Беляков. «Весна народов. Русские и украинцы между ...". Ч2 Самозарождение национального самосознания
Начало
https://uborshizzza.livejournal.com/5786184.html
Продолжу выкладывать куски из книги «Весна народов. Русские и украинцы между Булгаковым и Петлюрой». Конечно, это отрывки, а не полный текст. Тот, кто хочет получить настоящее удовольствие, должен где-то купить книгу целиком. Я, например, купила.
«…подъем украинского национализма мало кто замечал. «Хохлов» привыкли считать своими, близкими родственниками, надежными людьми. Национальные стереотипы живут долго. Историческая реальность уже изменилась, а многие русские продолжали видеть в «хохлах» ленивых и добродушных соседей. В конце XIX - начале XX века эти стереотипы еще господствовали.
Близка оказалась Малороссия русскому дворянину с Орловщины: «Не могу спокойно слышать слов: Чигирин, Черкассы, Хорол, Лубны, Чертомлык, Дикое Поле, не могу без волнения видеть очеретяных крыш, стриженых мужицких голов, баб в желтых и красных сапогах, даже лыковых кошелок, в которых они носят на коромыслах вишни и сливы». В самом деле интересный случай, когда культура пусть близкого, но все же другого народа едва ли не ближе собственной. Однако дочитаем до конца этот абзац из «Жизни Арсеньева»: «Прекраснее Малороссии нет страны в мире. И главное то, что у нее теперь уже нет истории - ее историческая жизнь давно и навсегда кончена. Есть только прошлое, песни, легенды…».
Итак, любовь к Украине - это любовь к прекрасному прошлому, к мирному и спокойному настоящему. Это взгляд русского человека еще XIX века. Он устаревал на глазах, но русские этого не замечали, подменяя реальность привычным мифом.
Мировая война не принесла народу ничего, кроме разорения. Соборная Украина, объединившая Киев со Львовом, Черновицы с Харьковом, оставалась мечтой. Украинцы в мундирах Русской императорской армии продолжали воевать с украинцами в мундирах Императорской и королевской армии. Немцы зашли в тупик позиционной войны, будущая победа Антанты еще не была очевидна, хотя ресурсы ее противников уже были на исходе. Украинцы-интеллектуалы в России надеялись не на милость императора и не на победу Австрии, а на вмешательство президента США Вудро Вильсона. Америка пока не вступила в войну, и Вильсон, глава самого богатого и могущественного нейтрального государства, предлагал воюющим державам свое посредничество в мирных переговорах. В своем послании Конгрессу 22 января 1917 года «Мирное соглашение и американские принципы» Вильсон говорил и о народах, которые живут под властью «враждебных им и руководимых злой волей правительств» и которые в послевоенной Европе должны получить свободу «жизни, религии», общественного и экономического развития.
Украинцы восприняли слова Вильсона как поддержку права наций на самоопределение. Украинский литературный критик Сергей Ефремов писал от имени Товарищества украинских прогрессистов президенту США: «Русские считают украинцев частью русского, поляки - частью польского народа. <…> Украинский народ хочет быть самим собою и упорно борется за самобытное существование. <…> В Ваших призывах к согласию и обновлению человечества эти массы узнают свои лучшие стремления. <…> И уж благословением прозвучали Ваши слова для негосударственных наций, которые за неисчислимые жертвы свои в пользу государств-левиафанов имеют расплату своим национальным угнетением». Но американскому президенту в те времена не было дела до Украины и украинцев.
Украинским интеллектуалам казалось, будто их соотечественникам нет дела и до самих себя. Последняя поэма Леси Украинки, написанная за полтора года до мировой войны, называлась «Про велета» («Про великана»). Великан, наказанный Богом за какую-то провинность, спит, скованный железными путами. Когда-нибудь он проснется и встанет, но когда - неизвестно. Может быть, через сто лет, а может, через минуту.
«Время было такое, что если гимназист пятого класса умирал, например, от скарлатины, то вся гимназия шла за его гробом и пела: “Вы жертвою пали в борьбе роковой!”», - вспоминал Александр Вертинский. Революцию ждали много лет, мечтали о ней, а случилась она внезапно.
«Слиняла» Российская империя, рассыпалось великое государство, созданное потомками Ивана Калиты, русскими великими князьями и царями, дворянами, казаками, купцами, торговыми мужиками, землепашцами, «боярами честными», «вельможами многими».
Люди не могли перемениться за несколько дней Февральской революции. Они и не переменились. Но исчезли старые связи между ними.
В Петрограде швейцары собирались на митинг - «говорить о политическом моменте и о тяжком положении швейцаров». В Киеве официанты объединились в профсоюз и потребовали «реквизировать все паштетные и рестораны, передав их городскому самоуправлению.
Профсоюз домашней прислуги потребовал ввести восьмичасовой рабочий день «с допущением сверхурочных работ не более 3-х часов в день за полуторную плату». От хозяев прислуга потребовала «вежливого обращения», а слово «пан» и вовсе запретить. Проститутки в публичном доме отказались от врачебных осмотров, которые-де нарушают права личности.
Бастовали прачки, ломовые извозчики, горничные. И, конечно же, бастовали фабричные рабочие. Требования, сначала справедливые, выстраданные долгими годами тяжкого труда, становились всё более наглыми. Получили рабочие долгожданный восьмичасовой рабочий день - потребовали отмены сверхурочных. И не надо сдельной работы, пусть будет твердый оклад. Работал или не работал - иди в кассу получать деньги. И вот уже требуют семичасовой день, а на знаменитой фабрике «Треугольник» - шестичасовой! Впрочем, и у пролетариата раскол. Чернорабочие потребовали уравнения в зарплате с квалифицированными рабочими. Зарплату повышали где на 20 %, где на 40 %, а где и в четыре раза. На предприятиях юга России средний рост зарплат составил 200-300 %. В мае 1917-го на 18 предприятиях Донбасса «с валовой прибылью 75 млн рублей в год рабочие потребовали повышения зарплаты на 240 млн рублей».
На заводах решили избирать… инженеров.
Уже летом 1917-го сахарозаводчики констатировали настоящую «разруху в сахарной промышленности». Даже сырья теперь не хватало. Крестьяне захватывали латифундии, делили землю по наделам и распахивали плантации сахарной свеклы под пшеницу. Добыча угля в Донбассе с января по декабрь 1917-го сократилась почти в два раза. Производительность труда падала, зато росла зарплата. Рабочие навязали свою волю хозяевам, но хозяева начали разбегаться. Шахты и заводы останавливались, многие пролетарии, пожив вольготно несколько месяцев, оказались без работы. Еще весной 1917-го на Донбассе не хватало рабочих рук, а уже в сентябре 1917-го 100 000 шахтеров и 50 000 металлургов остались без работы.
Уже летом-осенью обыватель взвыл от новых революционных порядков. Революция началась из-за очередей в хлебных лавках. Хлеб-то был, склады забиты мешками с мукой, но по бесхозяйственности и бестолковости не организовали даже их разгрузку. После революции хлебную норму сократили, а очереди стали привычным явлением. Цены росли стремительно, но скоро уже и за деньги трудно будет достать муку, хлеб, масло или сахар.
На развалинах государства и общества сохранились только самые прочные, самые фундаментальные связи: семейные и национальные. Но не классовые и не профессиональные. Большинство профсоюзов, что появились весной 1917-го, скоро исчезнут. Люди сменят профессию, разорвут с прежним окружением.
Но семья и нация - дело другое. Да, скоро брат пойдет на брата, русский на русского, украинец на украинца. Но и в революцию, и в Гражданскую войну нации не исчезнут, не распадутся. С первых же дней революции национальная идентичность станет много важнее чинов и званий.
Русский философ Владимир Соловьев утверждал, что национального вопроса в России будто бы нет и быть не может. Он слишком мало знал жизнь, и его книжные представления были бесконечно далеки от реальности. Революция 1917 года стала не в последнюю очередь революцией народов.
Поляки стремились воссоздать свое государство, уничтоженное в XVIII веке.
Финны считали, что после отречения Николая II и ликвидации монархии их связь с Россией должна быть расторгнута.
В Петрограде собрался Литовский сейм, где была принята резолюция о созыве Литовского учредительного собрания и создании независимого литовского государства (в июне 1917-го).
Народы Поволжья, прежде как будто не подававшие признаков политической активности, тоже собирали свои съезды и требовали автономии.
О национально-культурной автономии заговорили и евреи.
В Прибалтике и Грузии русским тоже пришлось столкнуться с враждебностью местного населения.
Уже 26 апреля 1917 года Общество русских граждан Лифляндской губернии пожаловалось Временному правительству на притеснение русских чиновников. Латыши стали выживать их с работы, увольнять, заменять на чиновников-латышей. В Кутаисской губернии грузины начали «национализацию» школьного образования: русским учителям предложили уволиться.
Словом, национализм в считанные месяцы овладел умами миллионов людей. И не случайно, что самый многочисленный (после русских-великороссов) украинский этнос создал, пожалуй, наиболее мощное и многочисленное национальное движение.
------------------------------------------------------------------------------------------
В начале марта 1917-го поручик Юрий Тютюнник возвращался из служебной командировки в Симферопольский гарнизон. О событиях в Петрограде он еще не знал. Тютюнника встретили два солдата и, отдав честь, обратились к нему на чистом украинском:
- Пане поручнику! Царя вже нема… революція…
«Их усатые лица сияли от радости», - вспоминал Тютюнник, будущий петлюровский генерал. Солдаты - это были украинцы из-под Кременчуга - рассказали ему о событиях последних дней. Но едва ли не больше известия о революции Тютюнника удивило другое: «Еще несколько дней тому назад эти самые “дядьки в шинелях” старались говорить только по-русски, называли меня “ваше благородие”, еще вчера пели “Боже, царя храни”, а теперь они и между собой говорили, и ко мне обращались на родном языке (на рідній мові) и не скрывали от меня своих чувств».
В марте 1917-го в Киеве и в Петрограде состоялись грандиозные (в Киеве - будто бы до ста тысяч) украинские демонстрации, которые произвели колоссальное впечатление как своей многочисленностью, так и живописностью. Некоторые участники надевали старинные народные наряды, изображая козаков, сотников, полковников. Желто-голубые знамена вскоре стали такими же привычными и необходимыми на уличных манифестациях, как революционные красные.
В преимущественно русский Екатеринослав «украинская весна» придет позднее, только на 1 мая. Первомайская демонстрация 1917 года неожиданно для самих украинцев перейдет в украинскую манифестацию. Публика будет с воодушевлением приветствовать украинские делегации. Многонациональную Одессу окружали украинские села, их жители собрались 7 апреля на свой областной крестьянский съезд. Обсуждали не только земельный вопрос, но и национальный. Селяне решили, что помимо общероссийского Учредительного собрания надо созвать и свое украинское учредительное собрание и украинский сейм, которые и землю переделят как надо, и определят судьбу Украины. Появился интерес ко всему украинскому. Еще перед войной даже главной украинской газете «Рада» не хватало подписчиков, а теперь публика расхватывала украинские издания. 30 марта 1917-го Винниченко с товарищами по партии начал издавать «Рабочую газету» («Робітнича газета»), вестник украинских социал-демократов. Через несколько недель ее тираж достиг 30 000 - до революции о таком только мечтали. По всей России украинцы как будто проснулись ото сна. На фронте появились украинские фронтовые комитеты - в гарнизонах, полках, дивизиях. Одна за другой возникали украинские «громады» (общества, общины, кружки) - не только на Украине и Кубани, но и повсюду, где жили украинцы. Свои громады появились даже на Дальнем Востоке, где было много переселенцев с Украины: в Благовещенске, в Чите, в Хабаровске, во Владивостоке, в Спасске и, что кажется невероятным, в Петропавловске-Камчатском и в заграничном Харбине. Хабаровская украинская громада требовала создавать украинские народные школы на Дальнем Востоке (с преподаванием на украинском), издавать газеты на украинском, перевести православное богослужение на украинский язык. Громада Владивостока призывала «вырваться из-под власти московского правительства» и возродить «цивилизованную свободную, богатую и народную Украину, что вместе с Россией, Белорусью и другими вольными народами достигнет всемирного согласия, просвещения и Появятся на Дальнем Востоке и отделения «Просвиты», и украинские школы (в Хабаровске и Владивостоке). Что уж говорить о собственно украинских землях, о тех губерниях, где малороссияне/украинцы составляли большинство.
Из автобиографии Александра Довженко: «Я выкрикивал на митингах общие выкрики, радовался, как сорвавшаяся с цепи собака, искренне веря, что уже все люди - братья, что уже всё совершенно ясно, что земля у крестьян, фабрики у рабочих, школы у учителей, больницы у врачей, Украина у украинцев, Россия у русских, что завтра об этом узнает весь мир и, поразившись осенившему нас уму, сделает у себя то же самое…».
Весной в Киеве появился свой украинский парламент, своя, украинская, власть. Уже 3 (16) марта в Киеве состоялось собрание политиков и украинских общественных деятелей. Сформировали общественный комитет. А на следующий день, 4 марта было объявлено о создании Украинской Центральной рады, то есть Центрального совета. Через несколько дней во главе Рады стал профессор М.С.Грушевский, который в марте как раз вернулся в Киев из Москвы.
Рада была только общественной организацией, но уже в апреле 1917-го состоялся Всеукраинский национальный конгресс, который собрал более 800 делегатов от партий и общественных организаций уже не одного Киева, а и других украинских городов и сёл.
Конгресс высказался за создание украинской национально-территориальной автономии и выбрал новый состав Центральной рады, которая стала теперь украинским общенародным представительным собранием, прообразом парламента.
Даже телеграфисты выступали за украинизацию. В Киеве украинцы-телеграфисты потребовали, чтобы их объединили в особую смену. Однако на киевском телеграфе украинцы не составляли большинства, поэтому требование отвергли их же коллеги.
Русские убеждали украинцев не раскалывать «единый революционный фронт» и воевать против Германии «до победного конца», только украинцы всё меньше понимали, чего ради им теперь воевать с немцами. Защищать Россию? Но Россию уже переставали считать общим Отечеством.
Революция на Украине уже с марта 1917-го была прежде всего революцией национальной: «…украинский пролетариат и главным образом украинская деревня были охвачены шовинистическим угаром, - вспоминал большевик Виталий Примаков. - Классовые противоречия затушевывались националистическими стремлениями…».
Ксенофобия - мать национализма. Не идеология, не идея, не лозунг, а древнейший инстинкт, характерный, кажется, для всего живого. Способность отделить «своего» от «чужого» так же необходима для выживания, как способность питаться, размножаться и воспитывать потомство. Клетка убивает чужеродную клетку, муравьи и термиты не пустят чужих к себе в жилище, стая птиц заклюет чужака.
Чужое нередко кажется опасным, мерзким, отвратительным.
Человек не знает ничего о себе и собственной внешности, пока не увидит и не услышит других людей. Так и национальное самосознание не возникает до встречи с чужаком, с человеком другой нации. Ненависть к чужому пробуждает любовь к своему, они друг от друга неотделимы. Национализм невозможен без ксенофобии.
Украинские интеллигенты по мере сил пытались агитировать и просвещать, рассказывать солдатам, селянам, мещанам об Украине, ее истории, о сегодняшних интересах, о «международном положении» и даже о слове «украинец», потому что украинские селяне еще точно не знали, как правильно себя назвать. Юрий Тютюнник так рассказывал об агитации среди украинцев Симферопольского гарнизона. Для начала собрали вместе солдат - уроженцев Волынской, Подольской, Киевской, Холмской, Херсонской, Екатеринославской, Полтавской, Черниговской и Харьковской губерний. Собралось тысяч семь. Тютюнник крикнул:
«- Кто из вас украинцы, поднимите руки повыше!
Поднялось не больше трехсот рук.
- Малороссы! Поднимите руки!
Около половины присутствовавших подняли руки.
- Хохлы! Поднимите руки!
Тогда подняла руки добрая треть.
- Украинцы, малороссы и хохлы! Все сейчас подняли руки!
Над головами многотысячной толпы поднялся лес рук. Единицы, не поднявшие рук (очевидно, поляки, евреи, русские. - С.Б.), не были видны за большинством.
Автономная Украина в составе свободной федеративной Российской республики - это казалось высшей, главной целью всего украинского движения. О самостийной Украине еще недавно говорили только немногие радикальные националисты вроде Михновского. Теперь же все переменилось.
«Романтическая влюбленность в свой край, в свои песни, искусство соединились с раздражением, отталкиванием от всего “российского”, с ненавистью <…> к “москалям” вообще», - писал русский философ Василий Зеньковский.
Появилась новая категория людей - «мартовские украинцы». Эти люди до революции не интересовались ни украинским вопросом, ни политикой вообще, внешне были вполне лояльными подданными российского императора. Еще недавно многие из них сражались за Россию на фронте, вместе с русскими поднимались в штыки, пережидали газовые атаки и страшные германские артобстрелы. Получали русские ордена и чины и надеялись или сделать карьеру в армии, или просто выжить и после войны вернуться к семье, в родную хату. Вместе с русскими проводили короткие часы отдыха, веселились вместе со всеми.
Отношения «свой - чужой» между русскими и украинцами были и прежде, однако армейская дисциплина, лояльность к власти и привычная, давно утвердившаяся система отношений между людьми сдерживали ксенофобию, загоняли ее в бессознательное. Но прежней власти не стало, новая не вызывала ни доверия, ни уважения, ни страха. Дисциплина была объявлена пережитком прошлого. Храбрые солдаты и лояльные подданные превратились в убежденных, искренних, фанатичных украинских националистов.
Из повести Бориса Антоненко-Давидовича «Печать»:
«Мы украинцы! <…> А кто такие украинцы, я вас спрашиваю! - И опять сам себе ответил: - Это те, которых угнетали царица Екатерина и царь Петр еще двести лет назад! А кто такая была царица Екатерина, я вас спрашиваю! Да это не вам говоря, была такая шлюха, что…
Тут Осадчий, понизил свой голос и по-домашнему начал рассказывать срамные подробности из любовных приключений царицы. Его чрезвычайная фантазия помогала ему надлежащим способом нарисовать распутный образ легкомысленной царицы, гнобительницы славных запорожцев. Он рассказывал о ней такие истории, такие приключения, что я невольно подумал: ему б еще немного образования, и точно, из него бы вышел неплохой порнографический беллетрист. Окончив свои филиппики, Осадчий вздохнул и подвел итоги: - Вот эти полюбовники Екатерины, вот эти блюдолизы проклятые (дядькам почему-то понравилось слово «блюдолизы», и они снова захохотали) и забрали запорожские земли, а нас обратили в московскую крепостную неволю!..».
Обостренная любовь украинцев к своему Отечеству, к своему народу обернется ненавистью к России. Двадцать два года спустя Александр Довженко с удивлением и, кажется, вполне искренним раскаянием вспомнит о своем стихийном национализме тех дней, иррациональной любви к своим (украинцам) и столь же иррациональной ненависти к русским людям: «Особенно радовало меня то, что царь Николай II был не украинец, а русский, что весь его род был тоже не украинским. В этом мое воображение усматривало как бы полную непричастность украинцев к нашему презренному строю. Это уже и был национализм. Все украинцы того времени <…> казались какими-то особенно приятными людьми. Шутка сказать, сколько лет вместе страдали от проклятых русаков…».
Украинцы свою любовь «отдали Украине. Для России осталась одна ненависть. <…> Ненависть к России господствовала над всем», - вспоминал Юрий Тютюнник».
Не знаю, буду ли я дальше размещать в блоге отрывки из книги Белякова. Но посмотрите, как описанные в ней события совпадают с тем, что случилось в 1991 году. Центральная власть рухнула, связи между людьми рухнули вслед за ней, но остались семейные и национальные связи. Они и вызвали взрывной рост национализма в бывших союзных республиках. И этот национализм неизбежно был неотделим от ненависти к русским. Это еще, возможно, хорошо для нас, что эту ненависть отчасти смягчила ненависть к советскому. Но сегодня, на новом витке истории, мы видим уже незамутненную ненависть именно к русским. Пока у нас разве что нет обширных диаспор украинцев, требующих автономии на Дальнем Востоке, Сибири и в других местах. Любопытно, появятся ли они?
И вот что удивительно: почему во всех народах национализм пробудился, а в русских не пробудился? Неужели все же для этого нужно находиться в зависимости от какой-либо другой нации? У русских нет национализма, потому что их никто не завоевал и не присоединил (Золотая Орда была слишком давно)? Но есть же национализм у французов или испанцев, например.
В верхнее тематическое оглавление
Тематическое оглавление (Политика)