверены, что США совсем не хотят нам помочь, их цель в том, чтобы нас поработить, подчинить, поставить в зависимость прежде сильного соперника. Но американцы как таковые никаких отрицательных эмоций у наших собеседников не вызывают: в списке национальностей, с представителями которых у опрошенных связано чувство неприязни или тревоги, американцы не значатся. Образ врага ассоциируется именно с государством США, а не с населяющими его людьми. Полагаю, в этом образе врага больше недовольства собой, неудовлетворенности собственным положением в мире, чем реальных геополитических оценок.
Эти же самые люди за последние годы довольно сильно смягчились по отношению к нашим российским богатым. Они значительно реже говорят о том, что большие деньги можно заработать только обманом, грабежом, что богатство исключает чистые руки. До 40 процентов опрошенных сегодня присоединяются к мнению, что рост числа богатых - это хорошо не только для них самих, но и для страны в целом, что вообще в богатстве нет ничего плохого; прежде подавляющее большинство придерживалось противоположных взглядов.
У нас нет данных, которые могли бы свидетельствовать о росте агрессии в людях. Думаю, в скрытом виде она есть, и немалая, но традиции сдержанности на этот счет, привычка к терпению, ощущение, что ты все равно не можешь повлиять на ситуацию, даже если дашь выход этой агрессии, - все это не дает ей прорваться вовне не только на деле, но и в высказываниях. Однако как только проявление агрессии легализуется, она немедленно вылезает в отношении к Америке, в воинственной готовности защищать братьев-славян (сама терминология чего стоит - мифы столетней давности). Но обратите внимание: направлена эта агрессия на дальних, не на ближних - громить ларьки сегодня уже никто не собирается. В ларьках теперь покупают все, хоть один банан, но покупают, ларьки приняли, они больше не вызывают не то что агрессии, но даже неприязни.
И тем не менее скрытая агрессия - вещь опасная. Если к ее легализации прибавится некая ее организация, если появится лидер, способный возглавить людей, ведомых ею, если зазвучит хотя бы подобие программы, осколки программы, ее оправдывающей и направляющей, если все эти обстоятельства сойдутся вместе... Тогда станет возможным многое из того, о чем сегодня думать не хочется, да и нет особых оснований..."
http://ps.1september.ru/1999/37/5-1.htm
С тем материалом, на котором Дубов основывал свои выводы, можно ознакомиться тут.
http://rospil.ru/pdf2/06dubin-25-34.pdf
Одно из последних интервью.
"После дефолта 1998 года страна была готова к Путину - к тому, кто наведет порядок. Большинство тогда, по опросам ВЦИОМа, а потом Левада-центра, не видело ничего тревожащего в том, из каких кругов и из какой профессии вышел Путин, не видело в КГБ ничего страшного. Советское вообще перестало пугать, а кроме того, всегда существовал миф о том, что КГБ - последнее место, где сохранился порядок. А порядок, конечно, понимался по-советски: субординация, иерархия - другого представления о порядке не было.
Уже на первом и втором путинском сроке (и тем более на третьем, под псевдонимом, и на четвертом) страна превратилась в придаток к телевизору. Тогда исследователи общественного мнения осторожно, между собой, обсуждали, что, вообще говоря, мы изучаем эффект СМИ, а не общественное мнение, о котором не может быть речи.
… Сегодня масса рассеяна, она не может действовать в собранном виде как некий субъект, но ее вполне достаточно, чтобы поддержать руководителя. Начиная с маленькой кавказской войны 2008 года стало понятно, что эта виртуальная, рассеянная масса стала на самом деле силой. Когда начинаются реальные события, они готовы поддерживать, и поддержка вырастает до трех четвертей и даже до 80%...
… На Украине сработала модель, которая проявилась в 1991 году в России, я ее называю «проигранная победа». Победили - и несколько месяцев власти и элиты не знают, что делать. Украина зависла, а Россия расценила это как момент слабости. Укус змеи произошел именно в этот момент и был, видимо, хорошо подготовлен…
… На Украине произошла мобилизация всего общества. А в России имел место очень сложный процесс, который недооценили профессионалы, в том числе и я. Такого уровня консолидации вокруг первого лица не было никогда. Никогда не было такого уровня поддержки военных действий и одновременно совершенно иррационального озлобления против всего мира. Не хочу быть пророком, но, может быть, Россия в лице ее сверхбольшинства приняла сегодня историческое решение, которого в истории страны никогда не было. В конце концов, 1917 год никто не выбирал - люди примерялись к обстоятельствам. А сегодня народ выбрал этот путь. За три-четыре недели руководитель страны ухитрился поставить на голову не только российское общество, но и весь мир. Никто не предполагал, что это может произойти в такие сроки, с такой резкостью, при таком уровне поддержки - и замешательства практически всех сил в мире, которые не могут выработать систему ответов…
… Самая болезненная точка - это самоопределение русского как державного. Россия должна быть великой державой, великая держава - это та, которой боятся. Если уважают, тоже неплохо, но лучше, чтобы боялись. Мы с коллегами всегда описывали комплекс «особого пути» России как компенсаторный. С хозяйством плохо, сами ничего всерьез изменить не можем, власти обкрадывают налево и направо - компенсация за эти вещи выражается в поддержке «особого пути», на котором Россия якобы всегда и становилась великой. На самом деле Россия становилась великой именно тогда, когда выходила на общий путь с большей частью мира, находила общие ориентиры. Но компенсаторика побеждает, и в итоге людям нравится, что Россия ухитрилась поставить на голову весь мир. О чем еще может мечтать хулиган во дворе? Чтобы все вокруг боялись. Маленькой репетицией всего этого - гордости, своего пути - была Олимпиада. Она власть очень укрепила.
Ситуация на сегодняшний день мне кажется очень гнилой в социальном смысле, потому что уровень единения большинства все-таки эйфорический и виртуальный. Не надо забывать, что это умственные и словесные игры безответственных людей. Эти 60%, 70%, сколько бы сейчас ни набралось этого сверхбольшинства, - это люди, которые никогда ничего не решали в жизни за пределами своего частного существования, да, кажется, и там мало что у них получалось. Поэтому эти заявления о поддержке, о доверии, одобрении и так далее - это все крики озлобления и эйфория особого момента. Скоро они заметят рост цен, обычно кивали на то, что начальство разворовывает, а теперь придется кивать на Крым.
… Антиукраинизм мы уже видим. То, что в России почти не осталось евреев, никогда не мешало антисемитизму: антисемитизм без евреев - это известный исторический феномен, который в самых разных странах был, даже в Великобритании. Поэтому дальше будут делить на чистых и нечистых. Какая-то форма «охоты на ведьм» - не обязательно, повторяю, с самых верхов. И это тоже очень интересный прецедент. Мы догадывались, что в нацистской Германии и в сталинском Советском Союзе не все происходило исключительно под влиянием прямого насилия. Кое-что делалось вполне снизу. И теперь мы понимаем, как это могло происходить, например, в «деле врачей» и с антисемитизмом конца 1940-х - начала 1950-х годов. Здесь многое исходило не сверху, а из самых разных слоев, включая самые донные, самые нижние, которые наконец благодаря сложившейся ситуации получили возможность почти не только открытого, но даже победоносного выхода в публичную сферу. Поэтому, конечно, все эти решения, принятые наверху, принятые посередине и принятые абсолютным большинством населения, повлекут очень серьезные последствия - не только для нас, а для всех, для мира и, наконец, для наших детей, включая еще не рожденных…
Во-первых, предстоит экономический крах. С политическим отрезвлением сложнее, поскольку никакой другой политики, кроме кремлевской, нет, а у культурной общественности - полная растерянность. Самое главное - происходит процесс разложения социума. Раньше мне казалось, что все-таки в России есть какие-то уровни существования коллективного, которые не затронул процесс распада. Но сегодня я думаю, что нет угла, не затронутого этим распадом. Здравые, казалось бы, люди готовы верить совершенно немыслимым глупостям, отстаивать мнение, которое они никогда в жизни не считали своим, впадать в раж, терять голову и способность к критическому мышлению. Не говоря уже о потере человеческой солидарности, желания понять другого. Теоретически мы думали, что это состояние привычности, бессилия, общего неучастия, раздробленности, размазанности, рассеянности будет приводить к гниению и загниванию строя. Но оказалось, что можно быстро перевести его в состояние экстраординарности, очень свойственное России. Чрезвычайность - это мощное орудие власти, которая другими способами не может воздействовать на население…
Мы наблюдаем, как Россия вытесняет проблемы, сдвигает, смещает на другие регионы, на других людей, ища в ком-то врагов, а в ком-то - материал, из которого можно лепить все, что нужно. Я думаю, что Украина выплывет из нынешней ситуации, но не уверен, что выплывет Россия. Она - настоящая жертва, причем жертва, которую совершенно не хочется жалеть после того, какой выбор сделала подавляющая часть населения. Так что им самим - нам - распутывать весь клубок проблем и нести всю тяжесть расплаты за принятые сейчас решения…
… - Как вы расцениваете сейчас протестную активность конца 2011-го - 2012 года?
- Тогда многие думали, что это начало чего-то. Но это был знак конца. «Последний парад наступает»…Само состояние социальной материи оказалось таким, что меры, которые мы принимали для ее сплочения и оздоровления, выглядят лабораторными экспериментами во время эпидемии.
Можно дождаться очередного потепления, можно попробовать сплотиться, но пока нет оснований считать, что это станет на сколько-нибудь устойчивые рельсы и будет пройдена какая-то точка невозврата. И есть все основания думать, что впереди будет существенно хуже для всех…
… рвутся связи между людьми, которые были вместе, и между страной и большим миром, которые, казалось, худо-бедно, но за последнюю четверть века начали завязываться.
Я буду продолжать делать то, что я делал, и по возможности вместе с людьми, с которыми я это раньше делал. Но я впервые в жизни задумался о том, что, может быть, молодым людям надо уезжать. Ситуация сильнейшим образом скажется на их жизни - духовной, душевной, умственной, деятельной и будет иметь самые серьезные последствия, от медицинских до гражданских."
http://www.echo.msk.ru/blog/echomsk/1385457-echo/
Давая последнее интервью, Дубин, скорее всего, знал, что умирает, так как он болел долго и имел определенный диагноз. Мне кажется, что в подобных обстоятельствах человек уже не стесняется и говорит то, что он думает на самом деле. Так было, например, со знаменитыми диссидентами Владимиром Максимовым и Андреем Синявским. В последние годы они поменяли свои взгляды, и выяснялось, что их отношение к СССР было не совсем таким, как казалось раньше.
Иногда получается интересно: люди ничем не болеют, а вдруг начинают говорить совсем не то, что говорили обычно. А потом с ними вдруг случается несчастный случай.
Но Дубин все время говорил одно и то же. Видимо, это был цельный человек, который неважно относился к русским и России.
В первую очередь мне не нравятся его исследования. Они основаны на опросах, а ответ в таких случаях сильно зависит от того, как сформулирован вопрос. В большинстве случаев люди никогда не задумываются на подобные темы и отвечают так, чтобы понравиться тому, кто их спрашивает. То есть, исследователи придумывают вопросы под свою концепцию, а потом получают «подтверждающие» результаты.
Далее, интерпретация ответов. Какими опросами можно, например, подтвердить, что советский человек был освобожден от морали? Ему отвечали, что убивать, воровать, предавать, лгать - это хорошо?
А то, что советский человек освобожден от ответственности? Что Дубин понимал под ответственностью? Наверное, нужно было сравнить поведение советского человека с поведением несоветского человека и показать, где есть настоящая ответственность и мораль.
Вот он говорит, что советский человек полностью полагается на государство, что поддержка лидера доходит до 80%, но одновременно «нет солидарности, и только узкие маленькие группы (семейные, дружеские, профессиональные) могут быть ресурсом выживания человека».
Воля ваша, я не понимаю, как это можно совместить.
Но вот хотя бы солидарность. А в тех замечательных странах, где есть солидарность, она что означает? Что каждый помогает каждому, причем, не по мелочам и не в случае опасности, а просто так? Как это выглядит? Допустим, вы хотите с кем-то поделиться радостью или горем. У нас вы можете поговорить об этом с другом, с родственником, с соседом, с коллегой по работе, а еще часто в транспорте или в очереди. А за рубежом? С первым встречным?
Или: нужно одолжить денег, получить физическую помощь (посидеть с ребенком, полить цветы, когда вы уедете, помочь с переездом). У нас за этим можно обратиться к другу, родственнику, соседу, коллеге. А в «правильных» странах к кому? К любому? Или там нет таких проблем? Допустим, все проблемы решают профессионалы: сидят с детьми няньки, поговорить по душам можно с психотерапевтом, в долг даст банк, а в чем тогда проявляется всеобщая солидарность и социальные связи?
А на мой взгляд Борис Дубин поступал так же, как и большинство наших либералов. Все недостатки человеческой природы он приписывал исключительно русским, а все достоинства - западному обществу, себе и близким людям.
В верхнее тематическое оглавление
Тематическое оглавление (Рецензии и ругань)